Врач

Трудовые будни валькирий состоят из битв с мраком, и в каждой битве любая может погибнуть, и все к этому готовы, но все равно им больно видеть смерть сестер по оружию и своих пажей, и даже суровая и жестокая на вид Филомена, заплетающая волосы в косы по количеству убитых врагов, испытывает боль от потерь. Но прочие валькирии видят смерть только на поле боя, а Гелата — и вне его. На подшивке ее шлема — имена и адреса обреченных людей, которым свет дарит шанс на жизнь, и иногда Гелата предпочла бы в одиночку сразиться с Черной Дюжиной, чем стоять в реанимационной палате и понимать, что помочь из всех пациентов может только одному. Даже если тот человек, кого она должна спасти, ей абсолютно не нравится, но даже если и нравится — все равно больно понимать, что другие обречены. Гелата счастлива, если пациент в палате один, но далеко не всегда ей так везет, и она искренне страдает, глядя на мучения тех, кого не имеет права лечить, и неважно, кто это — мужчины, женщины, дети, старики. Гелата не жалеет кого-то больше других, но не из-за Кодекса, где сказано, что «валькирия должна любить всех одинаково, никого не выделяя», а из-за собственного сострадательного сердца; Гелате жаль и стариков, и детей, людей любого пола, в ее представлении спасения заслуживает каждый, буквально каждый, даже последний преступник — пока у него есть эйдос. Воры, насильники, убийцы, предатели и подлецы — всех их Гелата осудит, но никому не пожелает смерти, ибо даже религия дает грешникам шанс исправиться, и не ради того они родились с эйдосом, чтобы умирать без возможности шанса. Гелата верит в людей и не потеряет эту веру никогда. Но иногда воскрешающая валькирия ужасно устает — и физически, и морально. Иногда устает так, что ужасно хочется все бросить — не отдать копье Фулоне, чтобы ему нашли новую хозяйку, но наконец пасть в бою и уйти к свету. Гелата не переносит самоубийц, не стала бы даже в битве намеренно подставляться под смертельный удар, считая это трусостью, что недостойна воительницы света, но втайне ей иногда хочется, чтобы ее убили. Гелату пугают такие мысли — как она может их допускать, она, каждый день видящая больше умирающих, чем все валькирии, вместе взятые? Но именно потому Гелата так и думает — когда устает, когда выматывается, когда стоит в палате детского онкологического отделения и хочет прикоснуться копьем к каждому больному ребенку. Когда стоит в палате кардиологии и хочет прикоснуться копьем к каждой старушке и каждому старику. Когда заходит в больницу — любую — и мечтает пройтись по всем палатам и подарить жизнь всем. Нельзя. Одно исцеление не по разнарядке — и копье утратит силу. Гелата бы могла отдать собственную жизнь и эйдос за спасение больных, но ее жизнь и эйдос значат гораздо меньше, чем копье, и она терпит. Детей в палате трое, все обриты налысо, все исхудавшие, тихие и грустные. Девочка рисует в альбоме зеленое солнышко, один мальчик спит, обессиленный после болезненных процедур, другой мальчик листает книжку со сказками. Гелата глотает слезы и садится на постель к девочке, рассматривая ее рисунок — солнышко еще и улыбается, весело и ласково. — Привет, — говорит Гелата. — Красиво рисуешь. У девочки — рак крови в последней стадии, признанный врачами неоперабельным, множество метастаз и безнадежное положение, завтра ее собираются выписать и забрать домой — нет больше смысла мучить ребенка. Девочка, конечно, не подозревает об этом — такие вещи детям не говорят. — Спасибо, — улыбается девочка. Она явно замкнутая — заболела в раннем возрасте и потому не научилась общению. Не страшно; детей лечить намного проще, пациент в сознании должен поверить в исцеление, и взрослым приходится скармливать истории о медицинских изобретениях и «новейшие экспериментальные препараты» являющиеся обычной валерьянкой или витамином, а детям можно сказать прямо. — Меня зовут Гелата, — говорит дева-воительница. — Я — валькирия воскрешающего копья. Я тебя вылечу. — Валь-ки-ри-я, — задумчиво по слогам повторяет девочка. — То есть, как фея? — Да, как фея, — кивает Гелата. — Сейчас ты заснешь и проснешься уже здоровой. Наконечник копья девочка не видит, но он касается ее груди и вскоре она засыпает. После скажут — чудо, но разве они не будут правы? Копье Гелаты — и есть чудо, единственное в своем роде оружие, дарящее жизнь. На других детей воскрешающая валькирия старается не смотреть, и скорее выбегает из палаты. Дрожащими руками снимает невидимый шлем и читает последние на сегодня имя и адрес, закрывает глаза и телепортируется туда, куда ей нужно. Этот человек не болен и не просто ранен, но ранен в бою; Гелата далеко не только целительница, в первую очередь она — воин, и наметанным глазом сходу определяет, что только что здесь произошла жестокая битва. Судя по характеру ранений — не совсем честная. Не то чтобы валькирии были сторонницами непременно честного сражения без ударов в спину, но их боевой стиль изначально не был предназначен для истинной честности. Копья — оружие дальнего боя, сражаться копьем в ближнем бою попросту не так удобно, а стражи мрака — не те личности, с которыми следует церемониться. Здесь же… Гелата видела много ран. Колотых, рубленых, рваных, сквозных, огнестрельных, нанесенных мечом, копьем, пулей… Воскрешающая валькирия, опустившись на колени рядом с раненым, призывает копье, касаясь наконечником его груди. Ее наполняет счастье и восхищение, как всегда, когда Гелата исцеляет, когда ее великолепное незаменимое оружие дарит жизнь. Она чувствует, что раненый выздоравливает, словно зарастают ее собственные раны — каждый раз, исцеляя, Гелата и сама ощущает то дивное чувство облегчения после боли, хотя боли не было. И в такие моменты она понимает, что несмотря на усталость и моральные терзания, несмотря на невозможность помочь всем, несмотря на желание отказаться от своего долга или даже умереть — на самом деле Гелата хочет жить, и жить так, как живет. В такие моменты валькирия воскрешающего копья счастлива.