Тепло наших тел

      Взгляд – острое лезвие скучающего ножа – скользит играючи по каждому изгибу, впитывается в накрахмаленный пиджак, в идеально выглаженные брюки, в белые волосы, и, словно старается пробиться под толстый слой белой маски с кривой улыбкой. Вызванный интерес не был чем-то удивительным, но и не напрягающим язык не повернулся бы назвать. Однако, было очень хорошо известно: ничего плохого этого взгляд никогда не нёс. Это был лишь интерес, не более! Возможно. В девяносто процентах случаев. В остальные десять – Джаст не проявлял ни малейшего внимания. И эти десять процентов весьма неудачно падали на последние две недели, проведённые буквально на ногах: когда ты стараешься построить просто гигантский проект за пару недель – то напрочь забываешь обо всём вокруг, заботясь лишь о собственной усталости. И давайте не будем врать – им обоим было не до личной жизни, конечно, иногда они встречались, но эти встречи заключались лишь в случайном удачном ивенте, быстром приветствии на перекрёстке путей, да и только. Разве могло этого хватить? Разве могло это заменить ту пустоту внутри, какую не могла заполнить ни еда, ни новый проект, ни друзья? Конечно нет.       Наркоманы терпят ломку, когда теряют свой наркотик. Являлась ли любовь наркотиком? Определённо. Некоторым людям не нравится это сравнение, они считают его весьма грязным, отвратительным и низким, однако, как человек, немного разбирающийся в химии и биологии могу сказать, что и то, и то задействуют одинаковые виды гормонов! Удивительно, не правда ли? Влюблённость – тоже своего рода яд, способный сгубить каждого, только коснись заветного запретного плода.       Всплеск ярких эмоций – нож к горлу. Отвратительное чувство, когда вдохнуть боишься, потому что знаешь – задохнешься, захлебнешься в собственном и чужом порыве, а затем не выберешься. Выбрались ли они? О, нет. Это очень тяжело. Распробовав сладость однажды, более невозможно остановиться, а ведь люди по своей натуре жадные существа, быстро привыкающие ко всему, жаждущие больше и больше с каждым разом. Так и случалось вновь: сперва взгляд – поймать и зафиксировать чужое внимание, – затем разговор, мягкий, ненавязчивый, поинтересоваться как дела, как жизнь, почему так надолго уходил – послать среди недосказанных строк мольбу, почти оглушающий крик, о помощи.       Чувство тоски.       Пустота внутри никогда не заполнится, её просто невозможно заполнить, да и никто не должен. Хотя, на удивление, однажды это получилось. А затем снова, и снова, и снова. Неужели её смогут залатать? Смогут зашить, прикрепить заплатку и бережно-бережно прошивать каждый стежок, пока наконец дыра не пропадёт окончательно. Конечно смогут, Джаст верит. К сожалению, сам он не умел этого – пытался так много раз, – но ему помогали. Его бережно держали всегда-всегда в холодных ладонях; смотрели заботливо или заигрывающе из под маски, поблескивая ярко-голубой радужкой; дарили самые нежные улыбки и самые чистые признания. И это спасало снова и снова, ведь пока тебя любят, пока ты знаешь, что всегда можешь расчитывать на кого-то, разделяя ношу тяжёлых дней – жить становится легче.       — На тебя все смотрели сегодня, — совсем уже тёплый сок плескался в стакане на самом дне, пока сам демон лениво наблюдал за уходящими людьми и нелюдьми. Стоило бы тоже вернуться на склад, переночевать, набраться сил. Так поступил бы обычный человек, но никак не он.       — Не удивил, — прыснувший от смеха Алфёдов, чуть не поперхнулся, а потому, скорее отработанным движением, потянулся к шее, ослабляя галстук и давая кислород в гортань. Если честно, он только сейчас понял как же было душно.       — Предлагаю долго не задерживаться и прямиком направиться на улицу, — Джаст был уверен, что этот кровожадный снеговик прямо сейчас улыбался под маской.       