Метро

      Летающие туда-сюда двери, нескончаемые, казалось, никогда, даже в столь поздний час, потоки воздуха, этот особенный тяжёлый неживой запах и характерный гул, переодически вылетающий наружу…       Словно зев огромного кита, оно влекло тысячи, миллионы планктонообразных существ внутрь и выплёвывало обратно. Вдох — планктон гигантским потоком засасывало внутрь, выдох — и они вылетали обратно, рассасываясь в разные стороны.       Питерское метро — особенное. Не такое, как Московское, пропахшее плесенью и суетой, не такое как Казанское, красивое, бесспорно, аутентичное, но не то, Нижегородское, Екатеринбургское… Все они — другие, особенные, но не те. Питерское же было родным. Но сохранившим отчужденность. Будто аристократу, Петербургу досталось точно такое же холёное, высокомерное, пафосное подземелье.       Но Арсений готов был променять тысячи километров других подземок на одну только станцию даже обыденной, в общем-то, скудноватой синей ветки.       Он вообще умел видеть ту самую скрытую красоту во всем. В людях, местах, вещах, поступках. Несмотря на вычурность и эпатажность жизни и образа, ценил он именно простоту. Нет ничего проще и одновременно элегантнее двух умноженных на два. Нет ничего прекраснее ряда чисел арифметической прогрессии. И нет совершенно ничего прекрасного в логарифмах и катангенсах. У Арсения в голове вообще часто сочетались вещи попросту для нормального человека не то, что не сочетаемые, а даже в одной плоскости находиться не должные.       Знал ли Арсений сам себя? Нет. Но оттого сильнее была его любовь к себе, оттого сильнее была и злость. Ибо то, что он понять не мог, бесило его сильнее прочего.       Антон однажды сказал: «У него в голове прекрасная планета, где все не понятно, я мечтаю оказаться в этом мире». Эту цитату расфорсили так, что даже обыденные космические сравнения стали вызывать у Арсения тошноту. Никакая он не планета. Он вообще был прост как корочка хлеба. Но на его регулярные злые фырканья и раздражения Антон пожимал плечами и выдавал своё любимое: «Ты не дважды два. Ты — гипотеза Римана». Он считал, что это самая блестящая его шутка.       Арсений же закатывал глаза. Причём здесь он и Риман, пытающийся отыскать все простые числа среди натуральных — он не понимал. Точнее игра слов, конечно, божественная и вообще тянет на какое-нибудь «Золотое перо» районного конкурса молодых графоманов, но отыскивать сложное в простом и простое в сложном было заложено в нем вечной неуверенностью в себе. Мысль, что этот математический пример не решается так легко, как ему кажется.       Эта внутренняя подозрительность ни разу не давала Арсению в школе написать контрольные на пять, хотя знал он материал преотлично. Помнил, как тяжело вздыхала, раздавая тетради, учительница по математике и каждый раз говорила: «Арсений, Арсений, чуть больше внимательности». Только вот она так и не поняла, что дело было вообще не во внимательности.       Арсений уставал сам от себя. От вечных непроходящих сомнений, от дней, когда он был готов сделать тысячу и два дела, и дней, когда не мог заставить себя даже оторвать голову от подушки. От неугасающего желания покорить Эверест российского кинематографа до обнаружения себя на дне Марианской впадины, играя десятое деревце в пятнадцатом ряду. От купания в лучах любви миллиона фанатов до самоуничижения, что отстаёт от Шаста в два раза.       Он не умел отпускать, все копил, копил в себе, как свинья-копилка. А когда монетки уже не помещались — он расходился по швам, трескался и разлетался на куски. Тогда он шел, брал билет, если был в Москве, на ближайший сапсан и бежал. На набережную Невы, бродить по Невскому, по Летнему Саду, ездил в Петергоф, но помогало не всегда. Когда ресурс не просто кончался, а выгорал к хренам, от пафоса и претенциозности города его мутило. Ему казалось, что горячо обожаемый им Петербург будто вдруг выворачивался, ослепляя отвратительным пафосным барокко, грязными колодцами, немытыми окнами, отражающими такое же серое, тяжелое и мрачное небо. А Аничков мост каждый раз поливал его дождем. Стоило только на него ступить.       Тогда Арсений плевал на все. Выключал телефон и под горящее внутри раздражение спускался в Питерское метро, сильнее надвинув кепку на глаза. Он ездил абсолютно рандомно от станции к станции, от ветки к ветке. Мог доехать до «Звездной», а потом вдруг очутиться на «Академической».       Пять линий, семьдесят две станции и сто двадцать пять километров пути.       Он мог сидеть часами на «Автово», любуясь огромными люстрами и колоннами, или бродить под крутыми сводами «Площади Восстания», ездить от «Маяковской» к «Международной» или к «Парнасу». Ему по сути было не важно. Важен был лишь монотонный гул проносящихся мимо поездов, запах и глухой пустой пассажиропоток.       