Ведьма

Лондон. 1951 год. - Мисс Эвенджер, я безмерно сочувствую вашей утрате, но к сожалению, я ничем не могу помочь вам. Документального подтверждения описанному вами нет. Лощеная, заплывшая жиром морда старого жида скривилась, когда его поросячьи глазки пробежали по моему лицу. Ничего, потерпишь, тебе с него воду не пить. Советская власть обязывает каждого чиновника внимательно и бережно подходить к обращениям Английских пролетариев. - Как я уже говорил, - продолжал он, почесывая шею, - не сохранилось ни документальных свидетельств о того, что ваш отец выходил на работу в ту смену. Нет и официального списка жертв, предоставленных королевским правительством. Более того, исходя из предоставленного отчета Английско-Германской комиссии по военным преступлениям... - он развернул листок, который за минуту до того ему принес из архива очкастый дохляк, и поправив пенсне, принялся читать: «...Произошедшее на бумажной фабрике компании Danya&Sons, расположенной по адресу Парк Стрит 34 а, является несчастным случаем. Из-за неправильной эксплуатации станков в фасовочном цеху, произошло возгорание, повлекшее за собой направленный взрыв, пробивший отверстие в крыше здания и ставший причиной нескольких жертв...». Мужчина отложил листок в сторону, и победным взглядом уставился на меня. - О, да блядь неужели. Неправильная эксплуатация станков? В фасовочном цехе? На бумажной фабрике? Направленный взрыв, который оставил в крыше аккуратную дыру, размером с дупло Девы Марии? Там весь блядь цех нахуй выгорел! Я была вне себя от гнева. Сляпанная бюрократами ни разу не бывавшими на реальном производстве бумажка должна не только оправдать оккупантов, но и лишить меня того что я выстрадала?! Да что она значит, по сравнению с тем, что я видела самолично и теперь вижу в кошмарах каждую вторую ночь!? ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ В тот день папа задержался на работе. Перед уходом, он сказал, что хочет выработать норму, чтобы получить зарплату как можно скорее и наконец переехать на север. Он сказал, что отработает две смены, и тогда разгребет все стремительно растущие заказы. Тогда красные Гансы решили как чуму распространить свой коммунизм по всей Европе. И вся королевская конница, и вся королевская рать тогда чертовски сильно обосрались. Мы потеряли небо, хотя Черчилль из всех приемников убеждал, что этого не случится, и бомбардировщики долетали аж до Лондона и даже мальца севернее. Военные заводы тогда уже начали бомбить, и батя боялся, что вскоре немцы переключаться на мирные производства. Ох, предчувствие его никогда не подводило. Я стащила на рынке пяток яиц, и мы с матерью(в этот раз она даже не дала мне затрещину за воровство) решили испечь к его приходу небольшой пирог с отрубями. Пирог уже был готов и давно остыл, а привычный стук в дверь все не раздавался и не раздавался. Вдруг я услышала гул, странный такой, и монотонный. Конечно, я побежала посмотреть, и как раз успела заметить столб пламени, вырывающийся из крыши бумажной фабрики, и услышать страшный взрыв. Я потом много раз слышала подобный взрывы, когда считала минуты в Лондонских бомбоубежищах, но этот взрыв был особенно громкий. ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ Лицо моего собеседника превратилось в гримасу брезгливого отвращения. Он резко встал из-за стола, и ледяным тоном произнес: - Товарищ Эвенджер. Я бы очень попросил вас не выражаться так грубо. Если у вас есть претензии к выводам, к которым по итогу своей работы пришла комиссия, и которые вы наверно подвергли тщательнейшей критике, увидев своим глазом всевозможные дыры, я попрошу вас обратиться в народный комиссариат по делам военных преступлений, а так же в посольство Германской Социалистической Республики. Возможно, там ваши «претензии» удовлетворят. Наши немецкие товарищи, судя по размерам гуманитарной помощи ближневосточному региону, очень отзывчиво реагируют на басни попрошаек. А теперь покиньте мой кабинет. Будь я той десятилетней девчонкой, помогающей маме со стряпней, я бы тут же вцепилась в глаза этому пархатому пидору. Но с тех пор что-то в моей душе надломилось(хоть и не сломалось еще окончательно), и я стала спокойнее реагировать на подобное. Тем паче, жизнь в переполненном Лондонском детдоме приучает терпеть подобное отношение. Я молча и изо всех сил стараясь не выражать эмоций, взяла пачку с теми немногими документами, что у меня были, и вышла из кабинета. Коридор был забит народом, что впрочем, было не удивительно, учитывая какой «подарок» нам сделали немцы. 