Хозяин

Вокруг много красных теплых пятен — люди, живые люди; съесть, укусить, проглотить, задушить — но вдруг пятна отступают и она видит черты их лиц, громоздкие, страшные, выписанные черным посреди яркого света. Они смотрят на нее, они скалят зубы. Она скручивается, старается забиться в угол клетки и слышит громкое бульканье, которое они издают своими пастями, и в голове всплывает забытое слово — «смех». Она угрожающе шипит, покачивая головой, но ее шипение тонет посреди их клекота, и ей страшно. Она напрягается как струна, а затем делает выпад в их сторону и шипит, шипит, но их рты только открываются сильнее, а шум становится громче. Они кричат, галдят, и вибрации от их голосов накрывают воздушным ободом ее череп, и она кидается на них вновь, с ещё большей силой. Она ударяется головой о клетку, но ей так тяжело думать, когда они все глядят на нее, что она этого не замечает и снова и снова кидается, разбивая в кровь морду. С каждым ее броском бульканье становится громче, и она уже не может их различать: они кажутся одной большой кучей, тяжелым бесформенным телесным нечто, и оно приближается к ней — все ближе и ближе. Кажется, что оно расширяется и вот-вот поравняется с ее клеткой. Она вжимается в угол, скручивается как можно сильнее, но оно совсем близко, и она уже видит, как сквозь дырки между прутьев начинает сочиться их сок — теплыми красными каплями. Оно надавливает сильнее и проваливается сквозь клетку прямо к ней. Она чувствует горячую жидкость на своей шкуре, и ей кажется, что посреди этой массы к ней тянутся чьи-то пальцы и обхватывают ее шкуру. Она кидается снова, кусает, но оно сильнее, с сотнями глаз и тысячами зубов. Их неповоротливые мясистые языки вываливаются изо ртов; она чувствует, как они проходятся по ее чешуе. Она тянет голову выше, ей тяжело дышать, она шипит, а оно обволакивает ее тело и грохочет, грохочет. Оно почти заполнило клетку, оно заливается ей в глаза, и она тянется к самым верхним прутикам, прижимается к ним мордой, пытается вдохнуть, но ее ноздри заполняет жидкость, и она тонет, напоследок пробуя языком влажную теплую массу. Становится совсем темно, и только их голоса доносятся до нее из-под толщи мясного сока. А потом она просыпается. Она не может вспомнить, что ей снилось, но ей так страшно, что она первым же делом спросонья делает то, что может спасти ее жизнь: атакует. Но ее клыки натыкаются на пустоту. Она оглядывается по сторонам и видит лишь темные очертания мебели да жаркое красное пятно там, где в очаге горит огонь. Но огонь слишком тусклый, а ее тело такое большое, и она совсем не может согреться. Тогда она выползает за дверь и ползет, прижимаясь головой к полу. Она слышит и крыс, шуршащих в стенах, и людей — много людей, собравшихся в одном месте. Она уже почти доползает, ориентируясь на вибрации их голосов, но вдруг замирает перед входом. Ее накрывает волной ужаса, и она не может понять, почему; ведь это всего лишь люди — большая еда — она ведь чувствует их страх, когда обычно проползает мимо них. Они всякий раз трясутся. Она знает их страх, но почему-то кажется, что сейчас они намного ужаснее, чем есть. Как будто они могут быть достойными противниками. Она сворачивается кольцами и замирает, втянув голову и пробуя языком воздух на вкус. А затем она слышит его. И она не может не заглянуть в дверную щель. Внутри все забито теплыми красными пятнами, скукожившимися в поклонах. Она смотрит на него, и он кажется ей такой же змеей, как и она сама — его пятно еле угадывается во мраке. Она чувствует страх, окружающий его, страх, направленный от пятен-людей к нему. И в этот момент она решается заползти внутрь. Она заползает и смотрит только на него, на его темно-бордовую голову, склоненную в недовольстве. Она проползает между людей, вдоль стола, не обращая на них внимания. — Хоз-с-с-сяин, — шипит она, и он глядит в ее сторону. Он скалит зубы. — Иди с-с-сюда, — еле слышно шепчет он в ответ. Она ползет к его стулу, сворачиваясь кольцами вокруг него, и кладет голову ему на колени. Когда он гладит ее по макушке, она не чувствует тепла от его пальцев. Это похоже на мягкие касания высокой травы, когда ползешь по поляне, заприметив добычу. Ей нравятся такие касания. Вокруг все вибрирует от страха — люди заметили ее — и она блаженно покачивает головой, ощущая отголоски их эмоций в своем черепе. Еда, большая еда, как можно бояться такой глупой, такой неповоротливой еды? — Я думал, ты впала в с-с-спячку, — говорит ей он, пока она оглядывает одним глазом замершую вокруг добычу. — Ч-ш-штобы впас-с-сть в с-с-спячку, нужно поес-с-сть, — шипит в ответ она, и он вдруг издает своим горлом клокочущий звук, и этот звук ей так что-то напоминает, что она напрягается всем телом. Он сразу же прерывается и смотрит на нее так пристально, что она чувствует его взгляд всей своей чешуей. Он поворачивает ладонь, и тут она вся озаряется красным сиянием. Он прикладывает это тепло к ее макушке, и это так похоже на летние солнечные лучи, что она сразу расслабляется. Он начинает говорить что-то на человеческом, и она чуть поднимается и кладет свою голову ему на плечо. Она знает, что ее Хозяин не сможет причинить ей боль. Другие змеи малы и глупы, они не понимают, как можно хотеть иметь хозяина, а особенно человека; они боятся людей. Но она знает, что он не человек. Она видит это. Видит в его багровом мягком свете, так похожем на ее собственный. Она думает, что если бы он был правильной змеей, то она хотела бы от него детенышей. И ей так иногда… нехорошо от того, что он не змея. Иногда она представляет, что он тоже такой же длинный, как и она. Представляет, как он ползет к ней, обхватывает хвостом ее тело и прижимается к ней всей своей длиной. И она обхватывает его в ответ, и они переплетаются в причудливом узоре, а их головы танцуют друг перед другом. Она шипит ему брачные заветные слова про детенышей и огонь, что, как ей кажется, горит у нее внутри. И он тоже шипит в ответ, и в этом прекрасном танце они иногда задевают друг друга языками, и воздух вибрирует вокруг них, наполненный летними теплыми солнечными лучами, и от их плясок вся трава приминается под ними. Но он не охотится. Он не проглатывает добычу, а жарит ее на огне. У него нет хвоста. Она смотрит на него из-под теплой, как будто чужой руки и думает, что даже пусть так, пусть у них и не будет детенышей, но он же ведь тоже хотел бы того же? — ...Она была бы лишь рада, если бы все мы спаривались с маглами… Или же, вне всяких сомнений, с оборотнями… — продолжает говорить он людям. А затем вскидывает палочку и кидает заклинание в красное пятно, которое все это время хрипело и вращалось над столом, а теперь падает вниз. Она чувствует запах мясного сока, исходящий от него. — Поеш-ш-шь, Нагини, — говорит он и скалит зубы. Нагини тихонько касается языком его ладони и скалится в ответ. А затем поворачивается к упавшему пятну. Скоро Чарити Бербидж перестанет быть такой красной.