И тугой узел в груди ослаблялся. С каждым потоком людей, с каждым старым или новым вагоном поезда, с каждым искусственным порывом воздуха, а гул доносящийся из тоннелей создавал тот самый необходимый сейчас белый шум, успокаивающий мятежную душу. И безликая масса людей к концу дня обретала лица. Вот рыжеволосая невысокая девчонка, прыгающая вокруг другой высокой, со странной несимметричной прической, заигрывающая так явно, что даже всем мимокрокодилам было понятно, а высокой — нет. Вот грузная уставшая женщина, бормочущая что-то про непутевого сына и розовый кабриолет себе под нос, за ней загорелая красавица с дредами-пальмами на голове, довольная и улыбчивая, надевающая обручальное кольцо на палец, а на лавке напротив, отрешившись от всего мира что-то лихорадочно печатала темноволосая девушка, беззвучно проговаривая написанное. Писательница, наверное. А вот мимо пробегал странноватый парень с собакой под мышкой. Или вот лысеющий мужчина с барсеткой, лет пятнадцать назад уже бывшей архаизмом моды, рудиментарной ветвью шика.       Арсения отпускало. И обычно именно в этот момент в его голове всплывали родные зелёные глаза и длинные подвижные пальцы, которые наверняка сейчас отбивают дробь по защитному стеклу айфона.       Арсений покосился на экран и сглотнул. Девять пропущенных от контакта «Шаст» и один от «Серёжа».       Связь едва-едва пробивалась, но он, тихо прокашлявшись в кулак, набрал Серёжу.       — Кусок идиота блять! — эмоционально выдохнули на том конце, а потом голос стал тише, — Выкладывай.       Арсений молчал. Только пыхтел в трубку и открывал рот в попытке хоть как-то собрать ощущения в бледные невыразительные слова.       — Ясно. Арс, — голос Серёжи перестал сквозить раздражением. Он тихо вздохнул, — Арс. Не пугай его так больше. Я это я, что мне будет. Просто друг, пусть и охуенный. Передо мной у тебя обязательств нет. Я тебя не держу. Но он. Держит. И это не ошейник, который надели шипами внутрь, это добровольная связь, которую ты сам выбрал. Я звучу смешно, наверное. Говорить красиво вообще не мое. Но обычно такая срань на тебя впечатление производит. Арс. Если серьезно. Нам всем нужно иногда быть в одиночестве. Но только не наполняй себя, опустошая при этом других. Лады?       Арс шумно выдохнул, потёр с силой глаза. И отключился. Так ни слова и не сказал. Но Сергуль не обидится. Он вообще на самом деле бесценный абсолютно. Самый лучший без сомнения.       Только вот никто, даже Серёжа, не мог помочь ему найти гармонию с самим собой. Перестать рваться куда-то, завидовать абсолютно беззлобно, но все же завидовать. Тому же Шасту, его молодости, красоте, которую в отличие от его собственной поддерживать почти ничего не стоит, армии фанатов, множащейся изо дня в день, хотя он даже не сильно то и старается, выкладывает лифто- и такси-луки и вообще не парится.       Арс одернул себя и сжал пальцами виски. Он несправедлив. Шаст пашет чуть ли не втрое больше него, не спит, забивает на внешний вид, зная, что гримеры все за него решат. Он вообще так любит делать. Не контролировать каждый процесс, делегировать. Арс же от этого с ума сходит. Не позволяет Наташе ничего надеть на него без разрешения, косметику возит везде свою, не доверяя общей, может потратить целый день, составляя луки и споря до пены у рта за каждую майку, ругаться с гримерами за укладку. Каждое переданное Стасом или менеджером предложение просматривает сам, изучает место или проект. Может пересмотреть все выпуски интервьюера, чтобы понимать, что тот из себя представляет, о чем будет идти речь и сделать предварительные выводы. Шаст же никогда так не делает. Он хмыкает и говорит: «Сымпровизирую. Что я зря, что ли… так много лет пахал для этого».       Арс заминку замечал. Знал, что Шаст хотел сказать. Что он лучший импровизатор в стране, но осекся. Нет, Арс знал и то, что на самом деле Шаст уважает их всех и считает равными себе, но привык так думать, ходя по миллионам и одному шоу, работая в основном со сценариями и текстовиками.       Обычно, после такого даже не озвученного проеба, он целый вечер и ночь ластился как котёнок, пытаясь, даже не для Арса, а для себя, заглушить вину. За мысль, за иголочку грусти, что кольнула любимого человека. Он не хотел, сказал просто раньше, чем подумал. Хотя даже ведь не сказал.       