God-ish

       Каждый раз, когда они встречаются с Луисом, Джуно чувствует себя странно.        В глубине души ей кажется, что она поступает неправильно. У обожаемого семпая серьёзные обязательства, огромный счёт в Рогатом банке и молодая жена — Азуки, если она правильно запомнила её имя. Истинная аристократка, с которой Джуно не посостязаться, как бы ни хотелось рыкнуть угрожающе, стиснуть тонкие плечи когтями, оставив кровавые следы... Заставить запомнить, кому принадлежит он.        Всё-таки волчица в ней никогда не умирает, разве что погружается ненадолго в сон, пряча плотоядные клыки. Иногда за несдержанные мысли становится даже стыдно: на самом деле Азуки ведь не виновата, что брак в аристократической среде, Джуно чуждой — лишь инструмент для извлечения прибыли. Луис улыбается им обеим совершенно одинаково, одной равнодушной усмешкой на двоих. Его жену это вполне устраивает, Джуно — нет.        Она ненавидит Азуки, но совсем за другое.        У оленихи глаза ледяные, кажется, вглядишься — и замёрзнешь насмерть. Она умеет концентрироваться на работе и извлекать выгоду буквально из воздуха. Луиса она уважает, но не любит. Джуно точно знает: не любит. От этой несправедливости хочется выть, громко, отчаянно, пока голос не сядет, потому что Азуки досталось сокровище, которое она не может оценить по достоинству. Луиса почему-то это вполне устраивает, Джуно — нет.        Она — оценила. Луис — циничный и высокомерный, и вместе с тем совершенно особенный, не похожий ни на хищника, ни на любого другого травоядного. Может быть, в её чувстве и растворилась капелька охотничьего инстинкта, но это, праведно возмущается Джуно, всё ещё искреннее, чем вся их супружеская жизнь. Если бы только ей позволили, она показала бы больше, несравненно больше, сейчас она сдерживается как может, хотя хвост её отчаянно метёт каждый раз, когда семпай наклоняет голову и очаровательно прядает ухом.        Своим очаровательным ухом.        Луис не позволяет. Он приходит на каждое свидание, но никогда не приглашает Джуно сам. Улыбается так же вежливо, как улыбнулся бы любой другой девушке, она уверена в этом. От скуки, плещущейся в его тёмных глазах, кусочек чизкейка становится невыносимо горьким.        Джуно готова отдать что угодно, лишь бы Луис был искренен с ней. Поэтому тогда она так легко согласилась на его внезапное, возмутительное предложение прежде, чем щёки вспыхнули от осознания сказанного.        Вислоухая коза на ресепшене удивлённо приподнимает брови, когда волчица отчётливо называет своё имя и номер снятой комнаты, но только пожимает плечами — не её это дело — и снова утыкается в свежую газету. Отель выбирает и оплачивает всегда Луис, он же назначает место и время, ей остаётся только принять правила игры и безукоризненно им следовать.        Сегодня их отпустили с репетиции пораньше, но к назначенному часу Джуно всё равно не успевает. Не в первый раз, и всё равно так страшно, что Луис не дождётся и покинет отель, не расщедрившись на ожидание: он ценит своё время. Поэтому сдавленный выдох так похож на облегчённый, когда она останавливается у нужного номера и безошибочно ловит в воздухе тонкие нотки мирабели.        Мирабель и лимон, этот парфюм она не спутает ни с каким другим.        В приглушённом сиреневатом свете олень кажется особенно красивым. Холодные блики застывают на его рогах и короткой шерсти, небрежно расчёсанной на ходу, вместо строгого костюма — свободная футболка и джинсы. Такой Луис мало чем напоминает свой публичный образ — безупречный, как и всё, что он делает. И именно поэтому таким Луисом Джуно готова любоваться вечно. — Ты рано, — зачем-то бормочет она, устало кидая сумочку у двери и отмечая краем глаза, как по расслабленной мордочке семпая проскальзывает тень раздражения. — Возможно.        Луису ничего не мешает уйти, но почему-то он не уходит и ждёт её, удобно устроившись в кресле с журналом на коленях. Садиться напротив Джуно опасается, довольствуясь тем, что присаживается на край постели и сбрасывает с ног осточертевшие каблуки. — Прости, Луис-семпай. Я не рассчитала время. — Не извиняйся, — он скучающе дёргает ухом и разворачивается к ней, изображая сдержанный интерес. — Что происходит в школе? — Старшие выпускаются в этом году. Мы сдружились с Эльзой-кун, будет жалко расставаться, — Джуно не сдерживает улыбки, хоть та и получается немного нервной. — Скорее всего, я останусь главой театрального кружка, но решать будут на последнем собрании. — Вот как... Ну, это было ожидаемо.        