Искусство признания - исцеление

Дазай, можно предположить, мастер выбесить Чую, ещё и подразнить, увлечь, соблазнить... Однако это не стоит наравне с тем, как он искренне ему признается. Дазай редко бывает искренним с окружающими. Это давно установлено: он - клоун, который всех смешит, раздражает, заставляет ужаснуться и бояться его! Ведь все могут понять, что на душе творится лишь полный мрак, а ведь тогда придется объяснять, что ему вовсе незачем продолжать жить... Бессмысленный, мучащий его сон, мир, где непонятно, почему люди врут, убивают, плачут, радуются, бояться... Зачем это все, если в конечном итоге ты все равно мертв? Зачем вообще чувствовать? Однако даже клоун устает от цирка. Когда он устает, то держит путь на мостовую. Вглядываясь в течение убывающей воды, он представляет, как было бы хорошо быть унесенным, не волноваться о том, как он всплывет, куда поплывет и где окажется. Хорошо просто плыть по течению, не заморачиваясь. Иногда, когда усталость настигает его, то он идет к тому, кто, казалось, никогда не устает. Чуя в рассвете сил, как сам он утверждает. Молодой, обаятельный, сильный, амбициозный. А главное - он стремится жить. Чуя всегда стремиться жить, чувствовать каждый момент, не заботясь как далеко зайдет, ведь никто не станет перечить гравитации, верно? Удерживаясь от комментариев про комплексы Бога, Дазай приходит к Накахаре в его квартиру. Вокруг молодого Исполнителя кипа бумаг, папок, файлов, кое-где даже фотографии с окровавленными трупами или вырванными конечностями... Дазай легкой походкой обходит разбросанные по полу бумаги, достигнув сидящего в позе лотоса парня. Он присаживается на корточки, опускает подбородок на рыжую макушку Накахары. Чуя не отстраняется, не трясет головой дабы прогнать, а лишь говорит: - Устал? - Неимоверно - Ты же ничего сегодня не делал, да? Как всегда, лежал ничком, как труп, да, скумбрия? Ответа не последовало. Дазай наблюдает, как парень читает отчет одного из рядовых исполнителей, кое-где делает пометки, пишет комментарии, выводит вычурные знаки. Детектив зарывается носом в рыжие волосы, прижимаясь ближе к противно-приторному запаху цитрусового одеколона. Чуя лишь недовольно повел плечами, упорно продолжая вчитываться в свои бумажки. Дазай не издает ни звука - это то, что всегда напрягало Накахару. И приходилось гадать, какое у него выражение на лице: от самодовольной ухмылки до потемневшего пустого взгляда кроваво-карих глаз. - Чу-уя, - протяжным тоном зовет его Осаму. Тот вздыхает, смирившись, что сегодня проверить все сорок отчетов - задача нереальная, и переключает свое внимание на проблему в метр восемьдесят. Накахара поворачивается лицом к нему. Сначала недовольно всматривается в лицо маньяка-суицидника - ни одна скула не дрогнула. Смотрит в глаза - пусто, одиноко, темно. Когда им было по лет шестнадцать, то пристальный взгляд этих глаз мог заставить холодок пробежаться по спине, а округленные плечи покрыться гусиной кожей. Сейчас... сейчас этот взгляд казался безмерно несчастным и одиноким. Отчего-то он знал, что глубоко в душе человек напротив - когда-то вопрошал о помощи в пустую мглу, не получая в ответ ничего, кроме безжизненного эха в всепоглощающей темноте. Чуя кладет ладонь на макушку брюнета, склоняет их головы так, что лбы соприкасаются. Дазай безмятежно прикрывает глаза. Чуя же шепчет: - Живи, Дазай.