Арс не обижался на него никогда. Просто в отличие от Шаста, он знал, что это правда. Но она его не обижала уже давно. Просто потому что импровизация, как и юмор, в целом не были для него никогда конечной целью, той стезей, в которой он хотел бы остаться, той мечтой ради которой можно пахать. Это было Шаста. Не его. Арс был в кино. Арс был в искусстве, а из детства его преследовало несколько пренебрежительное отношение к юмору. Родители, особенно мама, никогда не приветствовали сортирный юмор, только высокоинтеллектуальный, но такой малопонятный для обычного человека.       Арс гордился тем, что Импровизация по большей части благодаря ему остаётся светлой. А не скатилась в чернуху как ЧБД или клише вроде Камеди. Где жестко, а где мягко, но Арс парней держал в рамках, пусть иногда тот же Дима уходил в непотребщину.       Его же отдушиной стали Истории. Длинная форма Импровизации, элементы кино, театра и бесконечный процесс творчества и созидания — Арса наполняли. После съёмок Историй он ещё неделю мог летать на своих невидимых крыльях, а Шаст только улыбался и щурился как кот, смеясь, что сейчас ослепнет от Арсового сияния.       Расфорсенная сторис с «блестящим» у них дома переродилась в «сияющий» и стала для Арса ориентиром. Он искал теперь не только те пути, которые могли бы вывести его к мечте, но и те, которые его самого наполняли так сильно, что заставляли сиять. Таких было, к сожалению, мало.       Малочисленные съемки в дурацких сериалах и фильмах. Арс снимался, закрывая глаза на глупости сюжета и диалогов, просто потому что понимал, что нужно потерпеть. Нужно примелькаться, где-то прыгнуть выше головы, чтобы заметили. Но все равно, даже такой путь к мечте его наполнял.       Наполняли его Истории.       И как ни странно наполняла любовь девочек из Твиттера. Почему-то из всех площадок именно там он любил зависать сильнее всего. Наверное потому, что Твиттер не создавал массу. Он был вроде про многих, но про каждого по отдельности. Там были личности, а не набор стикеров или смайликов в ТГ, отфотошопленленных пустых фотографий в Инсте или бессмысленных селфи без капли внутреннего наполнения. Вк же будто и вовсе был мёртв. В Твиттере люди, спрятанные за зачастую фотографиями с ними же, с какими-то абсолютно странными псевдонимами-прилагательными, были личностями. А Арсений людей любил именно за это.       Ему нравилось их необычное общение. Их версии и разгоны его собственных вбросов и спрятанных отсылок и Пасхалок в постах. Это взаимодействие было таким личным и классным, что Арс часто после публикаций фотокарточек зависал в Твиттере на пару часов.       Арсений вздохнул. Один из поездов, забрав припозднившихся с работы пассажиров, уехал. Его почти отпустило.       Шаст не звонил уже пару часов. И это грызло изнутри. Теперь, когда напряжение его оставило, стало стыдно, но извиняться было всегда сложнее, пусть и жизненно важно.       Пара кликов и билет на последний вечерний сапсан летит на почту. Через часов пять он будет в Москве. Малодушно он надеялся, что к тому времени Шаст будет уже спать, но верил в это мало. Полуночник Шаст, да на нервах, хорошо если уснёт под утро, если уснёт вообще.       Совесть прижгла изнутри. Он даже почти вызвал абонента «Шаст», но смалодушничал снова. Подорвался на ноги и поехал в сторону Московского вокзала.

***

      Квартира в Москве встретила его тишиной и темнотой. Арс тяжело вздохнул: видимо Шаст все же психанул сильнее, чем он думал и уехал куда-то. Мысли об Ире больно резали изнутри, но он их не отбрасывал, будто наказывая себя за проеб и трусость. Ведь мог же позвонить перед поездом, и сейчас Шаст злился бы, конечно, все равно, но ждал его дома.       Не включая свет, он снял кроссовки и пошёл, подсвечивая телефоном путь, в ванную. Помылся, смывая скорее психологическую, нежели реальную дорожную грязь. Вышел из душа и глянул на себя в зеркало. Красавец. Мешки под глазами такие темные, будто он наркоман, заросший трехдневной щетиной подбородок и какая-то серая, почти что пепельная кожа. Мечта всех девочек. Он одернул себя. Девочки, наверняка, будут любить его и таким. Только вот он сам себя таким не выносил совершенно.       Проведя рукой по конденсату на зеркале, будто бы стирая себя самого, Арс заматывает бёдра полотенцем, потому что родители научили, что культура она не только снаружи должна быть, но и внутри. Для себя даже в первую очередь.       Так же не включая свет, Арс на ощупь побрел в спальню и замер на пороге.       В комнате было темно. Почти ничего не видно, шторы задернуты плотно. Но запах сразу выдал присутствие Шаста. Арс знал этот запах. Он им уже много лет надышаться все никак не мог. Запах дома. Он ведь не от места исходит, а от человека.       Сонный, мускусный, с нотками любимого геля для душа Антона, такой родной и такой любимый.       