Ожившие сухоцветы

      Жаклин Петровна Гуро была, без сомнения, уникальной женщиной. Она не носила кружевных платьев, не посещала балов и не была окружена туманной завесой слухов и интриг. Вместо этого у неё имелся строгий нрав, крепкая рука и коллекция огнестрелов.       Мать, пока была жива, не раз поднимала тему неправильного поведения дочери в обществе, заставляла носить юбки и опускать волосы, кланяться господам с чинами и заслугами, пресмыкаться перед ними. Жаклин, тогда ещё молоденькую девушку, это невероятно злило. И вот, когда очередной «жених», зажал её в углу, намереваясь рассмотреть и распробовать невесту получше, Гуро не сдержалась, да и ударила со всей силы хахаля в зубы. Батюшкин перстень тогда пришёлся очень кстати. Больше maman её на балы не возила, да и с другим приставать перестала. Видимо, смирилась.       Сестрице же напротив, мужественная Яша очень нравилась. «Я бы и сама такой стала, но у меня безрассудства не хватит, — говорила Мари, — против маменьки пойти». Она помогала перешивать мужские костюмы, стричь коротко волосы и поддержала идею пойти в Морскую женскую команду, а потом, уже многими годами позже, помогала устраиваться в Третье отделение. Так из Яши появилась Жаклин Петровна, гроза преступников и тайная мечта всей канцелярии.       Гуро же до их восхищений не было никакого дела. Все её похождения являлись пылкими, но короткими романами без обязательств с другими девушками. Раз в пару месяцев она посещала одно Заведение загородом, где за весьма разумную цену продавали любовь и страсть. Никто, естественно, об этом не знал, а поэтому поток писем и записок романтического содержания не иссякал до сих пор, поддерживая самооценку и репутацию.       На пятки стремительно наступала весна, и Петербург скоро должен был превратиться в Венецию. Прошлая горничная Гуро уволилась совсем недавно, она, кажется, готовилась стать матерью, и Жаклин оказалась в пренеприятном положении. Кухарка на эту роль решительно не шла: грациозная и ловкая в готовке, она была весьма неуклюжей в прочих делах, — но подала идею о поиске новой работнице через газету. Так, в субботнем номере «Листка» появилось объявление о поиске горничной.       В тот же день в квартиры Жаклин наведалось не менее восьми претенденток. Каждой озвучивали условия (на них откланялись двое), график и величину оклада (здесь ушло ещё три) и предлагали осмотреть «фронт работ». После же наступало испытание: девушке требовалось убрать одну из комнат и, если хозяйка оставалась довольна, получить должность. Из трёх только одна справилась сносно и получила обещание о письме с решением, остальные же были за шиворот выгнаны прочь.       Жаклин вздохнула: близилась ночь, больше никто не приходил, а на новую неделю пророчили оттепель. Светлана Ионовна — кухарка была старше Гуро почти на десяток лет — зажгла свет в комнатах, подала ужин и откланялась. Завтра у неё был выходной, так как сама Жаклин собиралась уехать загород к Мари и племянникам. Часы пробили семь, за окном давно зажглись фонари, а решение «весенней проблемы» даже на горизонте не значилось.       Где-то внизу громыхнули замки. Жаклин хотела уж засесть за работу, как в дверь постучали. Чёткий, пусть и тихий, звук разнёсся по коридору. Удивленная, Гуро прошла в прихожую и отперла дверь. На пороге стояла маленькая, одетая в какую-то старую крылатку девушка с чемоданом в руках, решительная, хоть и несколько оробевшая.       — Чего вам, любезная? — спросила у неё Жаклин.       — Вы Жаклин Петровна Гуро? — получив согласие, девушка продолжила. — Я по объявлению. Простите, что так поздно, — она стушевалась и заговорила совсем тихо. — Я вам мешаю, наверное…       — Да почему же, проходите. Как вас величать прикажете?       Так в доме поселилась Ника Гоголь.       Она наотрез запретила называть себя по отчеству, носила скромные тёмные платья и вычистила дом до блеска уже через день. Такой прыти от неё, естественно, не ждали, поэтому, когда в четвёртом часу Жаклин попросили осмотреть работу, у той чуть рот не открылся от удивления. Квартира блестела, хоть Ника и уверяла, что работы ещё много, и она почти ничего не сделала. А потом вежливо, но с горящими от похвалы глазами, Гоголь попросила освободить на время кабинет, где оставшаяся дома Гуро проработала весь день.       Наблюдать за девушкой оказалось увлекательно. Ника распахнула окна, впуская холодный воздух, протёрла шкафы с книгами, а стол, поймав внимательный взгляд, трогать не стала. Подвязала чуть короче платье и принялась за швабру. Так, буквально через несколько десятков минут, комната стала куда свежее, а сама Гуро — заинтересованнее. Нельзя же отпускать такое чудо, тем более с такими лодыжками.       Лодыжки эти стали грезиться Жаклин, вместе со своей обладательницей, чуть позже, когда Ника, постирав шторы в гостиной, вешала их обратно. Себе в помощь она позвала Якима — дворового мужика, — чтобы тот подавал ей тюль и держал лестницу. Гуро, никем не замеченная, подошла к ним почти вплотную, чтобы спросить, кажется, что-то про печи. Её голос в тишине испугал как Якима, выпустившего из рук стремянку, так и Нику, навернувшуюся с неё. Из них двоих Жаклин среагировала быстрее, успев поймать падающую девушку. Гоголь же, оказавшись нос к носу с ней, покрылась очаровательным румянцем, пробормотала благодарности и хотела было уже попросить разрешения продолжить, как споткнулась об довольную улыбку Гуро, и залилась краской ещё пуще. Мужик благоразумно молчал, стыдливо отводя глаза.

