Изложить всё на бумаге.

      Открыв деревянную дверь, я зашел к Кириллову в небольшую комнату. Он уныло лежал на кровати, смотря в потолок, словно совершенно не замечая меня, но повернув голову, он увидел меня, и на его губах появилась привычная для него улыбка. Алексей Нилыч явно не ожидал увидеть меня сегодня, но точно был рад. У меня внутри заворочилось что-то. Эта невинная душа уже давно отказалась от идеи самоубийства, и заменой Бога самим собой, и спокойно занялся чертежами. А я пришел, чтобы убить его. Смогу ли я простить себя за это? Кириллов был своеобразным человеком, но самым откровенным и открытым. Он до жути любил кого-то, и сидел ночами, рисуя что-то для него, чтобы впечатлить его как-то. А я… А я вряд ли могу кого-то полюбить. Я не вижу смысла в любви, смысл есть только в революции. Революция необходима. Мои рассуждения перебил Алексей, со своей привычкой лезть в объятия ко мне. Я никогда не был против — мне лишь все равно, обнимают ли меня, или же нет. Сам Я никого не обнимаю, но к этому «ритуалу» Кириллова Я уже давно привык. В этот раз Я быстро вырвался из его объятий, и посмотрел ему в глаза. Он сложил руки на груди, отворачиваясь, но совершенно без обиды. Вскоре, он снова посмотрел на меня, даже как-то взволнованно: — Что-то случилось? — спросил он, наклоняя голову набок. Я сглотнул, достав из кармана пистолет, наставив его прямо ему в лоб. Он удивленно посмотрел на мою руку: — Мы же… Не договаривались… — он говорил как то смято и нервно — Мы же не говорили об этом… Нет, Я же не готов… Умирать… Удивительно, но я слегка вздрогнул, но продолжал держать пистолет у его лба. — Кириллов, Вы же понимаете, все для революции. Так надо. — Для революции… — повторил он, чтобы лучше запомнить, и выдохнул — Я… Могу сделать… Последнее в своей жизни?.. Мне бы хотелось отказать ему, но Я не смог, и лишь кивнул, продолжая держать пистолет. Он занервничал, а потом прильнул своими губами к моим губам. Как же я перепугался от неожиданности. Я никогда ни с кем не целовался, а тут, меня поцеловали самого. У меня в животе появились бабочки, и Я выронил пистолет. Сейчас Я ожидал, что Кириллов убьет меня, но он, отстранившись, подал пистолет мне обратно. — Стреляйте, Петр Степанович. — улыбнулся он, все так же нервничая, и вроде бы, со слезами на глазах. Только сейчас Я понял, что он был влюблен лишь в меня, поэтому и поцеловал. Он рисовал все это для того, чтобы впечатлить меня… Он жил… Ради меня, а сейчас я бессердечно убью его. Человек, ради которого он жил, сам лишит его жизни. Я грубо оттолкнул его руку с пистолетом, и закрыл лицо руками. — Алексей… — Я убрал руки от лица, посмотрев ему в глаза. — Вы… — Я. — ответил он, и подошел ко мне, кинув пистолет на стол. Тут же Я ощутил его объятия, и он ласково прижался ко мне, а я, даже долго не думая, уткнулся носом в его шею. Хотелось бы забыть все, что Я говорил сам себе до этого. Я могу любить. Могу. Человеку хватает 4 минуты, чтобы влюбиться, а это 4 года… И вот… Это осознание… Я взял его за подбородок, и он, слегка дрожа, посмотрел на меня, но Я лишь впился в его губы своими. На его щеках появился румянец, и Кириллов прижался ко мне как котенок, желающий ласки. Медленно начиная его гладить, я отстранился, все еще ничего не говоря. — Я люблю Вас, Петр Степанович. Пьер… Пьерушка… — он отошел от меня, взял со стола много листов, и отдал их мне в руки. — Вот все мои любовные письма, мои рисунки вам, мои… — Вы изложили все на бумаге? — посмотрел я ему в глаза вновь. — Не то чтобы все… — замялся Кириллов — Все на бумаге не изложишь… Я скорее… Мои губы дрогнули, и я коротко выдавил: — Люблю. — этих пяти букв хватило, чтобы его глаза засияли с новой силой, и он крепко обнял меня вновь. — Тебя… Лёш… Я улыбнулся после своих же слов, и чмокнул его в макушку.