Арс помялся на пороге. Он не знал, как сильно обиделся Антон, не знал, как бы тот его встретил, если бы не спал, видимо мало того, что умотавшись со съемками, так ещё и добитый Арсовым молчанием. Сейчас стоя на пороге его вдруг с макушкой захлестнула вина. Такой силы, что даже вдох сделать тяжело, будто горло пережалось, а в груди все разрасталась и разрасталась смесь из боли и страха. Он тут же мгновенно разогнал себя до болезненного расставания и жизни в одиночестве. Арс сделал крошечный шажок назад, допуская мысль уйти спать в гостиную, как Шаст чуть пошевелился и недовольно глухо буркнул:       — Долго там стоять будешь? Я слышал, как дверь хлопнула.       Арс, вопреки сказанному, будто ещё больше затаился и совсем перестал дышать. Он ненавидел такое своё состояние. Похожее на то, что родом из детства, когда мама палила за воровством конфет или монеток из копилки.       Шаст едва слышно простонал в подушку и развернулся, Арс все ещё плохо видел его, глаза не до конца привыкли к темноте, но на воображение он никогда не жаловался. И в красках представил взгляд полный раздражения, осуждения и бог знает чего ещё.       Антон, полежав ещё пару секунд, сел на кровати, потер со вздохом лицо, тяжко вздохнул, поднялся и, сонно пошатываясь, пошёл к нему.       — Да за что мне все это… — пробурчал кажется это, но слишком невнятно, чтобы разобрать точно.       Он подошёл, обхватив руками свои предплечья, сонно щурясь, и тыкнул одну из кнопок неяркой подсветки под потолком. Та загорелась розово-фиолетовым. Арс любил разгонять, что подумают прохожие: что они рассаду выращивают или порно снимают. Антон был за порно конечно. Сейчас даже иронично. Арс в глаза ему не смотрел. Не мог. Упёрся взглядом перед собой, так вышло, что четко в пухлые губы, сейчас сухие, с небольшими корочками и ранками, потому что Шаст вечно эти корочки дергает и сгрызает. Наверное, он пить со сна хочет, а Арс вот облизать эти шершавости. Арсений мысленно фыркнул: мысли в его голове — это вечно что-то на уместном. Так бы девочки с Твиттера написали.       — Хорош, Арс, пойдём уже спать. Ты бы знал, как меня вырубает. Пошли.       Он взял его за руку, аккуратно сжал кисть и повёл за собой, шлепая по полу носками. Как можно не то, что ходить по дому, а спать в носках, Арсению даже спустя года было совершенно не понятно.       Шаст сел на край постели, так и не выпустив чужие кисти из рук, а затем раздвинув ноги, прижал Арсения к себе ближе, утыкаясь носом тому в живот и глубоко вдыхая, оплетая руками. У Арса, кажется, сердце остановилось на какое-то мгновение, а ком в горле провалился куда-то ближе к сердцу.       — Даже не обнимешь меня? — глухо пробурчал Антон, согревая кожу дыханием, а потом мягким, едва ощутимым прикосновением губ.       Арс судорожно, даже как-то истерически вздохнул полной грудью и зарылся руками в волосы, мягко массируя растрепанные и помятые кудряхи. С души будто бы все камни разом свалились, а в глазах защипало.       — Если хочешь поплачь, я понимаю, — Антон запрокинул голову и упёрся подбородком в место над пупком. Слегка улыбнулся.       Арс помотал головой и попытался улыбнуться в ответ, но сам чувствовал, что не получается.       — Давай спать. Ложись, я выключу свет. Или оставить?       Арсений рассеяно кивает, и Антон его понимает. Как и всегда. Отпускает руки и бредёт к выключателю, понижая яркость на самый минимум. А Арс все стоит. Он вроде разумом все понимает, но тело будто совсем его не слушается, а эмоции внутри такой силы напряжённости и непонятности, что владеть собой тяжело.       Горячие руки опускаются ему на плечи, заставляя вздрогнуть. Антон прижимается сзади и большими руками будто окутывает всего собой. Арсений нежно обожает быть маленьким с таким большим Антоном. Это комфортит его так сильно, но не согревает сейчас. Подспудно Арс все ждёт чего-то плохого, что сорвёт его с трудом заново навешанные предохранители.       — Я люблю тебя так сильно, ты знаешь? — Антон мягко целует куда-то в ухо, протирается снова как большой кот. Его кудряшки щекочут кожу. — Давай, ложись.       Арсений все ещё стоит. Теперь в голове крутятся несуразные растерянные мысли, как ему лечь. На край, лицом, спиной или вообще лучше спрятаться в подушку и не отсвечивать. Шаст тяжело вздыхает, будто все мысли его знает, отпускает Арсения и ложится сам, приглашающее хлопая рядом с собой.       — Давай, лисёнок. Иди ко мне, — он фыркает от клишированности фразы, заставляя и Арсения криво ухмыльнуться.       Сжимающие тиски внутри чуть разжимаются, и Арсений ложится рядом, а Шаст тут же прижимает его ближе, утыкая носом куда-то себе в шею, накрывает их одеялом. Арс глубоко вдыхает свой самый любимый запах на свете. Его потихоньку отпускает. Медленно, капля за каплей.       