И они действительно покинули душное здание, где проводился ивент, вышли на улицу, вдохнув свежего воздуха и наконец прочистив мысли от мусора, который успел там поселиться за две недели. Каждому было что рассказать другому, но в итоге так никто и не начал, а затянувшаяся между ними тишина вовсе не была неловкой. Наверное, именно так можно охарактеризовать спокойствие с любимым человеком? Алфёдов особо не понимал в человеческих чувствах, пусть и умел их копировать, подстраиваться, но очень часто многие из них были ему незнакомы. И ведь ни у кого не спросишь! Как описать то, что ни одна книга не может назвать? Да и было как-то неловко подходить к какому-нибудь человеку – пусть даже и другу – и спрашивать о том, что ТЫ же и чувствуешь. Ну что за бред. И в итоге эти терзания привели к чему? К тому, что снеговик наконец нашёл выход, обозвав это чувство "симпатией", а чуть позже и "любовью", ведь ближе всего по ощущениям были как раз эти чувства. Странно это все было: странное щекочущее чувство внутри, в самом низу живота, лёгкое покалывание на кончиках пальцев при каждом контакте. Но однажды он ощутил что-то совсем не радостное, что-то, что не давало лёгкой дозы адреналина и дофамина в кровь. Что-то, что разгоралось внутри гневом и... завистью? Люди называют это ревность, но сам Алфедов отказывался это так называть: все-таки, ревность – признак недоверия. Вот только здесь не было совершенно никакого недоверия, скорее зависть – зависть от того, что кто-то может позволить себе чуть больше, зависть от того, что кто-то может подойти ближе дозволенного, переступив черту. Отвратительное чувство, которое следовало закопать глубоко в себе – как бы иронично это не звучало – и забыть на долгие годы про его существование. В тот же вечер состоялся их первый серьёзный разговор на эту тему.       — Ты ревнуешь? — приоткрытые ставни скрипнули от порыва ветра, проникнувшего в комнату. Обычно снеговику не бывало холодно – элементарно не чувствовал мороза, – но сейчас он подозрительно скрестил руки на груди, расправляя плечи и тут же съеживаясь обратно.       — Нет. С чего ты вообще взял такую чушь? — из под маски донёсся презрительный выдох, скорее похожий на фырканье. Ненадолго повисло неловкое молчание, хотя обычно таковым оно не ощущалось. — Это не ревность. Скорее... Окей, ладно, обещай, что не будешь смеяться? — на эти слова Чëрт вопросительно приподнял бровь, как бы говоря: "я заинтересован". — Это злость...       Тишина. Она длилась долго, нарушаемая лишь тихим дыханием и звуками портала рядом. Если честно, Алфедов уже успел перепугаться за благополучие состояния своего партнёра, ведь Джаст сидел, даже не моргая. Но спустя секунд пять – которые по ощущениям растянулись в минут пять – мужчина моргнул, закрыл глаза и резко повёл плечами, выравнивая осанку и садясь уже ровно, словно по струнке вытянутый. Но молчание отнюдь не закончилось, а продолжилось. Бывший учёный, будто переваривал сказанные слова, одновременно находя тысячи вариантов ответа и примерно столько же отметая в "ненужное" и "слишком банальное". А Алфедов выжидал; он умел ждать и терпения с временем у него было достаточно, поэтому торопить не собирался. Чëрт поднялся с мягкой двуспальной кровати, прохрустев суставами – все-таки, они довольно долго сидели уже, – и осел на корточки, прямо перед снеговиком.       — Ты не доверяешь мне или им? — вопрос напрямик, пробивающий и плотную маску, и улыбку под ней. — Если мне – то скажи, пожалуйста, что я должен исправить в своём поведении, чтобы такого больше не повторилось, — Джаст смотрел прямо в глаза, положив криво-косо замотанную руку на ледянную ладонь. Он не сжимал её, но держал крепко, мягко поглаживая подушечкой большого пальца по костяшкам. И, честно сказать, от вида такого Джаста хотелось плакать, но слез никогда не было. Он сидел, абсолютно безоружный, сложивший броню в сундук, и смотрел. Просто смотрел своими непонимающими, но такими честными и сожалеющими глазами. Алфедов никогда не выдерживал такого взгляда, всегда глаза отводил или отворачивался, чем вызывал ещё больше вопросов. Ну почему? Почему именно с ним? Почему ни с кем другим?       — Нет, здесь нет твоей вины. Я злюсь на них, — короткий ответ – защитная реакция. — Мы так давно не виделись, наверное, просто уже потихоньку головой еду из-за работы, — короткий смешок обрывается слишком резко. Тёплые, обветренные губы касаются жесткого материала маски, а ток почему-то ощущает сам снеговик, ну что за странности.       — Сними маску, пожалуйста, — тихий шëпот, совсем на грани слышимости; однако обладатель маски слышит, потому тянется – пусть и немного с задержкой – руками к затылку, подрагивающими пальцами зарывается в собственные волосы, ищет нужную застёжку и щёлкает ей. Пластмасса падает на пол с глухим стуком. Наверное, в этот вечер слишком много тишины, ведь она вновь ворвалась в их маленькое пространство.       — Так лучше.       Уголки губ тут же мягко растянулись в по-истине довольной улыбке. Джаст сейчас был похож на сытого кота и казалось, что он вот-вот, да замурчит. Но демоны не умеют урчать, пусть и имеют хвосты, рога, а он – ещё и длинные уши. С этими созданиями вообще не стоило бы расслабляться, но почему-то иногда Алфедов совсем забывал про то, кем являлся так горячо и дорого любимый им человек. Забывал и о том, кто он такой; забывал о том, как приятно и тепло чувствуются губы на коже: сперва на щеке, затем на скуле, линии челюсти, его губах, шее, ключицах. А ещё забыл, как больно режутся острые клыки, потому, не ожидав такой подставы, стиснул челюсти, зашипев на лёгкий укус.       — Прости, не хотел, — горячее дыхание на влажной коже резко даёт мурашки и новую волну странной щекотки в лёгкие. Обычно люди называют это "бабочками", вот только Алфедов никак не мог понять, как бабочки могут поселиться внутри, если их не съесть перед этим намеренно. Теперь понял. Ощущения были лёгкими и еле-еле ощущаемыми, но в то же время такими яркими, словно касания крыльев насекомого.       — Я просто не ожидал, — собственный голос неожиданно удивил, просев на октаву. Это не было чём-то критичным или тем, на что следовало заострить внимание; такое случалось и было вполне оправдано. Но Джуст подозрительно замер, а после вновь засмеялся совсем тихо – казалось, будто его смех переходил в странных каркающий кашель, – ткнувшись лбом в плечо. Алфедов не знал, что так рассмешило его, и разум, решив, что это смеются над ним, тут же начал разводить панику. — Я сказал что-то смешное? — Чëрт только головой покачал, резко смещая руки и обхватывая ими голема поперек рёбер.       — Нет-нет, Алфи.. Нет. Просто вспомнилось кое-что, — когда смех постепенно стих, он всё же ответил на вопрос более точно, прекрасно понимая, что сам снеговик уже успел придумать себе тысячу и одну причину "почему же виноват он". Но ведь это было совершенно не так. Джаст бы никогда не стал смеяться над ним, даже с лезвием у глотки. Никогда и ни за что. — Предлагаю-.. — опуская руки, отстраняясь и вновь принимая прежнюю позу, мужчина продолжил. — Предлагаю лечь спать; мы оба устали, давай признаем. Обещаю, что обязательно побуду здесь пару дней – и даже не думай увиливать под предлогом раскопок! – чтобы мы оба смогли отдохнуть. Договорились, Снежок?       Алфедов, словно завис – возможно, его мозгу давно требовался отдых, ну, или хотя бы перезагрузка, – смотря прямо в чёрный, почти не видный на фоне радужки, зрачок. И только спустя пару секунд, смог неуверенно, заторможенно кивнуть, соглашаясь с предложением. Именно это и было необходимо сейчас – отдых, может ещё немного – много – любви, заботы и тепла. Да, удивительно конечно, но оказывается снеговикам тоже нужно тепло иногда, которое будет способно прогревать и внутри, и снаружи.