Ошибочные действия

      Юсаку оглядывается по сторонам, особенно задерживая взгляд на двери, несмотря на то, что хорошо знает, что закрыл её. Чувствуя себя преступником, достаёт небольшой холщовый мешочек. Кладёт на стол и начинает неспешно разбирать его, стараясь растягивать все действия. Ему выдался свободный час, и он собирался в очередной раз насладиться своим имонбукуро.       Он не помнит сколько лет прошло с тех пор, когда он получал хоть что-нибудь в подарок. И даже этот небольшой набор, заботливо собранный женскими руками, радует его. Пусть он и был отправлен обезличенному солдату. Лишь одна мысль мухой зудит в душе Юсаку, но он старательно от неё отмахивается. Он не совершил ничего, в то время, как остальные отдавали жизни. Он настоящий самозванец. Ему кажется, что, как неучаствующий ещё ни в одном бою, он не имеет право на подобное и отобрал его у другого, действительно заслуживающего награды человека. Но как бы то ни было, это имонбукуро принадлежит ему.       Он оглядывает лежащие перед ним предметы. Маленькая хризантема расцвела на коробочке с зубным порошком. Пяток деревянных карандашей щетинится заточенными грифелями. Коробка со сладкими бобами заманчиво гремит содержимым. Тщательно завёрнутая в чистую ткань трубочка бумаги намекает на скрытый в ней секрет.       Взгляд и руки Юсаку старательно избегают этого свитка. Они словно случайно касаются его и в тот же момент испуганно отдёргиваются.       Юсаку бросает ещё один взгляд на дверь и начинает точными движениями разворачивать ткань.Трубочка раскрывается в небольшой листок. На обороте выведено чьим-то размашистым почерком: "Вечной удачи на войне!". Юсаку смотрит на иероглифы настолько долго, что если бы он поднял взгляд на стену, он мог бы свободно прочитать пожелание на ней. Наконец, он решается и переворачивает листок. Перед ним лежит сюнга.       Медсестра и солдат прижимаются к друг другу, сплетаются руками и ногами. Соединяются везде. Первым желанием Юсаку, когда он увидел сюнгу, было закопать её за казармами, чтобы никто не увидел. Вторым – запрятать так, чтобы найти было невозможно даже ему. Он не сделал ни первое, ни второе, а бережно хранил и иногда доставал посмотреть, холодея от страха, что его могут застать.       Но рисунок притягивает взгляд. Белая шапочка – символ профессии – сбита с чёрных волос. Тонкие руки медсестры едва касаются шеи солдата. Белые, маленькие, один к одному пальцы на ногах напряглись в порыве чувств. Белая форма и красная юбка под ней задрались, обнажая ягодицы и непристойно выставляя на показ соединяющиеся тела.       Юсаку знает, что он не должен смотреть на подобное. Знает, что сюнга непотребное развлечение низких людей. Но он ничего не может с собой поделать. Даже если бы отец несомненно запретил подобное (Юсаку знает это также как то, что он умрёт, ни разу не побыв с женщиной), он всё равно бы ослушался. Отец не счёл бы дозволенным смотреть, но на рисунке нет ничего кроме людей. Только людей, которых ничего не отвлекает, и они растворяются в нежном доверии наедине друг с другом. И Юсаку не способен оторвать взгляд.       И тут происходит то, чего он больше всего боялся. В дверь стучат и тут же, не дождавшись ответа, входят.       – Ханадзава-сан, вас разыскивает... – на пороге комнаты стоит Огата. Он слегка наклоняет винтовку, проходя через низкий дверной проём.       Юсаку со всей быстротой, на которую только способен, переворачивает листок и накрывает его мешком. Но эта быстрота его губит. Резко срываясь с места, он задевает ногой ненадёжный столик, и вещи рассыпается по всему полу.       Юсаку спешно извиняется и бросается собирать, молясь, чтобы единственный раз ему повезло. Но боги его не слышат. Ему не повезёт.       Листок залетает в дальний угол. Юсаку боится привлечь излишнее внимание к сюнге и поднимает предметы у ног. Пока он занят ими: карандашами, коробочкой зубного порошка (коробочка на самом деле хорошая, крышка даже не приоткрылась), Огата наклоняется за распавшимися по всей комнате бобами. Тянет руку и поднимает листок. Взгляд Юсаку накрепко привязывается к нему. Огата пока смотрит на обратную сторону, читает надпись, и Юсаку изо всех сил надеется, что этого будет достаточно. Он даёт зарок больше никогда не отступать ни от каких правил ни на шаг, только бы обошлось в этот раз.       – Вечной удачи на войне! – вслух читает Огата. – Вы получили пожелание от народа Японии, сэр?       Юсаку протягивает руку, собираясь забрать свидетельство своего падения до того, как его увидят, но Огата успевает перевернуть. Юсаку замирает на месте. Огата долго, бесконечно долго, кажется Юсаку, смотрит на изображение. За это время он тринадцать раз желает, чтобы этого не было, одиннадцать, чтобы сюнга принадлежала не ему и восемь, чтобы его старший брат просто сделал вид, что ничего не заметил и молча отдал ему листок. Огата поднимает голову:       – Видимо, люди благородных кровей предпочитают развлекаться в одиночестве?       Юсаку недоумевает. Он видит, что взгляд Огаты направлен как-то низко, и слишком пристально. И через несколько мгновений разгадывает куда. Сердце ухает где-то внизу живота, ноги каменеют, и Юсаку понимает, что боги всё-таки услышали его. Длины кителя хватает, чтобы скрыть. А потом он осознаёт, что именно сказал его брат.       В горле скапливается вязкая слюна, но сведённые мышцы не позволяют пройти ей дальше. Юсаку донельзя хочется по-детски спрятать лицо в ладони, но он только прикрывает глаза. Делает над собой усилие и расслабляет горло. Дергается кадык, глоток в тишине звучит непомерно громко. Неприлично.       – Это... Это не то... – он ощущает, как жгучая кровь приливает к лицу, – я лишь...       – Вероятно, вы делали талисман на неуязвимость от пуль, сэр?       Согласиться со словами Огаты очень легко. И удобно. Приличное объяснение само подкинуто ему, и Юсаку остаётся лишь согласиться.       – Медсёстры должны быть особенно хороши в этом, – слова тянутся как свежее тесто для собы.       Теперь кровь приливает к ушам. Пред глазами снова встаёт то, чем занята медсестра, на которую сейчас смотрит Огата.       Юсаку мог бы взять предложенное ему объяснение, но Огата ему явно не верит. Взглянуть ему в глаза страшно, но Юсаку упрямо подавляет страх. Глаза Огаты едва заметно прищурены. Складки век стали немного длиннее. Юсаку вслушивается, как шумит кровь в ярёмной вене.       – Я только смотрел, – страх, что Огата ему не поверит, сильнее стыда. – Пожалуйста. Брат. Не говори никому.       Огата выглядит удивлённым, Огата выглядит растерянным. Наверное, именно так выглядит кошка, потерявшая мышь, когда она уже запустила в неё когти и намеривалась как следует поиграть.       – Мне не о чем рассказывать, сэр, – и протягивает Юсаку сюнгу.       Юсаку, спохватываясь, спешно вытирает вспотевшую ладонь об штаны и берёт листок. А потом смотрит в слегка сгорбленную спину, пока за ней не закрывается дверь. Поздно вспоминает, что у его брата было дело к нему. Потеряно переводит взгляд на сюнгу в руках. На тонкую линию, которой художник обозначил бьющуюся жилку за ухом солдата.