Весь их диалог — чистая формальность, Луис может узнать о происходящем в Черритоне от кого угодно. На самом деле ему вообще не особенно это интересно, сколько бы он ни пытался сделать вид, будто дела обстоят иначе. Джуно чувствует его настроение слишком тонко — даже тоньше, чем хотелось бы. — Готова? — это всегда происходит неожиданно, иногда через полчаса, иногда через несколько минут. Он просто замолкает, задумчиво глядя куда-то в сторону и, выдержав для приличия небольшую паузу, задаёт один и тот же вопрос.        На самом деле Джуно никогда не готова. Луис — не первый объект её обожания, но первый поцелуй стал подарком ему, и первый раз она отдала тоже ему, безумно близкому и далёкому в одно и то же время. И всё-таки каждый раз ей жутковато от осознания, что всё происходит как-то не так, как оно должно происходить.        Она поступает неправильно, потому что у обожаемого семпая серьёзные обязательства, огромный счёт в Рогатом банке и молодая жена. Но ради его тонкой улыбки, ради запретной иллюзии она готова наступить на горло несчастной морали и добровольно утонуть в жидком мраке его глаз.        Поэтому Джуно только кивает и легко расстёгивает верхнюю пуговку на блузке. Не в первый раз и не в последний.        В комнате включён кондиционер: Луис помнит, что волкам комфортнее в холоде, но сам едва заметно вздрагивает, повернувшись к ней спиной. Всё как обычно, он не позволяет прикоснуться к себе раньше, чем они, обнажённые, окажутся в постели. Джуно сглатывает почти нервно, завороженно рассматривая его острые лопатки, проступающие из-под гладкой шкуры. Рот сам по себе наполняется слюной. Это голод? Дикая, первобытная страсть, на которую способны одни лишь хищники? Или причудливая их смесь, опасная, но, чёрт бы её побрал, такая притягательная... — Не смотри на меня так.        Семпай хмурится, аккуратно складывая футболку в три оборота. Демонстративно аккуратно, и Джуно, вздрогнув, стыдливо вытирает подбородок. Из них двоих она — хищник, но под его недовольным взглядом теряется мгновенно, как глупый кролик. Пальцы дрожат от волнения, не справляясь с тонким ремешком на юбке. Может быть, поэтому влюблённые пары в кино срывают одежду друг с друга, невовремя мелькает глупая мысль, чтобы руки тряслись исключительно от захлёстывающей страсти?..        Луис же только выжидающе наклоняет голову: так изящно, как умеет он один. На мгновение Джуно кажется, что на дне тёмных оленьих глаз проскальзывает что-то, похожее на приятное напряжение. Он приподнимается на подушках, она замирает, неловко переминаясь с ноги на ногу, будто тоже замёрзла. Под внимательным взглядом медленно отводит руки от груди, присаживаясь на самый край кровати. Нежно-розовое, в тон растёкшемуся по щекам румянцу, бельё по ощущениям не скрывает, а наоборот, только подчёркивает её наготу. — Тебе... Нравится, семпай?        Глупый вопрос. Отметив, как испуганно она прижимает пушистые уши, олень не то улыбается, не то усмехается, а затем — как одолжение сделав — отвечает небрежным кивком. До тошноты педантичный, колючий семпай. Он явно не из тех, кто будет смотреть с нежностью, пока она в упоении щебечет, как обошла все бутики, подбирая комплект специально для него.        Скорее, придёт в восторг наоборот.        У Луиса забавный светлый мех на животе — светлее, чем на груди и лопатках. У него тонкие губы, тёплые и очень нежные, прикусишь чуть сильнее — и выступит капелька крови. Он позволяет целовать себя, его тонкие пальцы, контрастно холодные, гуляют по спине Джуно, нащупывая застёжку бюстгальтера. Волчица едва сдерживает клокочущий в лёгких вой и крепче вжимает обожаемого семпая в подушки. Её семпая. — Умница, — шелестит он, демонстрируя намёк на улыбку. Так хочется бешено завилять хвостом и расцеловать его: в губы, в нос, в глаза и уши... Везде. Джуно совершенно по-щенячьи влюблена в Луиса — не как пустоголовая фанатка, по-настоящему, и всё равно так глупо...        