Руки

      Над Инадзумой уже давно не кружили кучные облака, подгоняемые злым ветром, пересекаемые режущими глаз молниями. С момента, когда путешественница невероятным усилием воли смогла сломить суровый режим Райден Сегун, прошло больше четырех месяцев. Путешественница вместе с маленькой спутницей все еще оставалась в стране Вечности, снуя тут и там, помогая местным жителям и выполняя сложнейшие из доступных заданий от комиссии Ясиро. Последняя же наконец смогла сбросить с себя тяжелые оковы вечной борьбы за авторитет и мелких неприятностей, подъедающих остовы комиссии, и вздохнуть с облегчением. Величественное имение Камисато дышало спокойствием. Тихое перешептывание листвы и отдаленные трели птиц прекрасно дополняли умиротворенный вид на бесконечный океан.       Припекало солнце, но в тени большой террасы скрывался молодой человек в красном одеянии, протирая последний хрустальный бокал. Закончив, он с довольным вздохом осмотрел проделанную работу. В шести бокалах играло солнце, будто наполняя их самым сладким нектаром из родного Мондштадта. Тома заткнул тряпицу за пояс и потянулся, оглядывая террасу. Все сияло чистотой, невозможно было найти ни пятнышка на темном твердом дереве пола. Парень подставил приятному ветерку разгоряченные от долгой работы щеки и довольно прикрыл глаза. Работа на сегодня окончена. Усевшись на стул из дорогого дерева, Тома одернул курточку и окончательно расслабился, ожидая возвращения господ. Сегодня у Аято и Аяки был загруженный день: необходимо было присутствовать на аудиенции у Сегуна вместе с представителями других комиссий и решать пока еще свежий вопрос о внешней политике торговли. Парень откинулся на спинку, перекатывая маленькую монетку между пальцами. На душе было спокойно: после наведения порядка в имении нервные мысли всегда отступали на задний план. За это Тома и любил тяжелую работу управляющим. Удивительно, как, казалось бы, человек на такой второстепенной должности на самом деле является неотъемлемой частью комиссии, если не поддерживающим столпом. Можно ли назвать парня истинным хозяином поместья? От таких мыслей на губах Томы невольно скользнула улыбка. Подобные размышления грели душу мондштадцу даже лучше, чем болтающийся на поясе ярко-красный глаз Бога. Впрочем, в таких думах никогда не было злобного умысла – последнее, чего хотел управляющий, это подставлять господ и пытаться прибрать к рукам власть. Такого удара в спину людям, давшим ему в свое время кров, еду и надежду в чужой стране, он не мог нанести. Верность его не исчислялась никакими известными показателями; это со временем превратилось в иррациональное чувство, переполняющее парня и дающее ему силы на сложные задачи.       Послышался звон доспехов от ворот. Были ли это охранники или сами младшие Камисато, не имело значения. Главное, что те, кого управляющий так долго ждал, вернулись.       Аято вошел первым. Обычно спокойный лидер клана выглядел слегка обеспокоенным, и, кажется, был действительно рад, что смог закончить длительные переговоры. Насколько Тома мог осторожно судить с положения близкого слуги, в вопросах внешней политики Камисато Аято был подкован несколько меньше, чем в работе непосредственно внутри страны. Еще бы: вся жизнь Аято строилась вокруг сохранения лица клана Камисато и служению Ее Превосходительству. Мысли о чужеземцах и их делах совсем не занимали светлой головы господина. Тома поднялся со стула, автоматически задвинув его за стол, и учтиво поклонился, тоже по привычке. Аято же, по такой же старой привычке, махнул рукой на поклон, указывая на то, что это было лишним.       