февраль, октябрь, июль

На улице стоял чудесный воскресный день.  Солнце было непривычно тёплым для первых чисел мая и уже грело землю, а его свет падал на всё, до чего мог дотянуться. На деревьях зеленели почки и первые листья. Территория Александровского дворца благоухала, цвела и вместе со всеми её обитателями радовалась приближавшемуся теплу.  Николай был вдохновлён, но при этом — абсолютно спокоен душой. После воскресной службы они всей семьей вернулись в резиденцию, у них с Аликс состоялась теплая беседа, пока Настенька и Маша резвились вокруг, собирая первые цветы. Детский смех разливался по дорожкам, сыпался звоном колокольчиков, и мужчина не мог нарадоваться. Его, как мягкой лавандовой простыней, накрыло умиротворение. Поспособствовало всё: и торжественная атмосфера церкви, пропитанной утренним солнечным светом, и присутствие жены рядом, и хорошее самочувствие детей. В стране всё тоже постепенно приходило в норму: на самом деле, ему было очень сложно оценить масштабы, он до сих пор не до конца осознавал всю суть своей роли в этом государстве, продолжая плыть по течению. Когда Столыпин подталкивал его, указывая на очевидные вещи так, как обычно котёнка носом тыкают в лужу, ему не оставалось ничего, кроме как пожимать плечами с искренним непониманием и извиняться. Все эти политические дела были так далеки от его идеала жизни, что он уже немножко жалел, что родился в семье монархов.  В этот день можно было ненадолго выдохнуть и забыть о проблемах, которые Николай сам не до конца понимал. Солнце светило так, что хотелось только щуриться на него и отбрасывать в сторону все тревоги.  Вернувшись во дворец к полудню, он сел за стол в кабинете, чтобы сделать запись в дневнике. Перьевая ручка особенно хорошо лежала в руке, а слова так и текли на бумагу сами. Запись получилась что надо: она излучала такое тепло, такой оптимизм и веру в лучшее, что об авторе этих строк могло сложиться только самое приятное впечатление.  Он был в чудесном расположении духа и весь оставшийся день. До обеда ему удалось поработать над одной из начатых картин: на ней был изображён пейзаж, которым Николай грезил. Это были горы в летнюю ночь, с сумерками на небе, и сквозь полотно с краской практически осязаем был тёплый ветерок. Рисуя, он каждый раз изумлялся, как благотворно это воздействует на его самочувствие: унималась любая тревога, на время рисования из тела исчезали все боли, а в душе наступал покой. Словно, распределяя краски кистью на холсте, он такой же кистью плавно распределял все душевные беспокойства, заставляя их раствориться.  После чая он читал книгу. Страницы шуршали особенно приятно и слабо пахли краской. Было хорошо находить такие мелочи в обыденной жизни, которые помогали почувствовать себя счастливее: даже дышать от этого становилось легче.  Когда солнце начало плавно катиться к горизонту, вся королевская семья собралась на заднем дворе, где была широкая лужайка. Аликс напевала какую-то песню, пришли даже лакеи и кухарки, свободные от работы: была запланирована фотосессия, они хотели поглазеть, а Николай никогда не был против. Он вообще старался относиться с уважением даже к прислуге, и со многими из них у него бывали увлекательные беседы. Если Николай и любил что-то больше рисования, чтения и молитв, то это была фотография. Целый альбом запечатлённых воспоминаний уже хранился на его полках, и он никогда не упускал возможность дополнить его.  Вот и сейчас: выдался такой светлый, теплый денёк, хотелось надеть лучшую рубашку, обнять жену и картинкой сохранить этот день навсегда. Кто знает, повторится ли ещё такое чудесное воскресенье.  Николай подозвал к себе ребятишек, пока фотограф устанавливал камеру и настраивал свет. Они рассчитали время, как нужно, и свет в эти часы как раз был более мягким, рассеянным.  — Мы с мамой встанем посередине, — пояснил он, указывая на место на полянке, — ты, Олечка, вставай сбоку, Таня — рядом, и возьмитесь за руки, вот так, — он одобрительно кивнул. Дети выстраивались, внимательно глядя на него. — Маша, Настенька, а вы с другой стороны, — он улыбнулся им. — Алешку я возьму на руки. Да, сынок? Он был так осторожен с ними, так заботлив, что дети всегда смотрели на него с щенячьей преданностью и восторгом. А жена глядела с восхищением и переполнялась гордостью.  Семья наконец встала, как и планировалось, фотограф открыл объектив. Николай, обняв жену, шепнул ей что-то ласковое, отчего она искренне улыбнулась, а на щеках появился лёгкий румянец.  Фотография действительно смогла сохранить в себе этот день: без красок, в черно-белом цвете, но с тем же теплом и душой. Николай особенно дорожил этой фотокарточкой: когда уезжал в ставку Верховного главнокомандующего, брал с собой только те, которые можно было вложить во внутренний карман одежды, а эту лишь проводил взглядом. И потом, когда их увозили в Екатеринбург, оставил её на стене: видимо, предчувствовал, как всё закончится, и хотел сохранить хоть какую-то память о Романовых в Александровском дворце.  Фотография действительно осталась висеть: вероятно, обыск резиденции проводился неопытным или невнимательным последователем большевиков, а может, этот последователь намеренно сделал вид, что не заметил её. Так или иначе, до переезда в это здание сотрудников НКВД, фотокарточка, покрывшаяся слоем пыли, висела на стене в позолоченной рамке, и с неё искренне и счастливо улыбались люди, не предвещавшие беды.  В тот воскресный день, когда было сделано фото, они действительно не подозревали, какая череда трагедий настигнет их семью уже через два года. С началом Первой мировой всё пошло под откос, она, словно клубок ниток, потянула за собой все ужасные события, и, начиная с 1914, не было ни дня, чтобы Николай был спокоен или умиротворён. Нет: его всегда терзали переживания, вина, которую ему внушало его окружение, а в первую очередь — он сам, тревога за будущее. Будущее, которое казалось таким далеким, а на самом деле уже догоняло сзади, протягивая когтистые чёрные лапы.  Тогда никто не мог предположить, какая трагедия случится в феврале, как будут развиваться события после октября, и как в июле тысяча девятьсот восемнадцатого прекратит своё существование династия. Никто не знал: потому все улыбались, ощущали счастье, могли спокойно радоваться солнцу и весне.  Николай понимал, что гроза неминуема, но не ожидал прихода бури, сметающей всё на своём пути. И хорошо, что не ожидал: тем легче ему было жить те годы до убийства австрийского эрцгерцога, не изводя себя напрасными тревогами.  Фотография запечатлела теплоту этого дня, нежные улыбки и беззаботность, столь редкую в те страшные годы. И какой бы смертью они ни умерли, как много ни страдали, сколько трагедий ни увидели, на снимке они навсегда остались именно такими: счастливыми, воодушевлёнными, с застывшей во взглядах любовью друг к другу и к своей стране.