Олень не морщит нос, но вздыхает почти устало, позволяя быстро, воровато лизнуть себя в щёку. Одну такую вольность ей простят, но на большее семпай отреагирует незамедлительно: высвободится легко, щёлкнет креплением протеза и исчезнет, словно его и не было. Джуно это знает и, не дожидаясь брезгливой гримасы, гибко, как кошка, трётся грудью, бёдрами, соскальзывая ниже. Старается скосить глаза влево: Луиса раздражает чрезмерное внимание к его покалеченной конечности, хотя он мог бы не снимать протеза вовсе. Это похоже на доверие, от которого возбуждение подкатывает к низу живота тёплой волной.        Джуно не просто хочет его, она хочет его настоящего.        Ожидание изводит, тянет прикоснуться к себе, к нему, поцеловать ещё раз, крепче и глубже. Волчица близка к тому, чтобы заскулить, когда руки семпая, тонкие и едва согретые, соскальзывают с её плеч на грудь. Луис холодный, сдержанный, но прикасается с удивительной нежностью, аккуратно зарываясь пальцами в кремовый мех — от ключиц вниз к напряжённым соскам. Хвост метёт совершенно неконтролируемо, Джуно жмурится до разноцветных кругов перед глазами, жадно впитывая каждую секунду ласки, пока тишину не нарушает сдержанный тон, похожий больше на команду: — Приступай.        Если бы не шерсть, смешно встопорщенная на шее, Джуно уверена, что разглядела бы синеватый узор вен под его кожей. Луис со своим холодным голосом и железной выдержкой такой уязвимый, что её каждый раз колотит от страха причинить ему... Нет, не боль — вред. Боль бывает разной, и, волчице больно это признавать, наверняка именно за этой олень и приходит к ней.        Она осторожно, на пробу смыкает клыки на кусочке кожи под его подбородком. Прихватывает едва-едва, отгоняя мысли о солоноватом вкусе его крови, едва проводит кончиком языка... Почти как поцелуй, и одного Джуно мало, она слишком жадная, чтобы остановиться; горячее дыхание замирает у вздымающегося кадыка, у плеча, у самой щеки, и чем дальше, тем смелее царапают кончики белых зубов. От первого стона семпая, напоминающего негромкий вздох, сладко спирает в груди. — Ещё? — несмело улыбаясь, уточняет она, любуясь едва заметным румянцем на оленьих скулах. Плотнее прижимается животом и бёдрами, самодовольно отмечая, как возбуждён её Луис. Он хмыкает почти равнодушно, но это всё уловки, глупая театральная игра: сквозь тонкое кружево белья Джуно прекрасно чувствует, каким твёрдым он стал. — Нет. Заканчивай с этим.        Слова сухи, тон привычно строг — и пускай, хищницу это не обманывает. Последняя полоска ткани стянута до колен, ниже — и отброшена куда-то на край постели. Простыня под их общим весом предательски сминается, когда волчица, забывая вдохнуть, медленно опускается на Луиса, буквально пожирая взглядом тонкие черты его мордочки. Он придерживает её за бёдра, не помогая и не мешая: полностью передаёт контроль, позволяя вести в их привычной игре. От этой податливости, от тепла хрупкого травоядного тела неумолимо плавится рассудок.        Горячо. Тягуче сладко. Смазки не так много, как хотелось бы обоим, и Джуно беззвучно поскуливает, каждой клеточкой распалённого тела ощущая, как туго проникает в неё семпай. Ни одного резкого толчка с его стороны: это её инициатива, её желание обладать. Повинуясь ему, волчица на миг показывает ровный белоснежный оскал, но пока не кусает — только широко проводит языком от виска к подрагивающему уху.        Олень восхитительно сладкий. Тень от его длинных ресниц движется то вверх, то вниз по щеке и замирает, когда Джуно глубоко подаётся тазом вперёд, и пульсирующие стенки влагалища тесно сжимают его член до основания. Всё ещё мучительно узко, до выдоха сквозь стиснутые зубы, но замедлиться она и не думает: только напряжённо вглядывается в полуприкрытые оленьи глаза, честно сглатывая вязкую слюну.        Сладкий. Нежный. Искренний более, чем когда-либо. — Готов, семпай? — теперь её очередь, вот только голос, от возбуждения хрипловатый, норовит сорваться.        В ожидании ответа Джуно утыкается холодным носом в яремную ямку и, едва невесомое "да" опаляет ухо, прикусывает чуть выше, немного не задевая адамово яблоко. Ещё выше, под самым подбородком — уже сильнее: на тонкой шее остаётся след от зубов, медленно наливающийся кровью. Луис смаргивает будто удивлённо, сиреневатый свет от ламп отражается в его зрачках, расширившихся... От боли? От влечения? Волчица глухо рычит, мгновенно забывая такие мелочи с новым укусом — на этот раз достаётся ключице.        