25 мая 1940 года, Председатель Верховного Совета Германии, драть его в жопу, Э. Тельман, принял решение о расширении предпочтительных целей для бомбардировок. В них вошли помимо верфей, портов, военных объектов еще и гражданские фабрики, в особенности, нацеленные на восстановление и создание инфраструктуры, а так же средств производства. По официальным подсчетам Комиссии по военным преступлениям, жертвами Германских бомбардировок стали 107 тысяч человек по всей Британии. В этом году, ГСР выделила бюджет в несколько миллионов евро, для выплаты пособий пострадавшим от бомбардировок и их семьям. На своей швейной фабрике, работая 10 часов, я получала 90, и еще 40 евро за потерю кормильца мне бы не помешали. Четыре месяца ушли на сбор какой-никакой информации, получение документов и прочие формальности. Я хотела отправиться в Дувр, но выбить отгул на несколько дней мне не получилось – арабские дети нуждались в одежде, а план был под угрозой срыва. И вот что я получила в итоге, хех... Обдумывая свои дальнейшие действия, я брела домой, в родное зашарпанное общежитие. Конец октября в Лондоне был очень промозглым и я посильнее завернулась в шерстяное пальто. Стейшн-роуд проходила рядом с Темзой, и ветерок, прилетавший с нее по обыкновению вонял дерьмом. Я засунула нос в воротник пальто, и поспешила мимо снующих туда-сюда пьяных рабочих, развешивавших красные транспаранты работников магазинов, народных дружинников, колотивших какого-то нарушителя порядка, на вид лет четырнадцати(беспризорник или вор) и французских, судя по головному убору, пионеров, приехавших в город к празднику. ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ Через два месяца мы уехали, несмотря на то что я вообще не желала расставаться с морем. Мама хотела навсегда покинуть это место и позабыть то, что произошло. Благо за телом ухаживать было не надо, две кучки пепла и значок БСФ - все, что вручили бьющейся в истерике матери на следующий день. Я поймала себя на мысли, что думаю об этом слишком спокойно, хотя еще лет пять назад не могла думать об этом без слез. Видимо, малышка Джин черствеет. Мы перебрались в Лондон, к нашей тетке. Мама устроилась разнорабочей в Музее Естествознания, а я...ну, я должна была пойти в школу, но из-за отсутствия у нас денег, туда я попасть не смогла, так что просто помогала тетушке по дому, читала книги из тетушкиной библиотеки, да топтала трущобы с ребятками из Ист-Энда. Постепенно дни становились все короче, а сирены, оповещающие о налете очередной армады убийц, все длиннее. Вскоре после рождества еды в нашем доме почти не осталось(розничная торговля, с помощью которой я обычно кормилась, совсем загнулась, а пайки все сильнее урезали из-за действий героических немецких подводников) так что в один прекрасный день мама взяла меня за шкирку, и притащила к себе на работу, чтобы я могла помогать ей грузить ящики с древними костяшками, и заодно получать хоть половину от положенного пайка. Так прошел еще месяц. А потом.... ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ Вонь с Темзы осталась позади, и сменилась вонью угольных электростанций, асфальтовых заводов и проезжавших туда-сюда машин. Родной Вест-Энд, родина столичного пролетариата был не самым комфортным местом для жизни, особенно по вечерам, уличное освещение так и не было восстановлено. За десять лет после войны успели восстановить и запустить все предприятия, отстроить к чертовой матери разъебанный Даунтаун и запад города, но вот жилые дома в заводской зоне никто восстанавливать не собирался. Свернув за угол полуразрушенного кирпичного дома, разбитого неточно пущенной немецкой авиабомбой, я наконец подошла к общежитию своего завода. Длинный бетонный барак, уже порядком потрепанный временем, заканчивался деревянной пристройкой, наспех сколоченной из каких-то досок и строительного мусора. Я никогда не была в этой части здания, но не могла позавидовать её жителям, ведь даже летними ночами из двух самодельных печей, трубы которых выходили в окно, валил густой черный дым. Что уж говорить о сегодняшней температуре в жалкие четыре градуса по Цельсию. Мои старые, отсыревшие ботинки затопали по лестнице. В пролетах между этажами мелькали рабочие, с банками пива в руках, женщины громко разговаривали, гремела посуда, по лестнице туда-сюда носились дети. Я осторожно улыбнулась глядя на них, но они завизжали и в притворном ужасе крича "Ведьма! Ведьма идет!", побежали вниз по лестнице. Я чертыхнулась, и прикрыв лицо длинным воротником поспешила в свою комнату. Ненавижу. Ненавижу. Ненавижу! Мой кулак врезался в стену моей комнатушки, оставляя на штукатурке небольшой кровавый след. Я смотрю на сбитые костяшки, и вижу содранную кожу. Спокойно Джин, спокойно. Ты же крепкая девочка, хе хе. Я пытаюсь успокоиться, глубоко дыша, но это не помогает. Когда знание немецкого стало в городе правилом хорошего тона, а валлийцы открыто плевали в лицо моему народу, мне было все равно. Когда я увидела фильм про немецких подводников, которые вылавливали плавающие ящики с сосисками и ели их, одновременно распевая веселую песенку, я проронила слезу, и забыла об этом шедевре соцреализма как о страшном сне. Когда я услышала, кто приезжает в город на годовщину революции, я усмехнулась, и проигнорировала это. Когда старый жидовский пидор фактически послал меня нахуй, обосрав память моего папаши и не дав ни гроша, я стерпела, и спокойно вышла из здания администрации. Когда дети, с которыми я всегда была дружелюбна и всегда приносила что-то из своего пайка(хоть раз бы спасибо сказали, спиногрызы ебаные ), снова "испугались" меня... мне стало до жути обидно и больно внутри. Так, я поняла, что впервые за десятилетие не могу полностью подавить эмоции, и сразу же за этим осознала, что мне надо хорошенько нажраться. ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ В тот день мы работали ночью. Надо было разобрать скелет трицератопса и сложить его в ящики, подписав каждую костяшку и подготовив к эвакуации в Ирландию. Старый пердун, надзиравший над нами давно ушел, да и мы уже заканчивали. Мама сказала, что на улице волнения из-за того, что королевские гвардейцы стреляли в рабочих. Она решила не идти на улицу в тот день и заночевать в музее, так как когда мы шли на работу, были слышны выстрелы. Они хлопали и тогда, с периодичностью в пару минут, перемешиваясь с отдаленными криками, руганью и тупыми лозунгами. Мы закрылись от улицы, надеясь, что потрясения обойдут нас стороной. Но улица пришла прямо к нам. Толпа вооружённых солдат с красными повязками открыли дверь, и, стараясь не шуметь, вошла в старинное здание. Музей должен был быть пустым, но наше желание спастись сорвало их планы. Я быстро пригнулась, скрывшись за стеллажами, а мама встала как вкопанная и заплакала, не зная как реагировать. Свистнул на удивление тихий, будто шугающийся чего-то выстрел, и её плачь сменился бульканьем. Она упала, держась за правую часть живота, и отряд повстанцев, матерясь, подбежал к ней. Я увидела, как один из них заносит штык над корчащейся на полу женщиной, и бросилась бежать. Я тогда ни о чем нахуй не думала, лишь бы жопу унести. Как бы погано это не звучало, у нас с ней были не особо теплые отношения, так что её утрату я перенесла легче, чем гибель отца. За моей спиной засвистели пули, а я просто бежала к черному входу... не помню, как я оказалась на улице. Я запрыгнула в телефонную будку, и молча сидела там, раскачиваясь туда-сюда как ебаный маятник, пока недалеко от музея не прогремел взрыв. Я посмотрела на небо, пытаясь проследить за столбом пламени и черного дыма, идущего вверх, и увидела сотни одуванчиков. Их было все больше и больше, они раскрывались один за другим, и всполохи пламени от уничтоженной батареи ПВО освещали тонкий парашютный шелк. Я поняла, что происходит и, вскочив, побежала, сама не зная куда. ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ Я достала из шкафа косметичку, на самом дне которой лежал осколок. Я сохранила его на память после той ночи, когда осталась полной сиротой. Я падаю на кровать, которая скрипит, прогибаясь подо мной, и делаю аккуратный надрез на запястье. У меня особые способы справляться с эмоциями. Когда в приюте я ревела дни напролет, меня колотили. Когда я начала периодически резать свое тело – меня принимали за сумасшедшую и постепенно отстали. Помогают же эти способы, как я выяснила примерно одинаково. Кап, кап, кап. Маленькие капли красной водички стекли по моей руке и упали на пол. Я села и достав из прикроватной тумбочки платок, перевязала руку. «Хорошо, что меня никто не видит» - подумала я, оглядев комнатушку. 2#3 метра, дверь, которая подпирается картонкой, прикроватная тумбочка и кровать – все что выделил мне приют, вместе с гарантированным рабочим местом на заводе. Не так уж плохо, учитывая истории моих друзей детства. Стены конечно тонкие, так что когда я пытаюсь уснуть, я постоянно слушаю кашель, ругань, разговоры о производстве и сам процесс производства, но не одежды, а детей. Пока я размышляла обо всем этом, ярость в моей душе ушла куда-то в сторону желудка, и вместо неё притопала решимость. Сегодня я пью виски и похуй, сколько за него возьмут в баре, на еду в столовой хватить должно, а коли нет...ну, займу у кого. Не привыкать. Кстати, знаете, что самое хуевое во всей истории моих детских злоключений? Я помню смерть моего папаши. Помню ужас от смерти матери. Помню первые три года в приюте. Но это не самые страшные мои воспоминания. ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ В ту проклятую ночь, я бежала сломя голову, сама не зная куда. Во всему городу завязывались бои, Лондонцы бежали кто куда, заполняли собой бомбоубежища, перевязывали кого-то, плакали, искали близких, прятались, стреляли, блевали, катались по земле, задыхаясь от ужаса и кричали. Вдруг кто-то схватил меня за руку и дернул так, что я рухнула на землю. Я издала истошный писк и начала извиваться, пытаясь укусить обидчика, но оплеуха, полученная от, как оказалось позднее, капрала Британской армии остудила мой пыл. - Куда ты бежишь, дуреха там красные!, - заорал он. – Беги к Сент-Джеймскому дворцу, там мы задержим их до подхода основных сил! «Отступаааем!»- закричал он зычным басом, и потащил меня с собой, крепко держа за руку. Через несколько минут он я, и рота королевских гвардейцев оказались в старом дворце. Они были сильно измучены боями, многие были ранены и не могли оказывать сопротивления врагу. Пока я помогала бинтовать солдат и приносила из колодца, находящегося во внутреннем дворе воду, мне рассказали о том, что они прикрывали отход королевской четы и удерживали Букингемский дворец от немецких десантников. Постепенно в здании появлялось все больше людей: кто-то прятался от боев, кто-то отстал от своих частей и решил занять оборону в этом здании. Дворец заполнялся людьми, и через час их было казалось больше, блядь, сотни. Появились настоящие врачи и меня перестали припахивать для помощи раненым. Я в ту ебаную ночь вообще не думала о происходящем, просто реагировала на раздражители. Видимо адреналин или какая-то подобная поебень, таким образом держали мой мозг на плаву. Я залезла на часовую башню, и через небольшое окошко вылезла на крышу. Было шумно, гудели двигатели, где-то вдали грохотала артиллерия и стрекотали пулеметные очереди. Небо было темно-красным, как струп от ссадины, и как я видела отсюда, большая часть города пылала. Я глубоко вдохнула ночной воздух, пахнущий дымом и гарью, и в этот момент увидела, как танковая колонна, разбавленная грузовиками с пехотой, ревя и поднимая облако пыли, мчится по дороге, переезжая брошенные гражданскими машинами и отпихивая в стороны наспех сооруженные баррикады. Впереди уже стояли пустые грузовики, а дальше по дороге, возле Мемориала Виктории были слышны звуки боя - Едут! Едут! Наши едут! Ураааааааа! Закричала я, и залившись громким смехом начала прыгать и размахивать руками. Эмоции охватили меня как пожар, покатились из измученной девочки лавиной. А потом...