жестокий люд и самодельный монстр

      у годжо за повязкой глаза-алмазы, пушистые белые ресницы; в них сила и могущество, в них власть над людишками и их животный страх, который, только завидев его, появляется на лицах лже-шаманов и проклятий, в них уважения доля, только чужую мощь признавать противятся. чужую мощь, его, годжо, — потому что сами слабы и никогда не догнать. но пальцы длинные когда повязку снимают, в глазах небесных уже блестит розовым, пестрит красками яркими, солнечные зайчики и цветы, так много, таких нежных. в них плещется море, покрытое лепестками, там они плавают, купаются в теплых лучах. за повязкой они выдумывают глаза себе сами. но он смотрит так ласково, глаза прищуриваются от исходящего света, в уголках лучи счастливых морщин, ресницы трепещут, на них блики пляшут. пальцами длинными он ловит сакуру, ловит зачем-то каждый цветок, в ладони хранит, и следит, чтобы ни один не упал, не был унесен весенним ветром. ловит все, свежая трава щекочет выглядывающие из-под брюк щиколотки, он устремляет открытый взгляд на небо, на макушки розовых деревьев, склонившиеся над головой, вдыхает полной грудью и так и задерживает дыхание, пока воздух не кончится, пока сзади не послышится веселый голос, пока сзади шаги не станут громче, а улыбчивый щебет — ближе. только тогда он может выдохнуть, выдохнуть так облегченно, обернуться, чтобы столкнуться с улыбкой, глазами светло-карими, красным пятном худи. заинтересованно склонит тот голову, став похожим на любознательную птичку, а розовый сливается с сакурой. — годжо-сенсей! — юджи-кун... сатору поднимает ладони лодочкой, прям над головой юджи, и позволяет лепесткам мягко упасть на эти розовые волосы. тот зафыркает, но стряхивать не будет, а цветы попали в капюшон и опали на плечи. — я же вам говорил: не снимайте так часто повязку! ваши глаза быстрее устают, вам же больно. юджи напускает на себя грозный вид, только уголки губ дергаются, улыбку сдержать все-таки не получается. — на тебя не больно смотреть, — отвечает сатору. на цветы, на розовый, на красный, улыбку и светлые глаза. на румянец, что от его слов появляется на молочных щеках. на грубые руки, на твердое тренированное тело. — на юджи-куна смотреть одно удовольствие! — почти поет он, а в глазах бескрайних, пугающих и опасных, в глазах, обрамленные ресницами светлыми-светлыми, сейчас одна любовь. и пусть любовь бывает такой же опасной, пусть обжигает и делает больно. но не сейчас. юджи головой покачает для вида, но весь светящийся, весь в лепестках, он руки потянет к нему нуждающе, обнимет за шею, встав на носочки, приблизится близко-близко, принося с собой пыльцу, щекочущий нос, и аромат цветочный, взглянет в глаза небесные, скажет: — я люблю твои глаза, сатору, — но добавит: — но все-таки надень повязку, я ведь помню и такими их люблю, отчего же их другие боятся? он бы сказал: «потому что слепы и трусливы». да какая разница? главное, юджи рядом, в его объятиях, аккуратно натянул ему повязку и довольно выдохнул. переживает. да, наплевать на других. главное... юджи любит.