Шаст возится под одеялом, а затем уже голыми ступнями прижимается кожа к коже.       — Лягушачьи лапки твои опять ледяные. Давай грейся.       Шаст водит руками по спине, мягко надавливая на напряженные мышцы и пыхтит куда-то в макушку. Арс, наконец, расслабляется и тянется в ответ, кладя руку на чужие лопатки. Антон чмокает его в лоб и снова трется головой.       — Мог бы замурлыкать — замурлыкал. Арс, ты не представляешь, как сильно я тебя люблю. Скажешь мне что-нибудь?       Арс бы хотел, но слова все будто разом закончились.        — Ну хорошо. Не говори. Давай тогда просто спать, хорошо? Устал, как скотина. Сегодня раз пять, наверное, рекламу переснимали. Потому что опять все через жопу у нас. Нормально договориться не могут, а ты потом с горящей жопой бегай и пятьсот раз переснимай. Затрахали.       Арс хмыкает и прижимается крепче. Сам теперь слегка водит носом по острым ключицам, стараясь не царапать бородой, но, наверное, несильно в этом преуспевает, так как Антон рвано выдыхает.       — Ты там либо спи ровно, либо не двигайся. Ой. То есть. Короче будешь продолжать, я за себя не ручаюсь, понял?       Он мягко провёл рукой вниз, остановившись у забытого полотенца, которое уже ничего не прикрывало, а скорее просто мешалось.       — Ты у меня какой-то эксгибиционист. Давай уберём уже, или тебе может трусы принести?       Арс лишь жмётся ближе и кусает за ключицу, тут же целуя пострадавшее место.       — Арс, бля, — выдыхает шепотом Антон, а затем все же опускает руку на ягодицу и мягко жамкает.       Самыми кончиками пальцев выводит на коже узоры, пока Арсений ведёт носом по мышцам шеи, прикусывая уже за линию подбородка. Антон тяжелее дышит и сжимает сильнее.       Арсений чуть зажмуривается от мгновенно вспыхнувшего желания. Оно не совсем здоровое, истеричное, сильное, изнутри обжигающее. Мозгом он понимает, что организм нашёл способ избавиться от тяжелых эмоций, но сердцем ему противно так использовать Шаста.       — Начнёшь загоняться — выебу.       Арс фырчит и закидывает ногу ему на бедро, открываясь. Чужая рука тут же оглаживает, скользя кончиками пальцев по внутренней чувствительной стороне.       — Подними голову.       Арса ведёт от властного хриплого тона. Он подчиняется, выгибаясь в пояснице и тут же чувствует вторую руку, обхватывающую его снизу. Антон мутный в темноте, но горячий такой, что мысли и без того спутанные, уходят вовсе. Воздух между ними раскалённый, кажется вот-вот загорится, только дайте искорку.       — Поцелуешь меня? Сам.       И Арсений целует. Он бы хотел, чтобы ему приказали, но даже так выходит горячо, мокро, так, как нужно. Он прижимается к чужим губам, ведёт языком, смачивая, как и хотел корочки, зализывая, не давая Шасту себя поранить. Тот тихо постанывает и жмётся сильнее пахом, протираясь весьма очевидно.       У обоих стоит, а каждое даже лёгкое движение горячими мурашками ползёт по телу.       — Я сейчас с ума сойду, что ты тут со мной. Лежишь. Голый, горячий и только мой, — шепчет лихорадочно Шаст, перемежая слова с короткими легкими поцелуями.       Внезапно он замирает, кажется, даже дыхание сдерживая, сжав так сильно, что Арс невольно охает.       — Сейчас. Подожди. Иначе я сейчас лопну от чувств. Секунда.       Арс замирает вначале, а потом широкая улыбка ползёт по губам. Он хихикает, не удержавшись.       — Смешно тебе? А если у меня сердце откажет? Не подумал об этом?       Арсения такая нежность затапливает, что он уже без опаски поднимает голову и, различая такого же улыбающегося в розовом свете Шаста, тянется сам, целуя сразу глубоко, но нежно, аккуратно. Чтобы не сразу упасть в страсть, чтобы не утонуть с головой друг в друге, а чтобы поделиться всем светлым, что есть сейчас в душе. Антон откликается, мягко поглаживая по спине.       — Кажется я немного научился подглядывать на твою эту планету.       Арс закатывает глаза и бурчит:       — Завали.       — Ах так! То есть первое слово, что ты мне скажешь за весь день — это «завали»? Ты ахуел?       Арс смеётся и снова целует, стирая с губ это наигранное возмущение. Он чувствует, что Шаст рад до одури, что тот «разморозился». Как холодильник. Арс хихикает в поцелуй.       — Даже знать не хочу, — бурчит Антон.       Он опрокидывает Арса на спину и нависает сверху, чмокая кнопку носа. У них всегда так. Разгоны от нежности до страсти за миллисекунды туда и обратно по сотне оборотов в минуту.       — Ты не дал мне поспать, — начинает глубоким, угрожающим голосом Антон, — значит будешь наказан.       