как в замедленной съемке. Противный писк пикирующих бомбардировщиков. Яркая вспышка. Взмывающие в воздух многотонные машины. Горы оплавленного асфальта и земли, летящие в воздух как просеиваемое крестьянами зерно. Пламя, закрывающее обзор на всем поле зрения. И адская, невыносимая боль в правой части лица. Я оглохла после первого же взрыва, но я уверена, что кричала так сильно, что меня было слышно даже через рев адского пламени. Я споткнулась, и упав на крышу и интуитивно схватилась руками за край окошка, намертво сжав его, перед тем как потерять сознание. Следующее что я помню - Два месяца в госпитале, сначала лоялистском, а через одну потерю сознания уже красном. Сорванное на две недели горло. Заплывший, не видящий глаз и страшный шрам от куска раскаленной танковой брони, вонзившейся в мое лицо. Потом был приют. Детей было очень много, а еды на Альбионе больше не стало. Сраные сосисочники не собирались тратить еду на англичан(по крайней мере сирот), сожравших почти все свои запасы. Впрочем, это даже помогло с разгрузкой приюта: в ту зиму десять ребят отправились на тот свет. Еды после этого стало чуть больше. ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ Когда я тем же путем вышла из Вест-Энда, вечер окончательно спустился на город, а противный дождь принялся с удвоенной силой бомбить столицу уже НЕ старой и НЕ доброй Англии. Раз уж я решила выпить хорошего алкоголя, а не того дерьмового самогона что разливают возле нашего общежития, то «Гренада», на улице Дружбы Народов 3/11, была хорошим местом. Помню, мы ходили туда с одним пареньком из бухгалтерии, Джеймсом и поначалу все даже шло хорошо, я даже украдкой стала мечтать о чем-то серьезном...пока он не проблевался после первого поцелуя, ощутив во время неловкого для обоих момента шелушащуюся вокруг шрама кожу. На этом моя первая любовь и закончилась. Ну, туда ей и дорога, хули. Я вошла в паб, который был по обыкновению немноголюден: была занята около трети столов, и заказав бутылку виски с парой кислых яблок(на пирог, учитывая скромные мои бюджеты, я решила не тратится, а виски обычно закусывают яблочным пирогом – не мне нарушать древние традиции, особенно тогда, когда все стараются их растоптать) уселась в углу, по обыкновению скукожившись так, чтобы быть совершенно незаметной. И это оказалось очень кстати. - Seit welchem Jahr bist du in der Partei? Услышала я вдруг, когда уже опрокинула стакан. Моя испорченная астигматизмом челюсть замерла, и кислый сок прокусанного яблока стал стекать мне на язык. Я учила этот язык в приюте и немного могла понимать его на слух, хоть и хуже чем многие люди моего поколения. Немецкий. - С 37-го, мой друг. Но, кажется, ты специально привел меня сюда, чтобы мы могли говорить по-английски, разве нет? - мягко протянул низковатый женский голос с грубоватым немецким акцентом. – Что-же, благодарю, что позволили мне, Kamerad Rosa, - усмехнулся мелодичный, отвратительно интеллигентский мужской голос. – Я не силен в немецком, как ты прекрасно знаешь. Я оглядела соседний столик, за которым друг напротив друга и перпендикулярно мне сидела пара. Девушка, даже скорее женщина, коренастая, сбитая, пониже меня на пол головы, развалилась на стуле и повела головой, заставив иссиня-черную кудрявую шевелюру плавно качнуться. Её крючковатый нос, морщиня скуластое лицо, вдыхал запах дымящихся сосисок, которые лежали на её тарелке. Напротив, с восхищением глядя на девушку сидел, закинув ногу на ногу, высокий, жилистый мужчина. Морщинистый лоб и подернувшая виски седина не портили его симпатичного, благородного лица, и если бы не усы щеточкой, он был бы для меня идеалом. Дорогой плащ и небрежно повязанный шарф, который он не снял в помещении, а так же чугунное на указательном пальце, помогли окончательно сформировать его образ «Жидовка!» - подумала я с легким, почти естественным для британки отвращением. «И её...друг, или любовник... из партийных, любят они повыкобениваться напускной простотой, вроде колец из черных металлов, хотя сами всех из дворянских. Точно, коммунист из фордирующей интеллигенции!» - проговорила я в голове забавную, случайно услышанную фразу, смысл которого я поняла как «пользующийся тем, чего нет у народа», например закупленным мелкой серией американским «фордом», которые стали в послевоенном Лондоне признаком роскоши. Эта пара явно могла бы кататься на такой машине... Я напрягла свои уши и вытащив зубы из надкусанного яблока вжалась в стул: они не должны были заметить меня ни при каких обстоятельствах. - ...Да нам тоже сложно было, ты не думай что вы за нас всю работу сделали, - продолжал мужчина. – облавы, казни, расстрелы...