Человек — это меч, и верность его рукоять. Гест
Сантос говорит: — Полковник, при всём уважении к вашему опыту, захлопнитесь, а? Здесь не ваша война, а это — не ваши люди. («Это не моя война», — говорит Сэм Уитвики десятью годами ранее, а потом умирает на этой войне, выбрав сторону первым из всего человечества) Пустынный песок скрипит на зубах и под подошвами берцев, дотянувшееся через десятилетие египетское солнце облизывает кожу ядерным языком. «Ошибаешься, капитан, война всё-таки моя. Теперь — только моя», — думает Уильям, но захлопывается из чистой вежливости: стоит быть вежливым с человеком, с чьей базы ты воруешь металлолом. Перед тем, как в обход охраны вывести Мадфлэпа за пределы ангара следующей же ночью, Леннокс начисто вырубает питание всего периметра (к тому времени мелкий, зато зловредный кибертронский вирус уже доедает локальную сеть), так что его паскудной ухмылки без ПНВ всё равно не разглядеть.***
— Ты же понимаешь, сынок, мы ничего не можем сделать, — тихо говорит генерал Моршауэр, впервые за всё то время, что Леннокс с ним знаком, действительно выглядящий на свои годы: больше не глава, пожалуй, самой боеспособной организации мира, а просто немолодой уставший человек. — Наша война закончилась. Да, иногда войны проигрывают, так тоже бывает. Ты должен понимать. — Я понимаю, сэр, — кивает Уильям. — Пожалуйста, не делай того, что могло бы вызвать вопросы у Департамента внутренней безопасности, — просит Моршауэр. Десятилетний опыт работы с Ленноксом даёт ему право на подобные просьбы. — Я больше не смогу тебя прикрыть, и если ты пойдёшь напролом, это не закончится ничем хорошим. Десятилетний опыт работы с Ленноксом подсказывает генералу, что Уильям Леннокс никогда не подчинялся приказам. — Я знаю, Уилл, что парень был тебе дорог. В конце концов, я сам все эти годы не раз шёл на должностное преступление ради Сэма Уитвики — потому что ты был лучшим из моих подчинённых, и ты верил ему, а я верил тебе… но, Уилл, мы больше не можем держаться за веру в мальчика, который колледж-то едва окончил. Хотя бы потому, что его больше нет в живых, а, значит, его стратегия была ошибочна. Мы больше не можем играть по его правилам. («Он не солдат, он всего лишь посыльный», — говорит Шарлотта Миринг, директор Национальной разведки, и Леннокс в две тысячи одиннадцатом вежливо улыбается вместо того, чтобы засмеяться ей в лицо: вам бы иметь таких солдат, как этот посыльный, мэм!) — А вот это, сэр, уже совсем не ваше дело, — улыбается Уильям, поднимая взгляд от лакированной, почти зеркальной поверхности стола. Челюсти у него сжаты так, что скулам становится больно. Очевидного — того, что генерала сместили только и исключительно из-за Леннокса, — никто из них не упоминает.***
Сеймур Симмонс, бывший агент Сектора 7, назначает ему встречу в кафе настолько конспиративном, что от него за милю разит играми в шпионов. Если бы Симмонс на самом деле интересовал кого-то, кроме продавцов подержанной техники, его бы стоило брать в оборот уже только за сам факт посещения подобных кафе. — Слушай, майор… Ах, прости, полковник. Быстро ты по службе продвинулся, не чета старине Симмонсу! Честным трудом не много-то заработаешь, а? — Симмонс умудряется одновременно чесать ногу, набирать сообщение в телефоне и помешивать трубочкой легкомысленный разноцветный коктейль. — Так вот, полковник. С вами, конечно, было очень весело: я люблю психов, сам такой… но ты не просто псих, а псих опасный. Куда там у вас в Пентагоне смотрят вообще, если к тебе до сих пор конвой не приставили?! Не, парень, я наигрался уже в героя, и тебе не советую лезть на рожон. От этого, говорят, умирают, а я жить хочу. Долго, Леннокс, жить. Счастливо. И сидеть в личном «Бентли», а не принудительно на психотропах. Ещё по коктейлю? Уильям скрипит зубами так, что, кажется, доходит даже до Симмонса. — Веришь, нет, — Сеймур даже клацать клавиатурой перестаёт. — Я бы сам всё отдал, чтоб мальчишка был жив. Но он мёртв, Леннокс. Он мёртв, а ты — не Иисус Христос, чтобы играть с ним в воскрешение Лазаря. Это была славная охота, полковник. («Кто бы мог подумать, что весь наш чёртов мир держался на одном-единственном дурно воспитанном мальчишке», — говорит Симмонс на прощание, и Уильям долго не может отделаться от мысли, что Сеймур знает гораздо больше, чем рассказывает)***