Он резко наклоняется и, набрав полные легкие воздуха, «пердит» Арсу куда-то в район сердца. Секунда тишины и громкий ржач пронзает вкомнату. Они смеются до слез, до колик в животе, выплёскивая все скопившееся за день напряжение. А затем долго целуются, короткими чмоканиями и потираниями чувствительных губ друг об друга, пока у Шаста совсем не отказали затёкшие конечности, а Арсу от его веса не стало тяжело.       Антон лёг на бок вплотную, так чтобы ни сантиметра расстояния и мягко начал водить рукой по животу. Арс вдруг замер.       — Что? Щекотно? Я не буду, прости. — Антон переместил руку на тазовую косточку и погладил там.       — Верни, — свой голос показался Арсению чужим, хриплым, грубым.       Антон нахмурился, явно не понимая, но руку вернул, провёл пальцами по рёбрам, вниз к пупку и совсем ниже по мягкому впалому животу. Цокнул и ударил легонько костяшками по впадине.       — Мой жирок оберегаешь, а мне такого счастья не даёшь. Где еда, Арсений Сергеевич? Вы ели вообще что-то сегодня? Щас полежим и пойдём. Там твои контейнеры привозили. Я в холодос засунул. Хотя они вроде вакуумные.       — Шаст, — Арсений мягко перебивает и берет аккуратно за кисть, — смотри.       Он провёл чужой рукой по своему животу и мягко улыбнулся. Антон вначале нахмурился, явно не понимая к чему это, а потом широко-широко улыбнулся.       — Тебе не щекотно!       — Ни капли, — не менее широкой улыбкой ответил Арсений, а потом, потянувшись, поцеловал. Только губами. Ласково, благодарно.       Кажется, Антон действительно замурчал. Или скорее затарахтел, а потом сам же рассмеялся. Арсений, наконец-то, расслабился полностью. Невольно он вспомнил, как сложно ему было с женой, с любовницами и любовниками в своё время. Он настолько не доверял своё тело другим людям, что на любое прикосновение отшатывался, непроизвольно протирая место касания, мышцы всегда напрягались, сжимались, а неприятная щекотка не давала возможности получить удовольствие самому, а не только дарить его другому.       Шаст всегда сокрушался, что пожамкать ему дают только спину и что пониже, жаловался, конечно, в шутку, но когда осознал, что даже поцелуи в область живота заставляют Арсения сжиматься, ржал как ненормальный, что мол котом все называют его, а по фактам, по фактам-то кот как раз таки Арсений, который брюхо кому попало не доверяет. Говорил, что, конечно, быть кем попало немного обидно, но если серьезно, то ни к чему Арсения не принуждал. Просто обходил зону всегда стороной.       — Это офигеть просто что такое, Арс!       Шаст нежно провёл по животу, а потом и вовсе зашевелился, сполз и положил голову во впадинку под рёбрами, обняв обеими руками за бёдра.       — Так меня и оставьте. Зачем мне солнце Монако, когда живота Арсения там нет!       — Ты — отвратительный поэт.       — Зарифмовал получается, — засмеялся Шаст и глянул на Арса.       Знакомая хитрющая улыбка расползлась по лицу.       — Только не «пердеж», — едва успел выпалить Арс, как Шаст склонился и поцеловал пупок.       — Чмок в пупок!       — Тебе что, пять? — застонал Арсений, закрыв глаза руками.       — Ну-ка так и замри, — раздался голос Шаста уже без ноток смеха.       Арс подчинился, задержав дыхание. Настроение Антона он всегда схватывал налету. От одного только тона его голоса мурашки побежали по телу.       Антон потерся щетиной о живот и подвинулся, окончательно придавливая Арса к постели. Подул и поцеловал. Провёл языком вокруг пупка, а потом разочарованно цыкнул.       — Будешь наедать. Мне тоже хочется жамкать пузцо.       Арсений затрясся от смеха, но быстро перестал, почувствовав как большие ладони провели по телу, а губы продолжили целовать все, до чего Антон мог дотянуться. А дотягивался он примерно везде.        Медленно скользил своим огромным блядским языком, оглаживая будто каждый сантиметр любимого тела. Ладонь опустилась ниже, накрыла приподнявшийся член. Два пальца аккуратно, едва ощутимо коснулись, размазали смазку, трогая за самый кончик головки.       Арса передернуло от остроты ощущений. Он двинув бёдрами, но Антон властно сжал другой рукой таз, фиксируя на месте.       Член шлепнулся на живот, а маленькая мутная капелька поползла вниз, скатываясь в пупок. Антон проводил ее взглядом и облизнулся, вызвав у Арсения стон.       — А вот не подглядывай. Я что сказал! Глаза закрыть, руки по швам!       — Прям таки по швам?       — Ладно, можно за голову. На чиле, на расслабоне.       — Ты невозможен!       Шаст хмыкнул и сполз ещё чуть ниже. Он положил голову на тазовую косточку Арсения, так, что тот чувствовал горячее дыхание у основания своего члена.       — Вставай, с первыми лучами вставай Мир ты для меня открывай С дыханьем природы вставай, вставай Вставай, с первыми лучами вставай Целовать не забывай С дыханьем природы вставай, вставай       — Шаст, ты придурок, что ли? — снова заржал Арсений, поджимая пальцы на ногах от горячего дыхания и мимолетных касаний губ.       