Сирень

— Это доходный дом Михайлова, построен в 1900-ом, кажется, году архитектором Смирновым. Модерн, не северный, а обычный, видишь, дом облицован серым гранитом и гнейсогранитом, а укра... Олег совсем не слушает. Он третий час мерит шагами Питер, вдыхая белые ночи и выдыхая облака табачного дыма. Невский, Галерная, сад Академии, Репина, а теперь Введенская улица... И везде — дома. Уникальные дома, красивые дома, "представляешь, здесь творилась история" дома и "неужели тебе неинтересно, Олег?" дома. Это чертов город — тут кругом дома! Старый город, большой город. Город на сотню учебников по сотне томов истории, и кругом дома. Серёжа знает всё об этих домах и о том сухом Lux Vitis, что они, как подростки, пьют, гуляя по Галерной. Взяли бы ламбруску, как раньше. Чтобы приятно и без претензий, а не перекладывая из деревянной коробки в бумажный пакет на глазах у шокированного консультанта. Да, парень, нынешняя молодежь покупает бутылку на пол твоей зарплаты и пьёт по подворотням, как панки. Олег хмурится сам себе, какая они молодежь. После вина Серёжа решает, что теперь всё об окружающих (всех) домах будет знать и Олег. Олег же пока запомнил только "флигель". Не конкретный. Слово "флигель" и его значение. В начале Репина много флигелей. Ни памяти, ни сил восхищаться. Всё выжжено, как те пустыни — в песок, и разнесено промозглым питерским ветром по углам. Превращено в историю, как и эти дома. И фасад красивый, и здание стоит, и история есть, а внутри... Внутри всё перекромсано под элитное жильё да коммуналки-клетушки, заселено клопами да туристами. Он такой же — фасад с деревянными перекрытиями и текущей крышей, заботливо удерживаемый стяжками да подлатанный косметикой. Черт его разберёт, что с ним пытается сделать этот рыжий. А рыжий смеется, тянет рукава флиски — в городе лето, но по прямому ребру Петроградки-Введенской от сердца-крепости гуляет холодный влажный ветер. — Есть хочется... — тянет Серёжа, и это меняет всё. Становится понятно. Еда — задача. Измеримая достижимая осязаемая задача. Даже в два тридцать ночи. Олег понимает "еду" лучше, чем какие-то дома. На углу Большого и Рыбацкой находится чудом работающее “Бюро”. Полный зал гудит голосами, у входа образовалась спонтанная летняя терраса прямо на поребрике. Олег хватает своего хмельного гида за край рукава и тянет внутрь. Им не находят столик, но обещают горячие бургеры с собой и последнюю бутылку игристого. — Как удачно, — сверкает в хостес глазами рыжий, — игр-ри-и-истое... Слово тянется на языке под захмелевшую улыбку. — Будешь есть на ходу? — Олег не одобряет это. Не надо так. Он-то привык, а Серёже надо нормально: стол, приборы... Опять тот на себя забивает, то ли специально, то ли ведомый своей увлекающейся натурой. — Найдём лавочку, — совсем беззаботно откликается рыжий, вырываясь из кафе в белую ночь и город. Лавочка находится возле дома Свирьстроя. Олег не ебёт, что это за Свирьстрой и почему у него свой дом. Он смотрит на приземлившегося на бетонную ограду Серёжу и кидает ему на плечи свою кожанку. Хоть немного теплее. Иммунитет ведь ни к черту — завтра сляжет с температурой. Или это уже сегодня? Серёжа хлопает пробкой шампанского. Слишком звонко для тихой ночи, и Олег оглядывается в поисках ментов. Неужели никого? Все на мосты смотрят? Игристое из горла пьётся ужасно и возвращает на десяток лет назад. До его армии и неродного лоска этого рыжего. Тогда всё было проще, а казалось — сложнее. Тогда всё было так же, как сейчас. На втором круге Олег давится “волшебными пузырьками”, откашливается, делает вдох. Задыхается. Сирень. Приторная сладкая сирень повсюду. Затапливает собой город, как сумеречная белая-не белая ночь. Серёжа сидит под цветущими деревьями. Бордовые и белые кисти вокруг него. Он припадает к бутылке и так же, из горла, давясь пузырьками, жадно пьёт. Как в последний раз. Как _тогда_. Неродной рыжий сбежал куда-то. Оставил старых друзей наедине. Олег оглушен. Олег дезориентирован. Олег смотрит на родного человека и не понимает, где его любимый, мягкий и знакомый, а где уже тот: агрессивный из углов и наглый из дорогих шмоток-цацек-дорогого вина рыжий. А на языке жжет, и грудь болит. Будто он не питерской, а миддлберской сиренью дышит. Опыт есть, и память подкидывает —ощущения похожие. Глаза тоже жжет. Незнакомо и больно. Смахивая рукой, Олег понимает — всего лишь слёзы. Слёзы? — Я рад быть тут. С тобой, — выдыхает Серёжа, протягивая игристое. — Я скучал. Мне было плохо. — А сейчас? — Олег старается удержать лицо. Понимает, что затея обречена на провал. Очередная провальная, только эта не отпечатается на шкуре. Всё, что могло, уже отпечаталось, наследило и вырвало куски, породив из них злобных демонов. — А сейчас мне хорошо, — Сергей улыбается, и его глаза будто освещают весь этот глупый старый город и одну заблудшую потерянную душу. В мыслях всполохами проносятся воспоминания: смс-ки, письма, вокзал и ладонь на окошке, учебка и встречи через забор, "я ухожу" и "я поступил", Москва и выпускной, детский дом и странный рыжий мальчик. И всё это сейчас из-за глупого "Да" на такое же глупое "Приедешь?". — Пьёшь? — Серёжа так и стоял с протянутой бутылкой, пока Олег откровенно тупил в происходящее. Протянуть руку, нащупать вместе чужие холодные пальцы на стекле. Олег слегка тянет на себя вино, а вытягивает Сергея. И вот уже холодные пальцы цепляются за спину сквозь футболку, а горячее дыхание жжет плечо. — Я скучал, — шепчет Серёжа, и Олег чувствует себя спасательным кругом или спасенным со спасательным кругом, — каждую минуту, каждый момент. Всегда. — Когда вспоминал, — отрезает Олег, отбирая наконец-то эту дурацкую бутылку, что колола в рёбра, и сгребая своё спасение, ловя скатывающуюся с плеч куртку. Сирень вновь выжигает глаза, нос, глотку, внутренности. “Что же это за деревья тут такие?” — Верно, — Сергей заглядывает в глаза, лукаво улыбается, — но вспоминал часто. Всё дело в сирени, игристом и опьяняющем городе. В долгом дне, эмоциях на празднике и наверняка в чем-то ещё. Совсем не в том, что у Серёжи мягкие волосы, гладкая, почти прозрачная кожа и он сам — словно огонь. Совсем не в том, что Сережа лучший и словно солнце освещает мрак Олега. Совсем нет.