Пустынный песок скрипит на зубах и под подошвами берцев, египетское солнце облизывает кожу ядерным языком. У Сэма Уитвики после смерти разглаживается складка между бровями, и лицо становится совсем детским, а Леннокс впервые в жизни отчаянно завидует Микаэле Бэйнс, которая может держать лицо Сэма в ладонях и неистово просить его вернуться к ней. Микаэла может говорить Сэму, что любит его, так, чтобы это слышала вся планета. «Вернись, пожалуйста», — мысленно просит Уильям, растянувшись на песке рядом с телом Сэма, когда его, почти задохнувшегося от выполнения искусственного дыхания, сменяют медики. — «Вернись не ко мне, а к ней, только возвращайся из смерти, там нет ничего, ради чего бы стоило оставаться мёртвым». К сожалению, любовь не воскрешает из мёртвых, иначе семью годами позднее у Уильяма тоже получилось бы провернуть тот же самый номер… хотя, возможно, перед лицом смерти любовь Уильяма Леннокса имеет меньшее значение, чем любовь красотки Микаэлы. Любовь Уильяма не воскрешает.***
Новые сослуживцы рассматривают Леннокса как любопытную, но не особо приятную диковинку (веса звания и былых заслуг ещё хватает на то, чтобы ему не плевали в утренний кофе), а фамилия его обрастает тоннами слухов ещё более абсурдных, чем при службе в NEST. Кажется, коммуникация с многотонными грудами железа проходила менее травмоопасно, чем общение с этими, в общем-то, славными ребятами… так что, когда капитан Сантос приветственно протягивает ему руку, первые три секунды полковник Леннокс смотрит на протянутую ладонь с недоумением. Похоже, парень весьма оригинально представляет себе расстановку сил. У капитана крепкое сухое рукопожатие, вязь татуировок от запястий до плеч, неуставные буйные кудри и едва уловимый акцент на кончике языка. — Подружимся, полковник! — улыбается Альваро, отличный солдат и хороший парень. «Вряд ли», — думает Леннокс, глядя на шеврон с аббревиатурой из трёх букв, и только потом — в глаза. У Альваро Сантоса глаза честного человека, а сам Уильям в его годы успел натворить дел на пару десятков пожизненных сроков, так что… Леннокс не может его судить. Сколько ему было, когда десептиконы сравняли с землёй Чикаго? Получается, что двадцать пять. Альваро всего-то года на три старше Сэма… и Леннокс никогда не будет спрашивать его, где он был в две тысячи одиннадцатом. Разумеется, рано или поздно они становятся если не друзьями, то почти напарниками по всем законам жанра: Леннокс, отдавший девять лет жизни рейнджерам и несколько больше — Сэму Уитвики (или автоботам, но тут как посмотреть), лучше прочих знает, что человек, с которым ты месишь то грязь, то раскалённый песок, и делишь один бинт на двоих (да и тот нестерильный), закономерно становится ближе, чем тот, с кем ты этого не делал… «Да, но только один из здесь присутствующих саботирует работу Службы ликвидации» — кивает Леннокс своему внутреннему голосу в такие моменты и идёт вносить суматоху в разведданные. У него за спиной больше нет отряда отборных головорезов, которые пошли бы за командиром в любое пекло, как ходили сотни раз, да и сам он больше не так молод и зол, как был на Диего-Гарсии… но у Леннокса всё ещё есть долг. Ничего, кроме долга, у него больше нет. Кажется, кроме лежащего на плечах бетонной плитой долга у полковника Леннокса имеется ещё и удачливость, которой хватило бы на целый партизанский отряд: только неограниченным запасом удачи можно объяснить то, что ни разу в поисках виновного в неудачах СЛТ Альваро Сантос не выходит на его след. И лишь когда Кэнопи удаётся скрыться средь бела дня благодаря устроенной Ленноксом диверсии, попутно немного проредив личный состав подразделения Сантоса, Альваро, коротко вдыхая сквозь зубы, хватает Уильяма за китель, подтаскивает к себе и высказывает всё, что думает о стратегических решениях полковника Леннокса, прямо в лицо, перемежая отборную ругань редкой красоты выражениями на каком-то из диалектов португальского. Уилл думает: ага. Вот оно как. Неплохо. На Сантоса, после пришедшего сконфуженно извиняться (период рапортов и уставщины для них закончился ещё даже не на этой работе), зла он и подавно не держит. Во-первых, если бы Сантос знал, как легко умысел маскируется халатностью, с Ленноксом говорил бы уже не он и не здесь, а во-вторых, Уильям и сейчас за своих бойцов порвал бы любого, а не то что в лучшие годы, так что капитана Сантоса он отлично понимает, однако ж нисколько ему не сочувствует. Лояльность полковника Леннокса спустя даже пятнадцать лет после экскурсии по дамбе Гувера принадлежит только одному человеку, несмотря на то, что Сэм Уитвики, будь он жив, сейчас наверняка обозвал бы самого Леннокса приспособленцем и изворотливым ублюдком. Следующего автобота он уводит прямо от конвоя, сопровождающего бедолагу на утилизацию. Спасённый обладает крайне дурным характером — семейное это у них, что ли, с Сайдсвайпом? — зато в душу как кожаные мешки не лезет.***