половина лондонской ячейки в ту ночь погибла. Хотя знаешь, меня не это больше всего надломило, раз уж речь об этом зашла. - А что же? – с искренним удивлением спросила женщина. – Что может угнетать сильнее, чем гибель товарищей по борьбе? Я, когда Брунгильду сбили, неделю отойти не могла, все выплакала... - женщина опустила голову и отодвинула от себя тарелку, беря в руку кружку. - Товарищи мои знали, на что шли, многие смеялись, когда их расстреливали или когда они кровью истекали. А вот... - Мирных что ли жаль? – Прервала его девушка, отпивая пиво из большой кружки. - Да, жаль. Это тебе через что с людьми через прицел не видно, а я помню, как Лондон осенью горел, и надо сказать, так горел, что до сих пор не отстроили. Хотя... – мужчина подвинулся ближе и неуверенно побегал глазами по сторонам, к счастья вновь не заметив меня, - Ладно бомбардировки, ладно десант, но... мы и сами убивали. Стреляли на поражение. В сограждан, в англичан, в пролетариев, понимаешь!? – заговорщицки проговорил он, ускорив свою речь раза в два - Это сопутствующие потери, - философски проговорила девушка, отставляя кружку в сторону. Я сжала челюсти так, что на израненной щеке возникла пара новых трещинок. – Кто-то всегда будет на линии огня, кто-то погибнет под бомбами, по кому-то приходится открыть огонь, потому что в толпе вражеские солдаты... - А что насчет того чтобы стрелять в безоружную девушку, чтобы та не успела закричать? – выпалил мужчина. - Я не понимаю тебя, Эд. – сказала резко помрачневшая «жидовка» - Ты убивал женщин будто бандит, чтобы они не завалили дело? - Не я, Роза, не я. Мой... – он вздохнул и положив локти на стол уткнулся лбом в ладони. – У меня в отряде был мужчина, матрос торгового флота. Фред его звали. Мы должны были пройти с западной стороны через музей Естествознания и с крыши закидать замаскированную позицию ПВО взрывпакетами. Там не должно были никого быть, даже охраны, ибо об этом мы заранее позаботились. Но там была женщина и ребенок... Я тяжело сглотнула, и стук сердца в моих висках почти затмил весь посторонний шум, которым обычно полнится английский паб вечером. Мой желудок потянуло вниз и он, будто провалился в бездонную пропасть. - И вот, Фред идет впереди, их видит, они видят нас, немая сцена. Я право слово хотел их успокоить, но тут Фред вскидывает винтовку и стреляет. – мужчина замедлил темп, принявшись качать головой, елозя лбом по ладоням. – У нас винтовки были, мелкокалиберные, с глушителем, специально для такой ситуации, но она же не кричала даже, плакала только... а потом, потом бросился и штыком доколол. Я-я подбежал, ему сразу в морду дал, а затем заорал чтоб не стреляли, там уже в сторону ребенка, девочки палить начали, слава богу она уйти смогла. – тяжело вздохнул мужчина и откинулся назад, уставившись взглядом в потолок, видимо чтобы затмить ярко горящей люстрой возникшую в голове сцену. - И что...задание то выполнили?– Мрачно спросила женщина. - Фред эту ночь не пережил, у батареи и лег с еще одним бойц... – хотел было продолжить интеллигент, но вдруг услышал вопрос и опустил голову, глядя ей в глаза. – Да, выполнили. Знатно полыхнуло, и в нашем секторе ни один самолет сбит не был. – Мужчина чуть помедлил, и, сглотнув, продолжил: - Но... знаешь, она мне иногда снится, девочка эта. Я бегу за ней, кричу, руку протягиваю, а вот... догнать не могу. Никак не могу..., - сказал мужчина окончательно срывающимся голосом. Женщина тяжело вздохнула и опустила свою ладонь на его руку. - Мягкий ты у меня, Эди, хоть и дожил до седин. Аристократ, сразу видно. Хорошо, что не пошел по армейской линии, мои девочки бы тебя съели. В ответ на это мужчина чуть всхлипнул, собираясь духом. Это вызвало улыбку на лице Розы, а мое скривила гримаса отвращения. Ненавижу его задание. Ненавижу что он не спас мать... этой девочки. Ненавижу таких, слабовольных нюнь! - Знаешь... я тут вспомнила кое-что, - задумчиво и, глядя куда-то в сторону сказала Роза. – Ты, наверное, считаешь меня бесчувственной, может даже жестокой. И ты прав, меня так воспитала моя жизнь и борьба за дело пролетариата, Ночная Ведьма не может быть иной и каждая знает на что идет когда записывается в 37-ю авиадивизию. Но... если хочешь, я могу рассказать тебе кое-что, за что мне стыдно. Лично мне, потому что это Я сделала, не девочки мои, а Я. Мужчина поднял мокрые глаза и посмотрел на неё с удивлением. - Да...да, расскажи, конечно. В себе нельзя держать плохие мысли, об этом все психологи пишут. Может тебе будет легче, как и мн... - Психология – это буржуазная наука, - отмахнулась Роза, чуть не опрокинув резким жестом кружку с пивом. – Черт... ладно, только тебе, и больше никогда и никому. Мы тогда вылет на Дувр делали, надо было отработать по Верфи в десяти милях от города. Три звена, да прикрытие. Мое звено было замыкающим, и когда мы подлетели – от верфи уже ничего не осталось. Отбомбились по строящемуся эсминцу, разнесли последний цех, и полетели назад. А у меня двигатель простукивать стало, старый уже самолет был. Ну, я и решила, что если он отрубится, надо хоть бомбы последние сбросить, чтобы до Нормандии дотянуть можно было. А ты же знаешь, ну не люблю я, когда бомбы просто в землю бросают! «Цель пилота бомбардировщика всегда нанести максимальный возможный урон противнику, не смотря на возможность потери машины» - у нас так в первых наставлениях было. Потом убрали, конечно, потери гигантские пошли. Ну и я помнила по карте, какие рядом с верфью объекты промышленности. Был завод нефтеперерабатывающий, мы их тогда еще не бомбили – ну я и решила жахнуть по нему, прямо под трубу. Взрыв был что надо. Да только когда мы прилетели, я поняла что...