Её семпаю хорошо. Её семпай принадлежит ей полностью. Пусть всего на миг, но только ей и никому больше.        Словно разозлившись, Джуно грубо вжимает его щекой в подушку, стиснув за основание левого рога. Луис часто, прерывисто дышит, выдавая себя с головой, даже если не желает этого. Она двигается на нём мучительно медленно, особенно на контрасте с чередой быстрых укусов — плечо, ключица, шея, снова плечо, одна отметина за другой. Тонкие пальцы оленя скользят по её бёдрам, то слегка надавливая, то отпуская, алые пятна румянца проступают на его красивой мордочке. Джуно пытается поймать его взгляд хотя бы на мгновение, но тщетно: он будто избегает встречаться глазами и держит их закрытыми, только подрагивают полупрозрачные веки. — Сильнее. — Сильнее? — выдыхает она в подставленную шею, ненадолго выходя из забвения. Она предельно аккуратна, укусы отцветают синяками, почти не заметными под шерстью, но заходить дальше ей боязно. — Луис-семпай, останутся следы... — Пускай, — требовательно цедит он, не открывая глаз. Джуно не смеет не подчиниться.        Челюсти смыкаются плотнее прежде, чем она успевает вдохнуть и отдать себе в этом отчёт. Бесподобный запах оленя, не перебитый сладким парфюмом, ударяет в нос, скручиваясь тяжёлым узлом в низу живота; его сдавленный хрип, перемежающийся шлепками бёдер о бёдра — музыка для обострённого волчьего слуха. Клыки впиваются в нежную кожу с такой силой, что она может прочувствовать, как сердце гонит кровь по артериям. Стук сердца собственного глухо отдаётся в ушах. Рычание распирает лёгкие, Джуно немилосердно терзает шею Луиса, а затем, голодно сверкнув глазами, сдавливает зубами с двух сторон — не даёт вырваться, высвободиться, уклониться от этой болезненной ласки и участившихся толчков.        Она странно уверена, что Луис и не стал бы уклоняться.        Ноги сводит от усталости, но Джуно едва ли это замечает. На кончике языка, скользящего по светлой оленьей шерсти, уже вертится вкус приближающейся разрядки, и чем отчётливее, тем крепче сжимаются челюсти. Потеряй она хоть крупицу контроля, в момент оргазма вонзила бы клыки в живую, ещё трепещущую плоть... Не из желания съесть. Не из ревности. Из-за... — Луи... — гулко рычит она, ни на миг не ослабляя хватки. К чёрту вязнущее на зубах "семпай", ей не хватает всего чуть-чуть, ещё нескольких толчков — и одного его скупого одобрения...        Луису не хватает воздуха, но выражение высшего блаженства на его мордочке не скрыть ничем. Он мелко дрожит под ней в экстазе, до боли сжимая её ягодицы обеими руками, и тяжело, с присвистом выдыхает: — Ибуки...        Позвоночник словно простреливает электрическим разрядом. Чужое имя, странное, незнакомое имя звенит в ушах, в опустевшей разом голове. От подступающей к низу живота волны оргазма не остаётся и следа. Растерянная, сбитая с толку, Джуно медленно разжимает челюсти, высвобождая истерзанную оленью шею, и слезает с Луиса, забывая, кажется, как дышать.        Ибуки. Конечно, он не с ней был в эти моменты. Грезил не ей, раз за разом представляя, что касается этой, не известной ей, но уже горячо ненавидимой другой.        От повисшей в комнате тишины становится не по себе. Между ног неприятно холодит, мышцы внезапно сковывает спазмом, но всё это меркнет перед тысячами незаданных вопросов и невыраженных эмоций. Уязвлённый, семпай приподнимается на помятых подушках, стараясь не смотреть на неё. Джуно не смотрит тоже и плотнее сжимает губы. Мягкий свет отчего-то болезненно режет глаза.        Она ненавидит Луиса за каждое прикосновение, предназначенное не ей. За каждую искреннюю улыбку, предназначенную не ей. За это непроницаемое выражение, которое, как маска, застывает на его мордочке даже сейчас, будто ничего не произошло. И себя ненавидит тоже — за то, что велась на это, добровольно позволяя себя обмануть.        Глупая девчонка. — Это так мерзко, семпай, — бросает, наконец, она, первой разрывая тяжёлое, вязкое молчание. Воздух в комнате действительно холодный, Джуно ощущает это только сейчас и, зябко нахохлившись, ищет своё бельё у кровати. Нагота ещё никогда не была постыдна так, как сейчас, поэтому волчица наугад натягивает юбку и наглухо застёгивает пуговицы на блузке. Недоумение и обида с горьким привкусом разочарования петлёй сдавливают горло.        