Вслед за ним на террасу взошла принцесса Камисато. В руке она держала веер, которым всю дорогу до дома закрывала лицо. Глаза девушки были прикрыты, видно было, что она вымотана. Доспехи гремели как-то особенно устало, а гэта стучали о крупные камни дорожки с куда меньшим энтузиазмом, чем обычно. Как всегда, взгляд слуги жадно вцепился в такой хрупкий и свежий вид госпожи. Ее кожа была цвета нежных лепестков только расцветшей сакуры, еще схваченной легким холодком, белокурые длинные волосы обрамляли все еще невинное лицо. Длинные белые ресницы скрывали за собой нежно-голубые глаза, будто озерца, припорошенные свежевыпавшим снежком. Она выглядела как самая искусно сделанная инадзумская фарфоровая кукла, для которой использовались самые дорогие материалы. Сердце Томы пропустило удар. Оно предательски делало так каждый раз, как он видел госпожу, каждый день, каждый час. Аяка была… невероятно притягательной, отвести взгляд от нее было практически невозможно. Казалось, если опустить глаза, то тебя захлестнет огненная буря, которая сожжет тебя дотла и забросает принесенным из Натлана темным песком, погребая под собой. Сирагаси Химэгими же была будто оазисом в этой бескрайней пустыне сердца мондштадца с ледяным в любое время года ключом и спасающей убаюкивающей тенью. Как много бы отдал молодой управляющий за то, чтобы просто посидеть в этой тени и испить хотя бы глоток этой живящей воды…       Из ступора Тому вывел плеск хвоста карпа в озерце под терассой. Он еле заметно вздрогнул и наконец нашел в себе силы вернуть себе самообладание. – Добро пожаловать домой. Как прошла встреча? – тепло улыбнулся он господам. Его улыбка всегда помогала наследникам клана Камисато почувствовать себя немного легче под гнетом тяжелой государственной жизни. – Поразительно сложно. Я никогда не думал, что мне будет тяжело понимать Ее Превосходительство, но такой момент наступил. – устало потер наморщенный лоб молодой лидер клана. Он прошел к чистому столу с хрустальной утварью и практически упал на стул, позволив себе выдохнуть. Аяка же наконец смогла немного снять свою маску смиренной госпожи комиссии, присаживаясь напротив брата. Даже в домашней обстановке она не позволяла себе излишних вольностей, не считая безобидных шалостей, присущих девушкам ее возраста. – Ну что ты, все не так и мудрено, – подала голос сестра. Тома снова слегка обмяк: голос принцессы звенел, как самый сладкий в мире колокольчик, – Ведь все завязано сугубо на взаимоотношениях с людьми. В этом тебе нет равных. – Дорогая сестра, ты прекрасно знаешь, что мое умение общаться ограничивается лишь нашими соотечественниками. – с уст Аято сорвался вздох. – Как вести себя с чужеземцами, я не имею ни малейшего понятия, тем более не знаю, какие продукты будут лучшими для нашего рынка. Я совершенно не сведущ в подобных вопросах. – Ну как же не умеешь общаться? Ведь Тома здесь, ты натренирован как нельзя лучше. – Аяка лучезарно улыбнулась, стреляя глазами в сторону управляющего. Легкая шутка слегка расслабила главу клана. Он слабо усмехнулся и с нежностью посмотрел на любимую сестру. Он сделает что угодно ради ее безопасности, все это знали. Тома тоже был готов биться за девушку до последней капли крови, однако истинных мотивов такой преданности не знал никто в этом мире. Аяка подставила лицо нежному бризу, дующему с океана. Он ворошил ее светлые волосы и спутывал их, будто гладил невидимой рукой. Она могла сидеть так часами, наслаждаясь дарами жизни. Ничего она не ценила так высоко, как покой на лоне природы. Тома вновь не смог отвести взгляд от юной госпожи. В груди будто разливалась лава и обжигала его нутро, ища выход наружу.       