Янтарь

Море бурчало среди камней, бормотало на языках осколков одного целого и единого, непомерно большого. Зеленоватая вода, пышные барашки между трещинами-гранями покатых сероватых валунов и гальки, переливы плавников в бурлящем хаосе. В море нежелательно смотреть долго, иначе глубоко под камнями проступали силуэты измерений и миров — чарующее, пугающее своей величественностью зрелище. Поскользнувшись на камне, он едва не провалился в бескрайнюю бездну абстракций — вовремя поддержали под руку. — Смотри на камни. Не в воду. Он вытянул руку из чужого захвата и дальше пошёл сам — холодный и острый, как льдинка, такой же скучающий по теплу, чтобы растаять. Прыжки по камням, аккуратные шаги, чтобы не выглядеть неуклюжим больше, чем уже себя показал, рука не касается эфеса оружия — серна, житель сказок одного из Осколков и всех их одновременно. — Стой. Давай попробуем здесь. — Здесь вода. Снисходительный прищур оттеняет кроваво-алый плащ — он вообще перетягивает к себе всё внимание. С таким драться сложнее: мельтешит перед глазами, сбивает с толку. — Даже Йёко бы не испугалась. В который раз его берут на слабо беззлобной насмешкой и духом вечного соперничества. В ответ гаденькой ухмылке поджарой фигуры из-под плаща он вытянул оружие из ножен и встал в стойку, балансируя на скользком бочке камня. Куртка на плечах топорщилась лисьим хвостом, но он ни за что бы с ней не расстался, как и другой — со своим плащом. — Разве кто-то боится? Оружие различается, держится по-разному — положение одно, общий взгляд глаза в глаза и разделённый на двоих мерный азарт. Их поединок пропитан бесчисленными спорами, духом пройденных битв и пьянящими отголосками отражений битого зеркала моря. Танец по гладким спинам прибрежных насыпей, звон металла — напряжение, острое чувство пролетевшего мимо клинка. Увороты, финты, тяжёлое дыхание — на камнях сложно держать равновесие. Они не говорили друг с другом — за них говорила сталь. Когда «вражеское» остриё ткнулось близко-близко, порезало бледную кожу на пару лоскутков, он ушёл в уворот и, запутавшись взглядом в алой ткани, неожиданно потерял равновесие. Неглубокая бездонная заводь поглотила его с головой, окатила холодом, словно хлынула прямо к часто стучащему сердцу. Он всё ещё думал битвой, птичье сердечко колотилось и живо гоняло янтарную кровь по венам — в зелёную воду била золотистая струйка. Из воды он вынырнул сам — уже потом схватили за шиворот и утянули на большую скалу, сухую, согретую вечерним солнцем. Ветер холодил мокрую кожу, и на смену активному жару пришла тяжёлая зябкость, липнущие ко лбу волосы и каменеющая от воды куртка. — Извини, не успел схватить. — Зато ты победил. Он улыбнулся тихонько, совсем незаметно для тех, кто не смотрит — не учёл, что смотрели внимательно. — У тебя кровь идёт. — Пусть идёт, ей полезно… Кровь быстро стыла, липла к ткани и коже неопрятной коркой — проигрыш быстро станет янтарным шрамом на груди, таким же, какие появились раньше. Осколочек колючего, замёрзшего камушка с текучим раскалённым нутром. Порыв ветра предательски ударил в спину, заставив поёжиться; куртка стремительно вытягивала из него остатки тепла, а он жался к ней, пытаясь согреться. Холод пронизывал звенящими нитями, холод журчал в ушах шёпотами Ока и озёрных потоков. Холодно, одно большое пронзительное холодно. Небо рассветилось карминным кораллом, жёлто-жемчужными переливами света. Слабое солнце почти не грело, разве что глаза — нездешним, абсурдно ярким. Серебряный Лис спрятал промокшее тельце закатным плащом — набросили на голову: грейся, мол, пока я добрый. И он грелся, пока мог, пока в небе сияли пятна янтаря его крови. Таарсирд бы рассказал что-нибудь об изменениях, как что-то возвращается в мир, едва покинув его; как чьё-то море кому-то кажется небом, а неудачно брошенный камень вместо «блинчиков» на глади выбьет кому-то нечаянную шишку. Но Таарсирда здесь не было: был Герак и его красный плащ с янтарным пятном крови Лиса.