Антон не ответил, лишь покосился на снова нарушившего приказ Арсения и поднявшегося голову. Он мстительно укусил за косточку таза и рыкнул: «Ляг!». Удостоверившись, что тот рухнул на подушки, он снова положил голову, и аккуратно провёл пальцами по члену, вызвав судорожный вздох где-то сверху.       Накрыл ладонью головку и мягко повернул кистью. Арсений чем-то шуршащий сверху кинул в него тюбиком смазки. Антон хмыкнул: съедобная. С манго.       Выдавив немного, чтобы не уделать постель, он погрел ее в пальцах, и размазал по члену. Арсений чуть выгнулся и выдохнул сквозь зубы.       Антон провёл пару раз по всей длине, равномерно распределяя, а затем обхватил член в кольцо и провёл с нажимом от самой головки до основания. Ему самому такое не слишком нравилось, но протяжный стон и напрягшиеся бёдра Арсения показали ему, что да, так ему хорошо.       Продолжая медленно неспеша надрачивать, Шаст приподнялся и переместился между понятливо раздвинутыми ногами Арсения. Тот больше не дергался, закрыв глаза и откинув голову назад, тихо похныкивал на особо чувственных движениях.       Антон провёл ладонью ещё пару раз, чуть ускоряясь, а затем снова взял член в кольцо, начиная издевательски медленно опускать. Арсений застонал. Шаст приблизил лицо и облизал головку одновременно с хлюпом смазки опуская кольцо до конца. Арсения аж подбросило. Он вскинул голову и одними губами прошептал что-то, сверкая глазами, сейчас в розоватом свете какими-то почти фиолетовыми.       Антон не расслышал, что тот сказал, но интуитивно догадался. Повторив движение и добившись чуть менее яркой, но не менее чувственной отдачи, ухмыльнулся. Запомним.       Он выпустил член из рук, под тихий выдох Арсения, а затем переместился на колени. Хлопнул пару раз поплывшего Арса по бедру и подложил подушку. Антон взялся за чужие колени и чуть согнув, раздвинул в стороны до конца, уперев пятками в кровать. Арс поджал ягодицы непроизвольно реагируя на напряжение растягивающихся мышц.       Антон опустил голову и подул на трогательно обнаженную головку. Коротко облизал и погрузил полностью в рот. Смазка одуряюще пахнущая манго, на вкус оказалась очень даже ничего — видимо какая-то баснословно дорого-богатая. Антон никогда не вникал. У них в паре парился над презервативами, смазками и игрушками исключительно Арсений. Подписывался на секс-блогеров с фейков, изучал статьи всякие. Он Антону и рассказал однажды куда он ему его сраный Дюрекс засунет, если еще раз увидит. Антон скользнул кончиком языка в уретру, выуживая оттуда капельку смазки. Арсений выгнулся и схватился за свои колени.       — Руки вверх.       Отрывистый глухой приказ — Арсений выполнил моментально. Отпустил колени и вытянулся, переплетя руки над головой. Антон на пару мгновений залип, смотря на такого Арсения — открытого, горячего, прикрывшего глаза от удовольствия и часто дышащего. Говорят, все люди любят по разному. Антон — тактильный, Арсений — эстет и визуал. Но сейчас, любуясь Арсом, Антон, кажется, сочетал в себе все виды любви разом.       Арсений поерзал немного, заставив Антона прийти в себя. И он снова склонился над самым желанным телом. Взял в рот и начал методично посасывать, изредка вынимая, чтобы постучать головкой об язык. Это не слишком нравилось Арсению, но самого Антона накрывало. Постепенно увеличивая темп, Антон заметил, как подрагивающие от напряжения мышцы бёдер заметно съезжались обратно, но Арс зачем-то все пытался их развести вновь. Перенеся вес полностью на колени, Антон обхватил чужие ноги и медленно развёл в стороны. До упора. Натянув мышцы. Тут же Арсений застонал. Член во рту у Антона дернулся.       Интересно. Он повторил движение снова, почти выпустив член и посасывая одну только головку, насаживаясь обратно, одновременно разводя колени ещё чуть шире. Арсений затаил дыхание, а затем выгнулся так, что Антон на секунду испугался.       Сам он никогда не имел хоть сколько-нибудь приличной растяжки, но представлял примерно, что ощущает сейчас Арсений. Он тоже гонял футбол, тоже ощущал забитые мышцы и приятную тянущую боль, когда двигаешься. Арсений же растяжку обожал. Говорил, что тянущие чувства, как анальный секс, одновременно больно и очень приятно.       Видимо вкупе с ощущениями от отличного (а Антон знал, что с размерами его рта и языка да помноженными на опыт, сосет он весьма прилично) минета Арсения крыло.       На третье повторение, Арс сжался, а затем гортанно низко застонав, внезапно кончил. Антон удивился, но послушно проглотил и облизнулся под мутным, почти отсутствующим взглядом Арсения. Того ещё пару раз передернуло от последних уходящих волн оргазма.       