Как ни придёшь – вечно эти бармены бокалы протирают, словно у них от этого зависит спасение души.
Аркадий и Борис Стругацкие "Пикник на обочине"
...Когда один из двоих предаёт любовь, надо, чтобы другой продолжал хранить верность и веру. Несмотря ни на что. Если кто-то один ждёт, то второму есть куда вернуться.
В. С. Токарева "Дом генерала Куропаткина"
Мир полон людьми, а пуст, когда нет одного человека
В. С. Токарева "Здравствуйте"
______________________________________
Про Сослана ходило много слухов, главный – парень очень доступный. Работаешь в клубе – будь добр работать не только руками. Но это было далеко не так, единственный грешок парня – чрезмерная доверчивость, вкупе с такой профессиональной болезнью, как разговорчивость. Они познакомились случайно. Он зашёл в бар, ему было скучно, а у Сослана утром сломалась стиральная машинка. Парень рассказывал, как весь день бегал с тазами по дому, убирая мини-потоп, пытался спасти технику, ловил удлинители из луж. Он засмеялся, и подперев голову рукой, внимательно слушал, грубо реагируя на новых посетителей. Люди уже начинали закипать от того, что их бармена тормозит какой-то хмырь, люди толкали его, просили самого Сослана побыстрее, кидали чаевые на стойку, лишь бы окунуться в пьяное веселье. Он сконцентрировал всё внимание парня на себе, и даже когда он съехал в тёмный угол и мрачно замолчал, а Бурнацев разобрался с заказами, протирая бокалы; парень всё равно, ненароком, сквозь чистейшее стекло смотрел прямо на него. Он был странный. Он носил чёрные солнцезащитные очки и головные уборы в ночном клубе. Он не распространялся о своей работе, своих занятиях, да и по внешнему виду нельзя сразу так было сказать, чем он живёт. Иногда он заваливался к Сослану в строгой белой рубашке, сверху которой была надета олимпийка "адидас", иногда это были джинсовки и футболки, худи, анораки. Либо он был безработный, либо его офис приветствовал смешение стилей. Позже Сослан узнает о его работе и не только.***
Сослану всегда было сложно оставаться в одиночестве. Он, как бы избито и банально не звучало, помог избавиться от этого. Да, может не совсем так, как хотелось бы. Не обществом своим он спас парня, а отсутствием своим. Сослан попросту научился ждать. Он появился в жизни Бурнацева в самый нужный момент, скрасил одиночество, поделился чувствами, пообещал найти счастье и исчез. Сослан научился ждать. Но он не появился ни через день, ни через четыре, ни через неделю. Сослан ждал. Ни через месяц, ни через три, ни через полгода. Сослан думал, что умеет ждать. Он исчез. Прошёл год. Он пропал, а излишняя болтливость, что появилась вновь из-за прорвавшегося страха остаться здесь одному, привела Бурнацеву новые знакомства. Но и он, как оказалось, никуда не делся: его голодный призрак преследовал парня. Сослан разучился ждать, и в его жизни появился Алан. Алан был похож на него. Алан так же как и он не лез в штаны при первом знакомстве. Хотя он точно знал или слышал слухи о Сослане. При первом знакомстве Алан молча сел за стойку и попросил выпить, грустно посмотрел на Сослана и назвал своё имя. С того времени он приходил несколько раз в неделю, через пару таких приходов количество людей вокруг Алана увеличивалось приходили и уходили его друзья? Коллеги? Они были шумными, громкими. Они шутили и чокались шотами, разливая Сослану содержимое их на барную стойку. Из всей разномастной толпы друзей Бурнацев запомнил лишь несколько. Бритый под ноль худощавый мужчина, что мало пил и быстро убегал в зону караоке, с удивительно харизматичным голосом исполняя глупые песни вперемешку с грустно-весёлыми, неизвестными никому, кроме чуть кудрявого, слишком