не завод это был. Труба там была приметная, с рисунком желтой собаки. - Danya&Sons!? – воскликнул мужчина, вскакивая со своего места «О да, это точно Danya&Sons» - подумала я сжав кулаки так, что они побелели. В ушах стоял звон а к горлу подкатила тошнота. «Папа, мама, они...эта ведьма. Эта ведьма убила папу!» Жгущие, как «Кэптан Моген» слезы покатились из моих глаз, и рана заныла так, будто раскаленный кусок стали вновь оказался у меня под глазом. В ушах загудело от сильной боли, и я закусила кулак зубами, безутешно подавляя беззвучные рыдания. Пара молча ела, смущенная страшной темой разговора. Они говорили что-то о партии, о долге, о том, что такова судьба, и что именно этот усатый хер помогал комиссии фальсифицировать решение по бумажной фабрике. То самое, которое этим утром мне зачитал старый пидор из комитета. Все это время я пыталась остановить слезы, говоря себе «спокойно, Джин, ты крепкая девочка». Так папа любил говаривать, уж шибко не любил когда я плакала. Когда я успокоилась и вновь подняла на них взгляд, я увидела, как они, перегнувшись через стол с кружками пива и остатками еды, целуются. У них все хорошо. Они справились со своим подростковым нытьем и мило сосутся. И тогда во мне вновь возникла решимость. У меня больше не будет возможности отомстить. - Ох, яхонтовый, я ведь завтра улетаю, - печально сказала «жидовка» своему «камраду», лишь укрепив мою решимость. Сегодня, или никогда. Я слушала их еще около получаса, медленно попивая виски, и, осмелев, даже хрустнула яблоком. Я выяснила, что Ведьма улетит завтра в 8, а сегодня, в полночь, к ней доставят посылку от их общего знакомого, которую она должна передать начальнику академии. Я поняла, что она инструктор в военной академии, готовящей пилотов, а её любовник - дипломат средней руки, ответственный за международные и гуманитарные сношения. И что прямо сейчас он побежит за тортом, который он забыл купить. Чтож, удачи ему отстоять очередь. Он вышел из паба, перед этим оглядевшись и, как мне показалось, задержал взгляд на мне. Плохо. Ну ничего, пока он отстоит очередь, я притворюсь пришедшим по раньше курьером, сделаю свое дело и уйду через окно. Натяну воротник повыше, и платок с руки подвяжу(он так и остался на моем порезанном запястье), чтоб шрам закрыть. Буду покашливать, будто больная, и хер кто меня узнает. А алиби... а алиби придумаю потом. Просижу всю ночь в библиотеке, «собирая доказательства» по бумажной фабрике, или еще чего сделаю. Нахуй, сейчас это не важно. Сейчас жидовка встает и смачно рыгнув, прикрывает рот, после чего задвигает стул и идет в сторону выхода. Я иду за ней, на расстоянии десятка шагов, и в ночном, полном гуляющего в выходные народы затеряться проще, чем два пальца обоссать. Противный дождь прекратился, и моя обсохшая за время пребывание в пабе одежда этому чертовски как сильно рада, как впрочем и я. Впервые за день я почувствовала некую эйфорию, глаза мои радостно блестели, и даже смесь крови и «сока»(хер знает, гной это был, или какие-то другие выделения), которую я периодически стирала с потрескавшейся и шелушащейся кожи носовым платком нисколько меня не коробила. «Железная Леди» - гласила вывеска мотеля, в который нырнула Ведьма. Это был хороший знак: чудом избежавший деаристократизации отель, с отсылающим к благородному мать его прошлому старой ДОБРОЙ Англии названием точно должен был сулить мне успех. Я оббежала здание и подметила большое количество труб и пожарную лестницу, на которые можно было перелезть с третьего этажа, а легко открывающиеся окна гарантировали мне путь отхода. Но вот моя легенда... - Здравствуйте, мистер! Не подскажете случайно, нет ли у вас среди постояльцев Розы? Просто у меня тут посылка, и... – максимально дружелюбно пролепетала я, сорвавшись на кашель. Посмотрим, как у меня получится изобразить неловкого и болеющего курьера Мужчина поправил очки и пролистав журнал выдал: - Да, у нас есть три Розы в данный момент. Назовите фамилию - Ой, вы простите, но я фамилию не знаю... – смущенно протянула я, дуя на посиневшие от холода руки. - Как это не знаете? – насторожился мужчина, оглядывая меня более внимательно. Черт! – Вы обязаны знать такое, это же как-никак работа ваша! - Я...я просто второй день работаю, на стажировке, - нашлась я с ответом через пару секунд. – М-мне сказали отнести в паб, сюрприз устроить, а в пабе её не было уже, я за ней, она вот и сюда пришла... я ...простите, но мне правда нужно доставить заказ! Она такая, знаете, роскошная, шевелюра у неё такая кудрявая... – говорила я потрясывая завернутым в подарочную бумагу кирпичом максимально девичьим и растроенным голосом, на который была способна. - Ладно, я понял о ком ты, девочка. Роза Киллербаум, номер 303, - усмехнулся мужчина добродушно вздыхая. - Ой, спасибо вам! – с искренней радостью звонко воскликнула я и понеслась наверх. Три этажа я пробежала незаметно. Мучительная минута в поисках нужной комнаты (я никогда не понимала эту систему с нумерацией комнат в подобных местах) и наконец, три уверенных стука в дверь - Кто там!? – Услышала я вскрик Ведьмы - Посылка, - ответила я звонким голосом. - Дайте мне минуту! – Пропела Ведьма и я, чтобы немного успокоить сердце, принялась считать. 