Затянувшееся молчание прервал Аято. Он грациозно поднялся со стула, отряхнув белый костюм, и улыбнулся домочадцам. – Я прошу прощения, друзья, но вынужден откланяться. Мне нужно заполнить огромную кипу бумаг… Как обычно, впрочем. В случае чего, как всегда, найдете меня в кабинете. – Если сможем Вас разглядеть среди Ваших вещей… – шутливо отозвался управляющий. Аято с добродушным укором посмотрел на товарища и, махнув полой костюма, скрылся в доме. Юная госпожа осталась на террасе, не двинувшись с места. Рядом с Аято и Томой она чувствовала себя собой и не стеснялась никаких своих желаний. Ее сердце было наполнено дрожащей теплотой по отношению к своим любимым мужчинам. Она знала, что никто иной, кроме них, не обеспечит ей прикрытие спины. Мысли о брате тянулись, как нежное тесто для моти, и так же рассыпались сладким послевкусием в голове. Аято отдавал ей всего себя и сестра отвечала ему тем же. Их крепкий союз был основой комиссии Ясиро, благодаря чему она процветала. Долгие беседы с любимым братом в момент, когда он был не занят, наполняли жизнь Аяки огромным наслаждением. Каждый раз она узнавала что-то новое и с упоением посвящала его в тайны своей дружбы с путешественницей. Аято лишь с улыбкой слушал сестру. Большего им не требовалось.       Что касалось Томы… Этот поначалу неизвестный и даже пугающий чужеземец за несколько лет стал ей родной душой, которой она могла довериться в любой момент. Дверь мондштадца была всегда открыта для юной госпожи, и во время подобных ночных бесед вся официальность пропадала, обнажая истинное отношение людей друг к другу. Она бесконечно дорожила этим веселым парнем и не представляла жизни без него. Однако…       Что-то не давало девушке покоя. Будто в идеальном кусочке льда внутри появилась трещинка, которую ты чувствуешь всем своим нутром. Аяка никак не могла расшифровать тайные посылы ее души. Были ли ее чувства обычной теплотой по отношению к доброму другу? Приходила ли она к нему по ночам на праздные беседы лишь из желания скоротать время? Отчего всякий раз, когда она видела Тому в деле, будь то вязание в глубоком кресле или уборка с улыбкой на лице и повязкой на голове, что-то странное сдвигалось внутри? Ранее никогда такого в жизни девушки не было. Матушка никогда не посвящала ее в искусство расшифровки своих чувств и желаний. Все, что оставалось – это самой исследовать потаенные уголки своей души.       Сирагаси Химэгими наконец открыла глаза. Тома уже сидел напротив нее за столом и тоже смотрел вдаль за горизонт, будто пытаясь усмотреть там что-то, волнующее его одного. После погружения в анализ своих чувств Аяка почему-то внезапно смутилась от нахождения так близко к причине своих смешанных эмоций. Ее щеки покрыл легкий румянец, отчетливо видный на белоснежной коже. Что же с ней происходит?..       Управляющий повернул голову к девушке. Она слегка зарумянилась, чем придала своему образу еще большее сходство с фарфоровой куклой. Губы парня тронула растроганная улыбка. Просто вид Аяки заставлял его внутренности крутить кульбиты, наполняя вены эндорфинами. Впрочем, волнение с лица принцессы не сошло ни на йоту, что искренне обеспокоило молодого человека. – Что у Вас на уме, госпожа? Ласковый голос Томы вызвал в груди Аяки лишний стук сердца. Будто эти слова были тем, что она так хотела услышать с самого рождения. Но ведь это абсолютно обычные слова… Ничего не понимаю. Девушка слегка сглотнула и, контролируя свой тон, как и подобает даме клана Камисато, ответила: – Ах… Столько забот. Я бесконечно обеспокоена состоянием брата. За себя я не волнуюсь, общение с людьми – часть моей работы, я справлюсь. Но Аято… – с губ девушки слетел горький вздох, который резанул по сердцу мондштадцу, как самый острый клинок в Инадзуме. – Я так боюсь, что это может подкосить его. Это абсолютно новый опыт, доселе неведанный. Я не сомневаюсь в его силах, но… Я просто не хочу, чтобы… Он повторил судьбу отца. На последней фразе голос предательски дрогнул, и Аяка резко замолчала, пытаясь справиться с тянущей болью в груди. Прошло уже столько времени, а она никак не могла смириться с гибелью родителей. Принцесса до сих пор помнила, как тяжело было брату сразу после их смерти, как он не мог засыпать ночами и постоянно кричал. Эти крики до сих пор стоят у Аяки в ушах. Она ни за что не допустит того, чтобы Аято сломался. Никогда.       