улыбчивого парня, что он тащил каждый раз за собой. Парень отпирался, грубо ругался, но так же каждый раз брал микрофон, улыбаясь, начинал подпевать тем самым неизвестным песням на несоответсвие внешности и голоса глубоким, звучным, шершавым баритоном. Позже Сослан узнал, что эти парни были действительно коллегами Алана: Хетаг и Батраз. У них с Аланом было что-то типа "творческого объединения "Васильки". Бля Сос, хватит, мы – группа независимых музыкальных исполнителей". Иногда с Аланом приходил хмурый парень с копной русых дред на затылке. Алан в те дни был также хмур, он мало разговаривал с барменом, тихо шушукался с товарищем, лишь изредка поглядывая на Бурнацева, тянул ухмылку и щурился, толкая друга под бок. Друга звали Саша, он работал в тату-салоне, любил крепкие ликёры и был на самом-то деле не таким уж и хмурым. Он классно шутил, Сослан всегда хотя бы весело хмыкал на его каламбуры.***
Алан был похож на него, как похожа левая рука на правую: с первого взгляда вроде бы идентичны, но если присмотреться – совершенно разные вещи. Как говорится: если вы, здороваясь, протягиваете человеку правую руку, а он вам левую – бегите. Здесь было так же, надо было бежать. Алан не был азартным человеком. От карт он отказывался. Да и вся азартность его заключалась в участии в спорах и взятии на слабо кого-либо из компании. Удача не любила его. Алан каждый раз с треском продувал в спорах. Батраз ухахатывался с него, называя "неудачником", и даже заказывал у Сослана коктейль с одноимённым названием. Это вошло в привычку. В первый раз Макиев жизнерадостно побежал за своим утешительным призом, но узнав, что до невозможности красиво украшенный бокал был наполнен самым дешёвым пивом, да ещё и безалкогольным, потом, всё ещё вписываясь в споры, он сразу же уходил за барную стойку, тормоша Сослана историями. Он хорошо играл в карты. Слишком хорошо. Они часто уезжали за город, ночевали в машине, в тесноте, в обнимку; ночевали у гостеприимных жителей выбранный ими деревень. И он всегда. Абсолютно всегда. Доставал из бардачка колоду карт, перевязанную двумя канцелярскими резинками. Они играли на интерес, на желание, на правду или действие, на раздевание. Они играли в дурака, пьяницу, блэк джек, собирали пасьянсы. Он был прекрасен во всём. Сослан же беспомощно выполнял его прихоти, отвечал на банальные и не очень вопросы, ходил на руках, воровал клубнику, словно школьник, во всю глотку орал всякие глупости. Сослан до сих пор чувствует себя голым, как тогда, перед ним; ему до сих пор холодно, как тогда, в машине. В сумерках, когда парень прятал своё обнажённое тело в тень, он не распускал руки, лишь смотрел, слабо улыбаясь, вертел в руках козырную семёрку, делая ею ход, зная, что у противника нет ничего в ответ, и прекрасно понимая, что у самого ещё три козырные карты. Он был хорош во всём. После игр Сослан всегда надевал его тёплую толстовку, укутываясь в неё с головой, засыпал.***
Он вроде бы был музыкантом. Не увлекался, не работал. Был. Сослан шутил на этот счёт, перепевая строчки известной песни: "Ты пишешь хиты – у меня для них есть урна". Смеялся. Он смеялся вместе с ним. И всегда повторял одно и то же: "У тебя неплохо получается петь. Спой мне". Сослан пел. Больше всего парень любил петь на сон грядущий, уместившись щекой на его груди, мыча незамысловатые мотивы, раскладывая на них свои стихи. Он засыпал, утягивая за собой парня. Он засыпал, чтобы утром резко пробудившись, переписать некоторые моменты в заметки, нагло своровать строчки, накладывая их уже на свою собственную музыку. Лучше бы шутки Сослана про урны для его песен оказались правдивы. Музыка – единственное, что было общим между