***

      Город расцветает, согревается под холодным солнцем и радуется весне. Оживает и квартира: нередко теперь открываются окна, впуская ветер, а привычные сухоцветы в вазе сменяются на берёзовые веточки. Жаклин весна нравится, особенно когда лёд и грязь уже схлынули и дороги почти совсем сухие, а листьев на деревьях пока ещё нет. Хотя, апрель ей люб не только этим.       Светлана Ионовна, как бы между делом, замечает, что «нонче Жаклин вся так и светится», когда Ника входит в комнату. Женщина мягко улыбается, ворчит что-то про любовь и насвистывает известный романс. И правда, Гоголь с весной тоже преображается: начинает одеваться ярче и даже шутить — расцветает под стать самому Петербургу. И уже не симпатия, а сладкая влюблённость искрит где-то на дне зрачков Гуро, тёплым комком поселяясь в груди, стоит только девушке напомнить о себе хотя бы даже тихим пением из соседней комнаты.       Когда утро начинается с тихого «Жаклин Петровна, утро уже, просыпайтесь», день становится хорошим. Пусть на пару минут, но хорошим. Почему Ника будит её, Жаклин не знает, но и не противится. Дома она — та самая Яша из юности, а потому потакает своим желаниям и не гонит Гоголь за подобное поведение. Пока Жаклин проводит утренний моцион, в гостиной накрывают стол: обязательно с чашкой кофе и свежей газетой, иногда с письмами, — а потом провожают до дверей, подавая пальто и интересуясь пожеланиями к ужину. Гуро любит такие дни.       Раньше утро начиналось с криков с улицы, больной головы или грохота будильника, предвещая суматоху. Были спешные сборы, множество приказов и поручений и жёсткие, хлёсткие фразы. Такие дни могли стать интересными, запутанными, нудными, но любимыми — никогда. А теперь их нет. И на работу можно ехать в добром расположении духа.       Люди в Третьем — оказывается — не такие уж бестолочи и тоже замечают перемену в характере начальницы. Вроде и гоняет как всегда, и в хвост и в гриву, а всё как-то довольнее, бодрее. Орлов даже на ковёр вызвает, мол, что случилось с той Гуро, которую он знал, и не ждать ли скорого замужества. Та только хмыкает, да отмахивается на весну. Алексей Фёдорович растягивает губы в понимающей улыбке и отпускает. Мало ли кто у фрау следователь на уме, не его это дело, хоть и интересное до чёртиков.       Жаклин отбывает сегодня рано: новых дел нет, а все старые закрыты, и отчёты по ним сданы. Она собирается прогуляться, ведь погода впервые не приносит никаких неудобств. Это непривычно — идти по городу, который каждый день видится из окна экипажа. Гуро закуривает: момент настоятельно требует пафоса. Так и идёт вниз по улице почти до самой Невы. Торговка на набережной продаёт цветы, подснежники, по совершенно глупой цене, и Гуро отдаёт ей в несколько раз больше за целую корзину.       Дома Ника удивлённо хлопает глазами, когда Жаклин вручает ей корзину, кружит рядом, расспрашивает о работе, цветах, ещё о чём-то неважном. Ника заботится, пусть по-своему и только из-за работы, но в этой заботе так легко было забыться, представить невозможное: что ей самой так хочется и их связывает нечто большее, чем банальные рабочие отношения. А Ника точно и не против: ближе садится, в глаза заглядывает, улыбалается скромно.       Гоголь рассказывает о новом выпуске литературного журнала, красивых статуэтках в витрине и недавно найденных в чулане картинах. Жаклин не помнит, откуда они там, но разрешает привести их в порядок и повесить, чтобы немного разнообразить простое убранство комнат.       Часы отбивают шесть, а значит, что подходит время ужина. Ника вновь становится маленьким вихрем, с невероятной скоростью сервируя стол и расставляя блюда. По первой же просьбе принеся бутылку хорошего вина, она с удивлением добавляет приборы ещё на одну персону. Жаклин приглашает разделить с ней трапезу и внутренне ликует, получая согласие. Так рождается новая маленькая традиция для весенних пятниц.