В годовщину смерти Сэма Уитвики Леннокс надирается, как в последний раз, и одному богу известно, каким образом он наутро просыпается в квартире капитана Сантоса с гулко гудящей пустой головой. Кажется, вчера он злоупотреблял званием. Хорошо, если не на этом самом диване. Альваро приносит ему стакан шипучей воды, садится рядом взъерошенной чёрной птицей, говорит: — Ты вчера совсем плох был, полковник. Совет подчинённого нужен? Для начала Леннокс напоминает, что подчинённым Альваро Сантос ему формально не является, а на субординацию и на службе кладёт с прибором, что уж говорить о ситуации, когда целый полковник армии США валяется на его диване в одних джинсах. Потом говорит: — Рискни, пожалуй. Сантос улыбается с умеренным сочувствием. Такую улыбку Леннокс в последний раз видел у дантиста, и ничего хорошего с его зубами тогда не произошло. — На месте человека, в одиночку ведущего партизанскую войну, я бы не расширял сознание ничем крепче содовой. Всю полковничью выдержку приходится потратить на то, чтобы не подавиться. Альваро смотрит на него слишком понимающе для человека, с которым они находятся по разные стороны баррикад: — Тебе вчера очень хотелось выговориться. Удивительно, что ты молчал в баре: сев ко мне в тачку, колоться начал, как на допросе. Что ж, неприятно, но ожидаемо. Хорошо ещё, что до него пока не дошло… Уильям, переживший больше допросов, чем когда-либо мог себе представить Альваро Сантос, уже готовится начать сливать строго дозированную дезинформацию, когда Альваро вдруг понимает кое-что ещё. Опасно сузив глаза, Сантос понижает голос до вкрадчивого полушёпота — в минуты гнева неуловимый акцент выплывает наружу, дразня слух: — Ах ты, сукин сын… Получается, тот жёлтый, из-за которого трое моих парней два месяца поломанные валялись, тоже не сам ушёл? Не было никакого «просчёта», ты же сознательно наших подставлял! А вот теперь дошло. Разумеется, не сам. Разумеется, ради того, чтобы спасти одного старого, проржавевшего до последней гайки и фонящего радиацией робота, нужно было пожертвовать тремя живыми людьми. Разумеется, эту логику никак нельзя объяснить человеку в здравом уме, даже если у человека за плечами отряд Дельта и полтора инопланетных вторжения ещё до совершеннолетия. Уилл внутренне подбирается: в открытом конфликте с молодым, чертовски злым и не страдающим от похмельного синдрома капитаном Сантосом он бы на себя не ставил… но у него всё ещё есть преимущество: внезапность. Так что, если сначала двинуть ребром ладони в кадык, а дальше работать по обстоятельствам… А потом Альваро вдруг поднимается с дивана, поддёргивая легкие трикотажные брюки, и говорит тоном, не терпящим возражений: — Так. Пошли-ка выпьем кофе, полковник. Уильям, выдыхая, отключает режим ликвидации. В крайнем случае, прирезать капитана Сантоса он успеет и после кофе… к тому же, неприрезанным Альваро всё-таки нравится ему больше. Вопреки ожиданиям Леннокса, на кухне Сантос даже расслабляется, не пытаясь прямо за обеденным столом предъявить ему за ущерб по законам военного времени, так что успокаивается и сам Уильям. Они долго молчат под злой крепкий кофе, в который Альваро по своей то ли национальной, то ли семейной традиции сыплет какие-то уж совсем невообразимые специи, густой горячий аромат плывёт по квартире. В бормочущем фоном телевизоре лощёная ведущая рассказывает об ужесточении наказания за укрывание и недонесение. Уильям, глядя сквозь Альваро, вспоминает Сэма Уитвики: раздражительного, взъерошенного, недовольного всем и всегда мальчишку, который умирал за трансформеров дважды, и на второй раз ему это даже удалось, потому что любовь Уильяма Леннокса не смогла уберечь его от смерти и не смогла воскресить из мёртвых. Альваро Сантос — отличный