ним и Аланом. На этом поприще они были похожи до скрежета зубов. Оба несли свои новые песни Сослану, хотя у Алана была постоянная группа слушателей. Оба не любили отдавать свои работы публике; им было легче промычать пару мелодий на лестнице чёрного выхода за сигаретой, выстукивая по металлу двери ритм. Они писали только по утрам, ещё прибывая в сонном бреду; набрасывали пару куплетов, по ночам уже изменяя их, подгоняя под музыку. После правок тихо исполняли готовые песни Сослану, один – читая с телефона, другой – с вороха тетрадных листов.***
Глаза Алана блестели после краткой истории жизни Сослана, руки сжимали чужие, сочувственно успокаивая измученного обстоятельствами Бурнацева. В носу мешало и шмыгало, когда утром на кухне от осознания в руке лопнул стакан, разрывая осколками ладонь. Тем вечером по щекам текли одинокие слёзы, когда он вернулся в ребятам, оставляя Сослана один на один с прошлым. Тем же вечером грудь схватывало спазмом, а кулаки беспомощно ударяли по обшивке дивана, когда его самого безуспешно пытались успокоить. Он никогда не плакал. Он хмуро молчал, кусал губы, натянуто, изломленно улыбался, прикрывал глаза, опуская руки. Но не плакал. Он уверял парня в том, что он не вывезет ни капли его, Сослана, слёз. И именно он каждый раз доводил парня до истерик, молча наблюдая за ним.***
Дым его сигарет сушил рот. После смены, в ночь их знакомства, он подождал парня около чёрного выхода, помог отнести огромные мусорные мешки до контейнеров. Увёл за собой, приветливо открывая двери автомобиля. Сослан повёлся. Он устал, он думал, что устал. Хотел верить в это, оправдывая этот поступок. Он сел. Хлопнула дверь и он предложил закурить. Сигареты были тяжёлые, кружилась голова, язык лип к нёбу и зубам, хотелось пить и воздуха. Он довёз его до дома и пообещал прийти завтра. Теперь из карманов Сослана ни на мгновение не пропадала пачка таких же сигарет. Парень редко курил, он ждал этой просьбы от него. Алан не курил, по крайней мере, при Сослане. Он редко заказывал кальян, а если и заказывал, то как минимум на троих. Чаще всего он приходил один. Но Алан часто покупал сигареты Бурнацеву. Те, что он перенял, как привычку. Те, что он курил только тогда, когда ему было плохо. Те, что заканчивались у него к концу месяца в начале знакомства, и уже к концу недели – сейчас.***
В один из, уже стало быть, редких одиноких вечеров, Алан сидел за стойкой один, тянул тёплый, почти безвкусный, безалкогольный мохито. Время близилось к закрытию заведения, Сослан развалился на столешнице, подпирая голову кулаком, другой рукой перебирая нитку на запястье Макиева. Людей в клубе почти не было: на диванах боролась со сном и последствиями бурной пьянки компания студентов, поддерживая друг друга трубками кальянов и ударами завалившихся на спинку мебели голов; на танцполе под "искусно" переработанный хардбасс кружилось пару пар, медленно вальсируя среди рабочего персонала в лице официантов и неизвестно каким образом заблудших на эту вечеринку "скорби о будущем" трёх мужчин лет под сорок пять. Сослан перестал разглядывать зал, вернувшись к кисти Алана: – Хочу татуировку. Твой друг, он ведь тату-мастер? Ты не мог бы с ним поговорить? Там просто неувязка с деньгами, но как только выдадут зарплату, я отдам. – Конечно поговою. Что ты хочешь набить? Какой-нибудь стакан виски, в который красиво опускаются, переливаясь, кубики льда? – Сослан засмеялся над предложением, заражая смехом и Макиева. – Слово "sun" над левой бровью, – вдруг серьёзно ответил парень, потирая короткие волоски на этом месте. – О-о-о, ого, необычно, а почему? Твоя работа, она не погорит? Определённый стиль, все дела... – Солнышко ты моё. Ты мой sunshi-i-ine, – мужчина заурчал, растягивая, предпоследнюю гласную, касаясь губами места над глазом, – ты мой. – Нет, не должна. Не хочешь заехать ко мне после бара?***