***

      Лето накрывает удивительно тёплой для Петербурга погодой. В городе висит жёлтая пылевая завеса, и находится там нет никакой возможности. Поэтому Гуро отпускает на месяц кухарку, повышает Нику до своего секретаря и увозит за город к Мари. Сестра с детьми рады видеть её, но удивлённо встречают Гоголь. Та тоже смущается подобного к себе внимания, не знает, что с этим делать и, задумавшись, теряется в саду. Жаклин сначала не обращает внимания, но, когда девушки нет до темноты, идёт искать и находит в одной из самых дальних и старых беседок, уснувшую.       Когда они идут обратно в дом, Ника старается выяснить причину, почему её вообще взяли сюда, но внятного ответа не получила. Не говорить же, что просто не хотелось отпускать от себя?       Мари мягко журит Гоголь за поздние прогулки и зовёт разделить с ними ужин. Яша знает, что к их приезду готовилось маленькое пиршество, и совсем не удивляется ломящемуся от угощений столу. Даже дети сейчас какие-то притихшие, разглядывают тётушку во все глаза, изредка поглядывая на Нику. Она почти ничего о себе не рассказывает, не пьёт, да и ничем удивительным не занимается, а потому не является предметом интереса. Жаклин только хмыкает про себя: в одну из пятниц Гоголь призналась, что писательствует на досуге, и, смущаясь, протянула томик «Ганца Кюхельгартена». Книга была, пусть и не идеальная, но неплохая, жаль только, что автор на критику так реагирует. Хотя, зрелище было потрясающее.       В гостевой дом они уходят ближе к полуночи. Луна в чистом небе светит особенно ярко, поэтому свечей с собой не берут и идут так.       — Жаклин Петровна, смотрите, звезда упала, — шепчет Ника, глядя в небо.       — Успели загадать желание-то?       — Да. А вы? — и в глаза смотрит пронзительно, с хитринкой.       — Едва ли, — Гуро вздыхает и идёт дальше. — Пойдёмте, поздно уже.       — Ваша правда.

***

      Долгие взгляды Жаклин замечает, когда семейство едет на охоту. Едут не одни, а с соседями: Корнюхиными и Астахиными, — на зайцев в близлежащий лес. Ника с ними тоже едет, сидит вроде как всегда, а всё равно в глазах детское любопытство плещется. Дети это видят и смеются, мол, такая взрослая, а на охоте не была никогда. Мари шикает на них и придерживает широкополую шляпу: в поле ветер, унесёт ещё.       Гуро верхом больше нравится, чем в коляске, а потому в компании мужчин впереди процессии становится на одного человека больше. Те ворчат на «безумных дам», но охотно спорят, кто принесёт больше добычи. На деньги. Жаклин это смешит, но она тоже охотно участвует, хочется же подурачиться иногда.       В сени деревьев прохладно и спокойно, так что компания жён и детей остаётся там. Мелкие тут же начинают играть и капризничать, особенно девочки. Их матери переговариваются, обсуждая, кажется, Нику. Гоголь сидит в отдалении, рядом с деревом, с книгой в руках. Ничего необычного. Где-то недалеко стучит дятел, да ворчат собаки около колясок. Скоро уже выдвигаться.       Сама охота Жаклин почти не запоминается, больно уж обычная. Зайцев немного, но на ужин хватит. Спор не выигрывает никто, ибо денег с собой нет, но искристое ощущение азарта не покидает разума, заставляя творить глупости. Ника дремлет, а кривой, но симпатичный детский венок украшает её голову.       — Николина Васильевна, проснитесь, скоро уж поедем, — тормошит её Гуро и с хитрой улыбкой добавляет. — Чуть свет уж на ногах, и он у ваших ног.       — Кто? — непонимающе спрашивает Гоголь, щурясь спросонья.       — Заяц, — Жаклин держит за уши чуть помятую собаками тушку.       — Красивый он, — вздыхает Ника, — был.       На том и заканчивают.