Лицо госпожи с каждой секундой становилось все печальнее, а озерца глаз, казалось, готовы заполниться слезами. Тома внезапно четко осознал, что не позволит ни одной слезинке скатиться с этих хрупких фарфоровых щек, и он без сожаления истребит любую причину ее печали. Он опустил глаза вниз, обдумывая, как вложить саму искренность в ответ и помочь облегчить ей ее ношу. Его взгляд упал на поверхность стола, на которой лежали руки принцессы. Тому снова бросило в жар. Ее нежные, крошечные руки выглядели так беззащитно… Даже изысканная броня не скрывала их хрупкости. Всякий раз, как управляющий смотрел на них, он не мог поверить, что этими руками госпожа сражается наравне с ним и Аято. Ладони госпожи будто светились мягким светом. Сейчас в мире будто не осталось ничего, кроме ее рук, которые будто стали еще меньше из-за накрывшего девушку горя. В висках стучало. Грудь переполняло пламя, даже глаз Бога, казалось, начал жечь бедро. Мысли беспорядочно метались в голове, неспособные сформировать четкие слова. Парня накрыла паника. Не может быть. Неужели он не находит нужных слов? Он быстро взглянул на лицо той, кто вдыхал в него новые силы каждый день.       По щеке катилась одинокая хрустальная слеза, не останавливаемая ничем. Пушистые длинные ресницы вновь скрывали глаза принцессы.       Это стало последней каплей. Отбросив все сомнения на задний план, Тома одним резким движением положил свою ладонь сверху на руку Аяки. Его прошиб холодный пот, по телу от кончиков пальцев до головы ринулся разряд. Нежная прохладная кожа под грубыми пальцами управляющего тоже как будто на мгновение перестала дышать.       Аяка вскинула заплаканные глаза на парня. По ее телу тоже будто пробежала молния Ее Превосходительства. Тепло пальцев Томы разлилось по всей ладони и поползло вверх по телу, прямо к груди, где взорвался самый яркий фейерверк, куда ярче, чем те, которые делала на праздники Ёимия. Девушка, не дыша, смотрела в зеленые омуты глаз товарища. Она мечтала заблудиться в этом свежем весеннем лесе навсегда, остаться там, где никакие заботы не тронут ее сердце. Вторая слеза медленно поползла вниз, оставляя мокрую дорожку на щеке. От стыда потупив взор, Аяка внезапно еще раз почувствовала взрыв в груди.       Пальцы Томы нежно, едва касаясь, прошлись по щеке принцессы, вытирая гадкую слезу. Они задержались на коже на миг, томительный и бесконечный, а после трусливо убежали обратно на стол. С губ девушки сорвался еле слышный вздох, кожа покрылась мурашками размером с кулак. – Я никогда не оставлю тебя наедине с твоими проблемами. – твердо проговорил мондштадец. Он звучал так, будто давал клятву на смертном одре. -- Ты не будешь одна ни за что на свете. Я готов отдать все, что у меня есть, ради твоего благополучия, и я не погнушаюсь отдать даже свою жизнь ради твоей улыбки.       В воздухе повисла тишина. Они боялись отвести взгляд друг от друга, будто если они это сделают, то потеряют все в жизни. Лица влюбленных осветило вечернее нежное солнце, от чего глаза стали еще глубже и ярче.       Аяка и Тома замерли во времени, обретя свою личную вечность. А руки их все так же были сплетены.