1...2..3... Через 40 секунд дверь отворилась, и Роза предстала передо мной в черном шерстяном халате. Она уставилась на меня внезапно уставшими глазами с большими черными кругами под ними, видневшимися даже под слоем макияжа. - Почему так рано? Мистер M. обещал что посылка будет в 12. - Я освободилась пораньше, и посылку было решено доставить быстрее, чтобы вы смогли должным образом отдохнуть перед отлетом, - отчеканила я, стараясь максимально подражать бравому и лаконичному говору военных и шпионов, который я слышала в кино. Ведьма подозрительно повела взглядом по коридору, и небрежно окинув меня глазами, махнула рукой, приглашая внутрь. И я с, блядь, превеликим удовольствием воспользовалась приглашением. Я закрыла за собой дверь и взглянула на Ведьму, которая стояла передо мной, в ожидании протягивая руку. Вблизи и при ярком свете лампы она была не так хороша собой. Довольно много седых волос для женщины, которой по моим прикидкам было немного за тридцать, морщины и противная усталость на лице. Зато бюсту её я, со своей 70-кой могла только завидовать. Она внимательнее взглянуло на мое лицо, с которого уже был снят платок, и, что меня удивило, никак не изменилось в лице. Что меня удивило больше, так это её комментарий: - Мог и симпатичнее курьера найти, - пробормотала она на немецком. – Ваш пакет, - и тут уже перешла на английский На несколько секунд воцарилось молчание, и я с презрением отодрала длинную полосу шелушащейся кожи вокруг рубца - Ты за это можешь говорить спасибо бомбардировка, - язвительно протянула я на своем дерьмовом немецком. - Прости, - без капли сожаления ответила она. - Забей, - махнула я рукой. Я привыкла, что у тех у немцев есть колбаса, торты, бананы, нормальные вещи, машины, симпатичная внешность, а у нас – ничего. Мы же империалисты. - Я еврейка. Мы видели много дерьма, в том числе от вас и имеем права пожить хорошо, тем более, если мы освободили таких неблагодарных сук как ты. И если ты пришла поговорить о распределении ресурсов внутри соцблока, я не в настроении, так что отдавай документы и проваливай. А о ваших разговорах я доложу непосредственно вашему начальнику. Ноздри Ведьмы возмущенно вздувались, будто она была задета за живое, а во взгляде не было ничего кроме презрения. - Документы, - отчеканила она стальным командирским тоном. - Хорошо, я отдам вам. Просто...простите меня, я слишком резка в словах...я даже не знаю ваше социальное происхождения, а уже говорю такое... - Я всхлипнула, изображая жалостный стыд, вместо возмущения и гнева, обуревающего меня в этот момент. Держись. Просто мать твою держись. Пусть она расслабится, подойдет ближе и вот тогда... Ведьма, кажется, сменила гнев на милость и более ласковым тоном сказала: - Да ладно, я понимаю, почему ты так говоришь, все-таки я твой город разрушила. Слышала, только в этом позапрошлом дорогу возле Сейнт-Джеймсского проспекта починили, который я вместе с колонной накрыла. Кожа вокруг рубца потрескалась от моей гримасы, и быстро потекла «соком». Именно во избежание кровавых слез я старалась давить в себе эмоции. - Т-так это вы накрыли колонну!? - А как же. Мне за это орден дали, и по медали моим девочкам, - горделиво вскинула она голову. - Ты не ссы, отстроим мы твой Лондон, а за ним и весь мир! Я лишь молча слушала и наслаждалась моментом, пока бурлящий в моей душе гнев сливался с восхищением от того, как тесен мир. - И да, мама моя красильщица, а отец счетовод, на одной фабрике работали, если тебе интересно, так что мы с тобой сестры. Я пролетарская ведьма, да и ты из рабочих, судя по виду. - Вот как, - протянула я, широко улыбаясь. – А если у тебя мама с папой заводские, хули ты тогда простых работяг, от балды бомбила, а? Ну привет тебе от "Ведьмы" из профсоюза сотрудников бумажной фабрики. На лице летчицы отразился страх и она начала медленно отступать назад: - Вот я дура, сразу же поняла что что-то не так... а ты что, мстить пришла? Кто из твоих при бомбардировке погиб, мама, отец? - Батя, - отрезала я, в своем ликовании не замечая, как Ведьма все дальше и дальше отходит назад. – И вот это мне тоже ты подарила, - указала я на шрам - Ну прости, таков закон бытья. Что-бы люди могли строить прекрасные сады и ракеты в космос запускать, кто-то должен платить. Жизнью, родными, красотой. Ведьма усмехнулась, видя, как я продолжаю багроветь от гнева, и оперлась на прикроватную тумбочку. - В конце концов, убьешь ты меня, и что изменится? Ебать тебя что-ли хоть кто-то будет, с такой то харей? – Ехидно проговорила Ведьма. Я метнула в неё кирпичом и бросилась на неё. Адреналин смешался со стариком «Морганом» в моей крови, и я увидела, как Ведьма выхватывает с тумбочки пистолет, прикрытый до того листом бумаги(все таки иметь лишь один зрячий глаз - значит не иметь контроля над ситуаций), как сразу за этим мой кирпич влетает в её предплечье, вынуждая протяжно ойкнуть и выронить оружие на пол. Я налетела на неё и пригвоздила к стене, придавливая её руками за плечи, и в следующую секунду с нечеловеческой силой швырнула на пол. Моя рука нырнула в карман и нащупала осколок – тот самый кусок жести, который прилетел мне в лицо в ту, навечно ебаную в сраку ночь. Я машинально сунула его в