Парень слегка дёрнулся, выпадая из короткого сна. На улице было уже за полдень. Простыня липла к невысохшей от пота спине. Руку скручивало лёгкими судорогами, на ней, крепко вцепившись ещё утром, уснул Сослан. Он и сейчас здесь был. Когда Алан полноценно открыл глаза и посмотрел на своего ночного гостя, он дёрнулся ещё раз, но уже от накатившего неудобного смущения: Сослан рассматривал его, смотрел прямо на него не моргая, не двигаясь. Стеклянными глазами. Они очень отвратительно блестели. Он плакал. Алан осторожно коснулся чужой щеки: – Эй, Сос ты в порядке? – Бурнацев резко ожил, проморгался, и уткнувшись носом в центр ладони Макиева, мягко, нежно угукнул. – Доброе утро. – Доброе. У тебя всё хорошо? Ты странно себя вёл, – Алан продолжал гладить скулу. – Я задумался просто, – парень улыбнулся, отводя взгляд в подушку. – Сос, ты плакал, – голос стал твёрже, а указательный палец прошёлся под глазом, собирая влагу, – что случилось? Тебе больно? Я сделал что-то не так? Кошмар? Не молчи, прошу. И Сослан не стал молчать, он будто бы на одном дыхании рассказал всё, буквально всё, про их отношения с ним. Про невозможно важную взаимопомощь, про спасение, про чувства, огромную привязанность и неожиданное исчезновение. Алан молчал. Он думал о своём, в частности о том, сможет ли он помочь этому мальчику, и как он сам того не ведая, этой ночью испачкал его. Сослан успокоил его, сказал, что он очень рад и неимоверно благодарен судьбе, что в его жизни появился такой человек, как Алан, его новая поддержка и опора, человек, что слушает и слышит его; тот, кого он вновь сможет оберегать, получая то же самое в ответ. Алан молчал, лишь изредка тактильно поддерживал парня. Под конец своих речей Сослан перебрался в объятия Макиева, легко поцеловал того, и уперевшись лицом в грудь, зарыдал. Слёзы были горячие и болезненные. Алан дал себе слово, что найдёт этого мудака и... ...и вернёт его Сослану, перед этим, желательно, отмудохав, прокатив носом по барной стойке. Алан не сможет сделать этого парня вновь настолько счастливым. Парень уже давно и окончательно привязан к другому забору, побитой шавкой лая на приближающихся прохожих, не подпуская никого, а Алан...а Алан подошёл тогда, когда у этой собаки отказали ноги; ноги, что помогали ей бегать по окрестностям и кусать всех на своём пути в поисках своего хозяина. Алан может вылечить этого пса, но где гарантии того, что он не убежит от него при первой возможности или не начнёт специально перегрызать себе сухожилия, с поддельной любовью и преданностью глядя на Макиева из будки. От аллегоричных размышлений вывело его движение своей же руки, Алан осознал, что уже с минуту гладил Сослана по голове на манер этой чёртовой собаки: зачёсывая короткий ёжик к затылку, после проходясь за ухом, а Сослану хорошо. Сослан уснул. Тогда Алан осторожно поднялся с кровати, получше накрыл одеялом партнёра, чмокнул во всё ещё красный от недавней истерики нос. И прошёл на кухню, выбирая в списке контактов на телефоне несколько номеров людей, что можно подбить на интереснейшую авантюру. С ужасом и какой-то душевной тяжестью он догадывался, кто мог приручить Сослана и так нагло бросить. Знавал он одну гниду, приближенную к себе, что могла оставить бедного парня.***