Антон медленно, по сантиметру отпустил ноги Арсения и размял в местах, где по его логике должно было тянуть. Арсений ещё раз выдохнул. Все, на что его хватило.       Разогнувшись, Антон покрутил корпусом, разминая бока и поясницу. Собственный стояк оттягивал трусы, но возбуждение было каким-то глухим. Додрочить, чтобы кончить, не хотелось, беспокоить улетевшего в нирвану Арсения тоже.       Поэтому Антон поднялся и пошлепал на кухню, щёлкнув чайник для себя и вставив капсулу с флет уайтом в кофемашину для Арсения.       Достал контейнер с полезной едой, которую ежедневно привозят Арсу, даже если тот прохлаждается в своём Питере. Антон, когда уставший и одинокий, вечерами в попытках создать иллюзию присутствия Арсения пытался есть эту его бурду, то становился голодным вновь уже через полчаса.       Сейчас сняв пленку и переложив в тарелку, потому что «ну Шаст — балда, пластик греть нельзя, а бумага даёт привкус бумажный», сунул в микроволновку. Та звякнула, кажется, на весь дом. Зажужжала. Вместе с ней и кофемашина. А чайник дополнил этот бытовой оркестр. Антон вздохнул, Арс наверняка проснулся. Ну так даже лучше.       И правда не успел чайник докипеть до конца, а Шаст долистать ленту инстаграмма, в кухонном проёме показалось укутанное в плед с головой сонное чудо, щурившее свои голубые глазища от света.       Антон мягко улыбнулся и встал навстречу. Обнял, прижимая к себе. Арсений пах просто потрясающе. Домом, теплом, сексом. Какие-то оттенки запахов Шаст различать не умел, но точно знал, что вкуснее Арса не пахнет никто.       — Чего ты ушёл? Дал бы мне пару минут, я бы тебе тоже…       — Что? Отсосал? Брось, ты себя бы видел. Я в один момент подумал, что ты либо щас в обморок грохнешься, либо позвоночник сломаешь. Я в порядке. Будет должок за тобой.       — Чай не тридцать лет как некоторым, — пробухтел Арс, отстраняясь и выключая микроволновку. Всегда опасался, что там что-нибудь взорвется или поплавится.       — Ага. А ноги раздвигаешь пошире меня…       — Да Шаст, ну фу, — сморщился, а затем все же рассмеялся Арс.       Он сел, и только тут обратил внимание на еду в тарелке. Печально вздохнул. Отодвинул и хлебнул кофе.       — Так. Ты давай поешь. Я не шутил про пузцо.       — Шаст, ты погрел слабосоленую семгу. Она и так-то не огонь, а уж горячая и вовсе как носки протухшие. Это боул. С манго, киноа и семгой. Он холодный естся. Балда.       Шаст подвис, но видя искорки смеха в глазах напротив и подрагивающие уголки губ, рассмеялся следом.       — Поговорим?       Антон так и застыл, не донеся пакетик с чаем до чашки. Он хотел поговорить, но думал завтра или попозже, когда Арсений полностью придёт в себя. И вот, где они теперь. Арсений, сжавшийся под пледом, сам говорит о разговоре.       — Да по сути то, о чем говорить. — вопреки своим же мыслям произносит Шаст, очень уж не хочется напрягать разнеженного Арса. Но столкнувшись с серьезными голубыми глазами, сдаётся, — Я знаю, что у тебя так бывает. Ты честно говорил мне, что Питер не бросишь. Что это твоё место силы или как там. Я, конечно, не ожидал, что могу прийти и увидеть записку, что ты умотал в Питер. Записку, Арс. Ни смску, ни звонок, записку. У меня вопрос, если честно, только к этому.       — Только к этому? — тихо переспросил Арс.       Он выглядел таким маленьким и беззащитным в своём этом синем пледе, прячущем глаза под растрёпанной челкой. Антон вздохнул и пересел ближе, обнимая за плечи и привлекая к себе. Арсений мигом перебросил ногу, сел тому на колени и прижался. Ну и кому тут на восемь лет больше спрашивается.       — Да, Арс. Я все понимаю. Ну точнее, не понимаю, а принимаю. Принимаю твоё желание наполниться или как там оно называется, принимаю даже срочность этого дела, но, пожалуйста, не заставляй меня больше так нервничать и переживать. Я ведь в первый момент подумал, что это ты так меня бросил. И только потом вспомнил, что ты говорил когда-то о таких твоих порывах. Ты не брал трубку, — руки на талии Арса нервно сжались, — ни от меня, ни от Серёжи. Я даже Ладе написал, но она сказала ты не объявлялся. Или наврала?       Арсений молча покачал головой. Антон удивленно вскинул брови.       — Погоди, ты что вообще в квартиру свою не ходил? А где ты был?       — В метро, — тихо ответил Арс.       — Все время? — невольно вырвалось у Антона, но, почувствовав, как сжалось тело у него в руках, тут же успокаивающе погладил плечи, талию, остановился на бёдрах, а затем прислонился к чужому лбу своим. — такой ты у меня конечно.       — Ненормальный?       — Удивительный.