карман, перед тем как пойти в паб, а теперь, решила, что убийство им будет символичным. Я пнула быстро встающую девушку по груди, распахнув её халат, и навалилась сверху. Она была сильна, чертовски сильна, и легко перехватила мои руки с осколком. Я думаю, она бы выиграла эту часть схватки, если бы не порезалась о предусмотрительно заточенную жесть. Её руки, не могущие терпеть боль, ослабли, но зато её нога, вытянувшаяся в сильной растяжке, огрела меня по хребту. Спина загудела, и это помогло ей завладеть ситуацией. Мы визжа катались по полу, и я получила от её кулаков несколько ощутимых ударов: из носа брызнула кровь а голова, только переставшая болеть, вновь загудела. И тут эта тупая пизда опять совершила стратегическую ошибку: она отшвырнула меня и на четвереньках поползла к пистолету. Я опомнилась быстрее, чем она думала, и жесть прорезала сухожилье на её ноге. Мат на идише и сладкий крик боли были самой ожидаемой для меня реакцией. Я кромсала её ноги, а после, когда та уже поворачивалась ко мне с пистолетом в руках, полоснула её по руке. Выстрел обжег мне руку, но пуля прошла мимо, и оружие вместе с куском ведьминого пальца шлепнулось на окровавленный ковер. Она лишь кричала и плакала, очевидно не умея терпеть сильную боль - Поплачь в аду, Ведьма, - пафосно проговорила я, вдавливая осколок в её гортань. Он прорезал наконец и мою обожженную руку, когда я со всей силой давила, прорывая горло ведьмы грубо заточенной жестью. Это было сложно, но непонятно откуда взявшаяся во мне решимость и более высокий болевой порог помогли мне: фонтан крови хлынул из её горла, глаза в мучительной агонии закатились, а пузырящийся рот пытался выговорить: «По...пож...». Это было уже не важно. Через десять секунд она перестала дергаться, лишь конвульсивно тряся конечностями, словно обезглавленный петух. - Спи, спи, красавица, - хихикая прошептала я поглаживая её по кудрявым волосам. Она была так красива в искаженной агонией позе, что я прильнула губам и поцеловала её прямо в пузырящиеся кровью губы. Этот тяжелый, металлический вкус стал вкусом моей победы. Жаль, что насладится ей я так и не смогла. Послышался топот, и дверь комнаты резко открыли: - Стоять! – услышала я голос того симпатичного интеллигента. Он дрожал и был испуган, но я услышала звук взводящегося курка. Это меняло дело. Он истерик и точно меня застрелит. - Кто ты?! Шпионка!? Я видел тебя, видел тебя в пабе! – кричал он. – Руки вверх! - Стой, хорошо, я сдаюсь! – медленно проговорила я, замечая лежащий рядом дамский револьвер. - Я сдамся, но для начала ответь мне на один вопрос. Только на один. - Какой еще вопрос! Ты предательница пролетариата, дрянь, выродок безглазый! я считаю до трех, и если ты не поднимешь руки то... Я медленно обернулась на него, широко улыбаясь и отвлекая, пока моя рука тянулась к револьверу. - Скажи ка мне. Та девочка из музея. Она сможет убежать от пуль во второй раз? Лицо мужчины, полное боли и решимости исказило смутное узнавание, когда глаза его проскользнули по целой половине моего лица. В них отразился животный ужас. Он закричал и выстрелил. К этому времени я уже отпрыгнула в сторону, и одновременно направив на него револьвер, сделала три выстрела. Его грудь всколыхнулась, и он завалился назад, со стоном вываливаясь в коридор. Я медленно поднялась и разрядила всю обойму в его туловище. Я стояла, тяжело дыша, и оглядывала комнату. У меня блядь получилось! Я смогла, смогла! И даже без потерь. А теперь надо...надо...а что надо? Мысли внезапно потяжелели, и я почувствовала тяжелую тупость, будто проспала 12 часов сразу. Правый бок внезапно стал склизким, и откинув плащ, я увидела как пятно черной крови расходится по рубашке. «В печень. Как маму». Я огляделась вокруг. В коридоре кто-то ходил, крутился барабан телефона, на пороге лежал небольшой кремовый тортик и три розы, а ковер и пол вокруг были залиты ослепительно яркой кровью Ведьмы. Она затекала под кровать, под тумбочку, и моим, немного почерневшим по краям глазам, показалось, что кровь занимает всю поверхность комнаты. «Тоже море. Только красное». А я давно хотела на море. Вот бы сейчас в Дувр... Я открыла окно и вылезла через него наружу. Отсутствие боли помогало совершать акробатические пируэты, и я смогла перелезть на пожарную лестницу, после чего резво сбежать вниз. Я не знала куда идти, да и смысла в этом не было. Рядом, огороженная красивой, довоенной еще оградой протекала величественная Темза, и я решила пойти к ней, посидеть на бережку. Из-за туч выглянула полная, прекрасная, с голубоватым отливом луна. Я оперлась на ограду дрожащими руками и взглянула на неё. Такая прекрасная ночь! Такая...я... Вокруг не пахло дерьмом, как обычно от Темзы. Вокруг разносился противный, но такой родной запах крахмала, целлюлозы и тяжелого пара. Запах, которым был пропитан приходящий с работы отец. Запах шел от реки, и я перелезла через ограду, желая утонуть в этом запахе. Я поскользнулась и плюхнулась в реку, не успев даже вздохнуть. Ну вот и все. Темза, мать английских рек, нежно обнимает меня как снаружи, так и изнутри, заливаясь в открытый рот! Папа, мама, обнимите меня тоже, ладно? Мне такой жуткий кошмар приснился, про войну и приют... можно сегодня с вами посплю, м-кей? Они тепло улыбнулись и обняли меня. Я легла на кровать между ними и провалилась в сон.