Алан ушёл так же неожиданно как и он. Алан просто однажды перестал появляться в баре. Он не писал Сослану в социальных сетях, не заходил к нему домой. Он исчез. Его друзья по началу даже пытались искать его, но быстро бросили это занятие. На относительно постоянной основе заходил лишь Саша. Он заходил только в смены Сослана. Почти ничего не пил, а если и пил, то не крепче воды, звенел массивной цепью-браслетом на правой руке и задавал один и тот же список вопросов: – Как дела? – Как работа? – Алан не приходил? – Всё ли хорошо у тебя? Приглашал на бесплатные сеансы к себе. Желал хорошо отдохнуть после ночи и... и уходил. Оставляя приличные чаевые.***
Алан был похож на него. Примерно через три месяца, когда Сослан уже и думать перестал о возможном возвращении Алана, он вернулся. Как и тогда сел за барную стойку, взял стакан воды и поздоровался. – Ты мудак, – прилетело в ответ, – ты где был? Сослан отдал бокал мартини незнакомой девушке по левую сторону от Алана. Парень протянул стекло с напитком, вдавливая в дерево стойки. Когда бокал поровнялся со стаканом Алана, рука Сослана дёрнулась, разливая алкоголь. Парень не удержался, перевалившись через стойку, обнял Макиева. Девушка, ругнувшись, самостоятельно забрала мартини, посылая Сослана куда подальше за некачественную работу. – Я скучал, Алан, – на белой рубашке бармена крепко сжались чужие дрожащие руки, – я тебя уже не ждал, да тебя никто не ждал, сука ты такая. Саша. Он же искал тебя, он до последнего приходил сюда. Ты знал? Саша знает, что ты здесь?! – Сос, успокойся, расслабься. Мы все здесь, – парень отпустил Бурнацева, отодвигаясь чуть в сторону. За спиной Алана на диванах, за столом, сидели знакомые лица. Парень приветливо помахал им рукой. Возвращаясь в разговор: – Почему вы так резко пропали? – Мы? Не знаю. Я искал кое-кого. – Свою совесть, я надеюсь. Иначе где она у тебя? Чмошник. – Не бойся, в кармане не спрячу, – Сослан весь превратился в слух. Алан побито смотрел на него из-под бровей. Это были строчки Бурнацева. Именно парень любил совать пословицы в свои песни. Алан не мог их никак знать и тем более где-то слышать. Их слышал только он, Сослан в порывах нежности тихо пел ему свои, как он считал "песни", осторожно поглаживая спину, успокаивая, заставляя поспать. – Алан, что ты сейчас сказал за херн... – Я пойду. Будет свободная минута, подходи, мы здесь до утра, – и парень растворился во всплохах страбоскобов. Бурнацев до рези в глазах следил за его спиной в цветастой рубахе. Отвёл взгляд он лишь тогда, когда его знакомая компания весело загудела, приветствуя вновь прибывшего Алана. К месту, где пару мгновений назад стоял Макиев, из тьмы коридора приблизилась фигура, которая, казалось, что стояла там на протяжении всего диалога парней. Сослан всё ещё с размытой картинкой перед глазами, поприветствовал клиента: – Добрый вечер, будете что-то заказывать или просто поболтать зашли? – рабочая улыбка исчезала с каждым передвижением взгляда по незнакомцу. Чёрные широкие штаны. Да кто сейчас такие не носит. Чёрная оверсайз толстовка. Всё ещё атрибут каждого встречного. Белая футболка, надетая на такую же серую с синей ручной строчкой по подолу. Нет. Ну мало ли кто носит по две футболки из-за того, что жутко мёрзнет даже летом? Ну мало ли кто захотел прошить так же, как и он свою футболку? Нет. Это уже паранойя. Спустя полтора года пора бы и успокоится, но: – Извините, Вы будете делать заказ, иначе я сбегу, – Сослана уже начинало нервно пробивать на хи-хи. Парень не смог поднять свой взгляд выше кончика бороды и цепочки на шее с двумя серебряными буквами "АС". Заманчиво-страшно. Бурнацев потёр татуировку над глазом, будто пытаясь втереть ту под череп. Мужчина продолжал просто стоять рядом со стойкой, возвышаясь грубой глыбой над разноцветной клубной шелухой.Он был странным. Он выделялся. Он был чужим.
– Здравствуй, sunshine.Это был он