***

      Соседские посиделки после охоты грозятся перерасти в кутёж. Детей уже ещё вечером отправляеют домой, так что смущаться становится некого. Вино льётся рекой, смех звучит всё громче, а стыд — всё наиграннее. Жаклин за карточным столом - играют, кажется, в преферанс. Партия неуклонно катится к завершению, а шампанское — мягко ударяет в голову. Ники рядом давно нет, она уходит ещё до полуночи, сославшись на усталость и головную боль. Жаклин её не винит — знает, что она не любит пить, а скромные средства (вежливо обозначенная бедность) отваживают любую охоту играть. Гоголь, скромная как институтка, непривычная к свету и его забавам и не дающаяся в руки, была бы в зале белой вороной. Однако Жаклин не может отбросить мысль о том, чтобы вывести однажды Нику на какой-нибудь вечер, купить ей платье сплошь из атласа и газа, оголить вечно прикрытые руки… Жаклин внутри себя точно облизывается этой пьяной идее и чуть не проигрывает все деньги. Она понимает, что вина в ней уже слишком много, чтобы нормально играть, и уходит, как только заканчивает партию.       Жаклин курит, пока разбуженный ямщик ворчит и проверяет лошадей. Его уже сгоняли один раз до поместья Мари — когда он отвозил Нику — и ехать по совсем густой тьме он не хочет. Однако ж стоит им тронуться, как небо теплеет от лучей медленно поднимающегося солнца, и подъезжают они уже почти посветлу.       Гуро старается не шуметь, когда заходит в гостевой домик, даже отсылает прочь дремлющую в сенях служку, чтобы раздеться самой, но Гоголь слишком хорошо её знает, чтобы спать, когда знакомые каблуки стучат по паркету в соседней комнате. Ника заспанная и лохматая, прикрывает рот широким рукавом ночной рубашки, скрывая зевки, и трёт глаза. Она помогает Жаклин, совсем не заботясь о своём внешнем виде, слишком фамильярном для следователя и её секретаря, но допустимым для только занявшегося утра. Ника расстёгивает многочисленные пуговки и крепежи, слой за слоем высвобождая Яшу, скрытую под приличным костюмом Жаклин Петровны: оголяет скрытые перчатками тонкие пальцы, изящную шею, шрам под ключицей и закованные в сапоги лодыжки. Гоголь нет дела до томности и интимности момента: она заботилась о множестве младших сестёр и братьев, пока её сверстницы вовсю кокетничали с женихами, а потому слабо представляет себе эротизм избавления от одежды — как ей нет дела и до разгорячённой вином фантазии своей хозяйки. Её руки сами расправляют ворот чужой сорочки, разбирают причёску, смывают помаду с волос, а Жаклин гонит прочь развратные картинки в голове, стоит ей только мельком поймать сонный взгляд Ники. «Практически спит» — осознаёт Гуро, и её затапливает густой и тёплой, пьяной нежностью.       Гоголь откланивается и уходит к себе, стоит ей закончить, но Жаклин не может удержаться от того, чтобы в несколько порывистых шагов не догнать её, обхватывая её за талию со спины и уткнувшись носом куда-то в шею, перестать бормотать какие-то глупости на пьяном смешении французского и немецкого. Ника сначала испуганно замирает, а потом расслабляется в знакомых руках и только и может, что ворчать: «Жаклин Петровна, вы перебрали вина, идите спать. Жаклин Петровна, на дворе уже встали, увидят же нас, идите к себе. Жаклин Петровна, ну чего ж вы как дитя…». Сама Жаклин Петровна готова в очередной раз бросить вызов общественной морали. Она кидается в очередную авантюру с разбегу, пан или пропал, с извечной упрямой решимостью выпаливает в кружевной ворот никиной сорочки:       — Назови меня Яшей.       И после неё хоть потоп.       — Если я назову вас так, вы пойдёте спать?       — Пойду. Куда захочешь пойду.       Ника на минуту замирает в руках, задумчиво глядя в окно. А потом, кидаясь за Гуро следом, говорит:       — Идите к себе, вам давно пора бы уже лечь, Яша.       От интонации в своём имени Жаклин бросает в дрожь, и она расцепляет руки. Всё внутри скручивается узлами и вспархивает бабочками. Гоголь смотрит на неё и как будто бы всё понимает, а может и читает во вспыхнувших искрах глаз или сама посылает эти стаи небесно-голубых морфид. Ника поворачивается к Жаклин и невесомым поцелуем в щёку заставляет колени Гуро подкоситься, капитулируя.       — Добрых снов, Яшенька.       Её улыбка быстрее солнечного зайчика. Через мгновение Гоголь уже нет в комнате, она скрылась у себя, предусмотрительно щёлкнув замком, а Жаклин касается пальцами щеки и понимает, что краснеет.       Заснуть получается лишь когда весь дом уже давно поднялся с постелей, а потому спит Гуро до самого вечера. Ника тактично делает вид, что ничего не произошло, а сама Жаклин — что ничего не помнит.