солдат, хороший парень и, кажется, что-то ещё — разглядывает его, прищурившись, и начинает разговор сразу с козырей: — Ты знаешь, что я тебя не сдам. — Почему? — Мне невыгодно! — Альваро, белозубо скалясь, откидывается на стуле, и Леннокс смотрит на него почти с удивлением. Почти с узнаванием. — Для того, чтобы сдавать тебя бесплатно, мне недостаёт альтруизма, а продавать тебя имело бы смысл только за очень большие деньги… но мне столько не предложат. К тому же, продать тебя можно будет только один раз: потом ты обидишься, а те, кто тебя обижает, обычно долго не живут, уж передо мной-то не строй рыцаря света. Он улыбается Ленноксу, как улыбаются только хорошо знающие и долго терпящие собеседника люди: два года совместного выгорания на рабочем месте — иногда даже в буквальном смысле — дают капитану Сантосу право быть очень плохим советчиком. — Но видит бог, — в низком вырезе домашней майки Альваро покачивается серебряный крест, так что, очевидно, отношения с богом у него самые серьезные… как это ни странно для мира, в котором второго пришествия не случилось, а вот инопланетяне всё-таки прилетели. — Видит бог, Уилл, твои отношения с железяками — твоё личное дело, чёрт с ним. Я даже от командования отбрешусь, одним пойманным трансформером больше, одним меньше… Но если из-за твоих партизанских игр пострадает ещё кто-то из моих бойцов, я тебе собственноручно яйца оторву. Мы друг друга поняли, полковник? Иногда Леннокс думает, что Альваро Сантос — тот, кем сам Леннокс мог бы стать, не случись ему в две тысячи седьмом оказаться на базе ВВС США в Катарской пустыне: очень хорошим солдатом. Человеком без слабых мест. А иногда — что, если назавтра Альваро Сантоса обнаружат в заброшенном коллекторе со свёрнутой шеей и вырванным языком, то сам Уильям будет нисколько не удивлён сложившейся ситуацией, и более того, сможет сходу назвать с десяток причин, по которым Альваро мог бы оказаться в таком незавидном положении. — Ну, капитан, ты делаешь предложения, от которых невозможно отказаться! — скалится Леннокс, как в старые-добрые, и Альваро кивает: правильно уловил интонацию. — В конце концов, — Альваро задумчиво встряхивает кудрями, — Уилл, ты однажды был первым, кто лёг на амбразуру. Да, возможно, на той амбразуре ты и свихнулся, но кто бы не… Я не согласен с тем, что ты делаешь сейчас. Я не понимаю и не одобряю твои действия, потому что это вообще не действия, а неторопливый акт самоубийства, и я абсолютно уверен, что ты закончишь очень плохо… но я всё-таки думаю, ты знаешь, зачем это всё. И пока это так — я буду подставляться, гробить технику и почём зря тратить боеприпасы на заданиях, результат которых ты с большой вероятностью похеришь напрочь. Моих ребят только трогать не смей, и роботам своим передай. — Спасибо. — серьёзно отвечает Леннокс после паузы. — Спасибо, я оценил. Знаешь, когда-то я знал человека, с которым вы бы друг другу понравились: мы тоже никогда не понимали, какого чёрта он творит, а его идеи обычно включали в себя переброску всего состава NEST на другой континент вот прямо сию секунду. — Да ну? И что с ним потом случилось? — Альваро заинтересованно улыбается, даже несмотря на то, что по нынешним временам само упоминание NEST, как организации, держащей в своей основе сотрудничество людей с трансформерами, уже почти приравнивается к акту терроризма. — Он спас мир, — отвечает Уильям, не упоминая, что спасённый мир не оценил усилий и вместо благодарности прикончил своего спасителя. В некотором смысле это было справедливо и ожидаемо: такие, как Сэм, так или иначе долго не живут, пусть раньше их отлучали от церкви и сжигали на кострах, а в этот раз обошлись гуманной смертельной инъекцией. Привычной застарелой болью ломит висок, будто смертельная инъекция, одна на двоих, убивает и его самого, только гораздо более растянутой во времени казнью. Не давая Альваро опомниться и выжать из него правду, он меняет тему: — Сваришь ещё кофе? Злой он у тебя. — Сварю, — Сантос поднимается из-за стола, засыпает кофе в джезву… и от плиты разворачивается на пятках обратно к Ленноксу. В голосе вновь почему-то проступает мягкий и плавящийся южный акцент — или это египетское солнце пробивается жаркими лучами? — А потом ты всё-таки расскажешь мне про Сэма Уитвики. Это не так сложно, как ты думаешь, полковник. Правда.