Большая Ф

Любимая буква в алфавите у Молли — «Ф», но теперь уж и не вспомнить почему. С памятью у нее беда, да и глаза стали не те.       Вот недавно считала родню по головам — дети, внуки, правнуки — и насчитала на одного больше. Ладно бы раз, но так целых три подряд. И сама не поняла, как так получилось. Не иначе, переволновалась перед праздниками. Особые они, первые за много лет, когда все собрались. Чарли и тот из Румынии прилетел. Прямо на метле, паршивец. Летучего пороха, говорит, боюсь. Пороха, видите ли, боится, а материнского подзатыльника — нет. Шестой десяток пошел, а все как ребенок. Мало Молли без него забот.       До Рождества — всего ничего, а у нее свитера не все связаны и праздничный кекс не поднялся. Гермиона над ним поколдовала, зарумянила и взбила, но Молли-то видела, как оно сразу вышло.       — Отдохните, — с улыбкой предложила Гермиона, вставая между ней и плитой. — Мы все сами доделаем, чуть-чуть осталось.       — И правда, мам, — кивнул Рон. — Выглядишь уставшей.       Молли подумала огрызнуться, схватиться за сковороду или, на худой конец, за сыновье ухо, но передумала. Засмотрелась на седину у него на висках, будто вспомнив что-то далекое-предалекое. Важное. Особенное. Вспомнила и, тряхнув головой, сразу позабыла.       — Весь белый стал, — укорила она. — И когда только успел?       — Так в семнадцать, после той ночи еще… — начал он и смолк, перехватив гневный взгляд жены. — Сто лет прошло.       Молли кивнула, прошла в гостиную к шитью, села. Позволила мыслям течь, и сама будто на секунду уплыла по реке времени назад. До стены, за которой — тьма и речная муть. Почему? Было же за ней что-то раньше?       — Ба, а ты и мне свитер свяжешь? — спросил Билл-младший, вынырнув из-под стола прямо ей под руку.       — Конечно, свяжу, — улыбнулась Молли. — И брату твоему.       Игнациус — точно такой же, как брат, только на две минуты младше — показался из-под стола и, скорчив рожицу, словно ему кислого дали, замотал головой.       — Не, я уже из такого вырос.       — Кто бы тебя спрашивал, — махнула рукой Молли. — Все равно свяжу, Игнациус.       — Вообще-то я Билл-младший, — надул губы Игнациус.       — И вы, мадам, еще называетесь нашей прабабушкой? — хохотнул Билл-младший.       Молли выронила спицы, но не стала их поднимать. Руки у нее ослабли, а нижняя губа предательски задрожала.       — Да мы просто пошутили, ба.       — Плохо пошутили, ба, прости.       — Вот твои спицы.       Мальчишки заголосили, расталкивая друг друга в попытке подать ей спицы. Молли приняла их рассеянно и взялась за вязание, только проводив рыжих сорванцов задумчивым взглядом.       Хоть голова у нее и была не на месте, руки свое дело знали. Вязание спорилось, и она даже расстроилась, когда Джордж отвлек ее, по-кошачьи подкравшись сзади и обняв за плечи.       — Смерти моей хочешь, — проворчала она. — А ведь мать у тебя одна!       — Хорошо, что я у вас не один, правда? — пошутил Джордж, присаживаясь перед Молли на пол и примирительно вскидывая руки. — Не цените вы, женщины, любви и нежности. Все одинаковые.       Молли вздохнула, положила мозолистую руку сыну на макушку, погладила едва-едва. Большего он бы не простил, да и она бы себе не разрешила.       О его браке в «Норе» говорили шепотом или не говорили вовсе.       — А эта где? — спросила Молли наконец.       — В саду с младшими играет, — натянуто улыбнулся Джордж. — Меня, надо думать, видеть не желает.              Что-то с этой Анджелиной было не так, да и с ее Джорджем тоже, Молли давно уже поняла. Неправильная у них пара получилась, словно куски из разных наборов.       — Уизли не разводятся, — сказал Джордж.       Молли хмыкнула, да так громко, что сама себе удивилась.       — Кто это тебе сказал, что Уизли могут, а что — нет?       Джордж кивнул и только теперь заметил вязание.       — Надо же, знаменитые свитера. Можно мне этот? Больно цвет хорош.       Молли покачала головой, а потом, глянув на свитер, замерла. На груди красовалась большая золотая «Ф».       Джордж тоже заметил: посмотрел на мать, потом на свитер, потом снова на мать.       — Как же это вышло…       — Мам, ты чего?       — А я, старая, и не заметила… Совсем того. Распускать теперь.       Дверь в гостиную открылась, и на пороге возникла сияющая и прекрасная Флер с праздничным пирогом в руках. Мальчишки привели Артура и торжественно усадили его во главе стола. Молли невольно оправила платье и прическу, прежде чем сесть рядом и улыбнуться мужу.       Вот уж кто совсем не изменился: все такой же красавец, как при их первой встрече, разве что волос меньше и плечи при ходьбе дрожат. Но все равно — глаз не отвести. Да и в их возрасте никто не идеален.       — С годовщиной!       Скоро будет Рождество, но пока — их праздник. Маленький, родной, важный.              Все подняли бокалы, и Молли, не пригубив, опустила свой. Взгляд ее невольно упал на брошенное, стыдливо перевернутое вязание. Под сердцем глухо кольнуло, напоминая о чем-то. Затем снова кольнуло, уже сильнее — так, что в глазах потемнело.       Каким-то чудом Молли устояла на ногах и сумела аккуратно опуститься на свой стул. Артур взял ее за руку и, оставив на ней влажный поцелуй, наклонился к уху и прошептал:       — И миллиона лет с тобой в браке будет мало.       — Как верно, любимый!       Они много ели и смеялись как никогда. Молли позволила себе забыть о своей язве и позвоночной грыже Артура, на один только вечер скинуть проклятый возраст и побыть принцессой-ведьмой на сказочном балу. И все же смутная тревога не отпускала ее до конца. Вспомнить, что она забыла, было так важно, так необходимо. Кажется, она обещала себе — или кому-то другому, безумно любимому — не забывать, помнить о чем-то до последних дней. Только что же это было? Или кто?       После ужина Перси поставил ее любимую Селестину Уорлок и, укутав озябшие ноги пледом, разрешил подремать на диване.       Проснулась Молли посреди ночи с чужим именем на губах. Гневно окликая кого-то и браня за то, что оставил, ушел, не подумав, как она без него. И ведь за все годы после той стылой и звездной ночи и шорохом не дал о себе знать. Вот уж точно подзатыльник заслужил сразу после поцелуев.       В открытое окно повеяло холодом, и Молли поежилась, сбрасывая воспоминания, как старую кожу. Потянулась за пледом и невольно коснулась вязания. Развернула его, вспомнила, что собиралась распустить, даже палочку подняла, но отчего-то не решилась, засмотревшись на вязь.       «Ф». Большая красивая «Ф». Ее «Ф».       Фред.       Молли наконец вспомнила, и горе, все такое же свежее, как в тот первый страшный день, обрушилось на нее мешком. Но вместе с ним — что-то еще.       Сердце гулко бухнуло в груди.       Она вспомнила его первый нелепый шаг, модную лысую прическу после игр в парикмахера с палочкой Артура, самый большой их скандал, когда Фред подговорил Джорджа с помпой бросить школу и открыть магазин пакостей. Молли неделю с ним не разговаривала и жалела об этом больше всего в жизни. Сколько бы она отдала, чтобы вернуть эту неделю теперь и поговорить с ним хотя бы еще один раз.       Сердце Молли сладко вздрогнуло и замерло.       Чья-то рука огладила ее плечо.       «Ф». Какая все-таки хорошая буква, не зря ее любимая.       — Мам?