Еле слышное "почему" срывается с губ прежде, чем Луис, ещё не полностью одетый, но уже едва ли возбуждённый, успевает что-то сказать. — Что — почему? — он намеренно морщит нос, ссутулившись внезапно угрюмо. Раздражения в его голосе немного, и то напускное — невысказанной тоски гораздо больше. Сдержаться, чтобы не заключить так странно обмякшего семпая в объятья, помогают лишь остатки ярости.        Сохраняя дистанцию в вытянутую руку, Джуно бесцельно теребит в пальцах так и не застёгнутый ремешок и договаривает одними губами: — Почему ты здесь, если не любишь?        Ей ничего не мешает уйти прямо сейчас, но почему-то получить ответ на этот глупый вопрос кажется очень важным. Луис хмыкает, словно вот-вот рассмеётся, и рассеянно потирает переносицу указательным пальцем. — Люблю, — как-то просто отвечает, поведя скруглённым плечом с привычным равнодушием. Напускным ли? — Но ведь не меня, — поправляет Джуно, сама удивляясь тому, насколько спокойно звучит. Она подсаживается ближе, олень не отстраняется, устремив взгляд на руки, сцепленные в замок на коленях. — Её... Зовут Ибуки, верно?        Ухо семпая, опущенное почти печально, нервно дёргается. Он молчит, но не проконтролированный вовремя жест говорит громче, чем самое чёткое "да". — Снова играешь в сочувствующего волка? Самой не надоело? — он огрызается, но слишком устало, без нотки настоящей агрессии. Даже не отдёргивает руку, когда Джуно, не отводя василькового взгляда, мягко накрывает его ладонь своей: что-то внутри, сильнее страсти и животного желания, подсказывает, что ему это нужно. Луис высокомерно поджимает губы, угадав её намерения, и через недолгую паузу всё-таки продолжает: — Да, я люблю плотоядного. Не обольщайся, вы совсем не похожи, разве что этим глупым рвением навязать свою заботу всем подряд.        Джуно грустно улыбается, болтая над полом босыми ногами. Впервые от искренности семпая ей больно, хотя плакать больше не тянет — разве что на луну повыть, но луны из окна их номера не видно. — Почему я? Почему не она? Неужели... Она отказала тебе, Луис-семпай?        По горькой усмешке догадывается: мимо. Тогда что, боится, что откажет? Луис, её ослепительный, гордый семпай — и волнуется, что какая-то безымянная Ибуки его отвергнет? — Бог уже мёртв. — Что, прости? — Бог уже мёртв, — спокойно, с расстановкой повторяет Луис и тут же, очевидно, насладившись новой игрой, качает головой. — Забудь. Это не так важно. Можешь считать, она очень, очень далеко отсюда.        Он высвобождает руку, как Джуно кажется, мягче, чем обычно, и тянется за сложенной футболкой. Какое-то время волчица рассматривает его со спины, но потом тоже поднимается с постели, обходя ту по периметру. Едва скользнув в туфли, ноги нещадно ноют, но это ничего. Доберётся до дома на метро. — Насколько далеко?        На этот раз семпай не переспрашивает и не отмахивается, хоть и не поворачивает головы в её сторону. Устремивший взгляд в окно, сгорбившийся на краю кровати, он кажется странно маленьким и одиноким. — Дальше, чем ты можешь себе представить, Джуно.        Стрелки настенных часов, по ощущениям вставшие на месте, наконец отмирают. Потянувшись, Луис встаёт на ноги, флегматично рассматривая разбросанные подушки и смятое одеяло, и только затем — волчицу, замершую в дверях. — Вызвать тебе такси? — он не столько спрашивает, сколько просит подождать ещё несколько минут — как обычно после их встречи. Джуно всегда принимает этот жест внимания, но не сегодня. Сегодня она молчит и только удобнее перехватывает сумочку на плече. — Я... Буду рада, если у вас с ней получится. Ну, с Ибуки, — вздыхает она, обернувшись уже на пороге. Кажется, ей хочется сказать что-то ещё: подбодрить, упрекнуть, утешить... Но стоит Луису моргнуть, как волчица исчезает, а вскоре и цокот её каблуков теряется вдали.        Она замедляет шаг лишь на лестнице, уверенная, что здесь семпай её не увидит. Коза на ресепшене старательно прячет глаза в газете, бормоча что-то вроде "будем рады видеть Вас снова", и она, невесело усмехается про себя Джуно, чертовски права.        В конце концов, она и сама знает, что обязательно встретится с Луисом на следующей неделе.