***
– Антарктида?? Ты серьёзно? Колба с перекисью падает на пол и разбивается. Но Бруно нет до этого дела, он лишь с шоком смотрит на такого счастливого, почти сияющего от счастья юношу. Джорно совсем недавно окончил институт, и пришел к ним в качестве младшего помощника, ассистента. Но его ум был настолько выдающимся и блестящим, что он крайне быстро взобрался на место ученого, подстать ему, Буччеллати, и Аббаккио. Даже Леоне пришлось в итоге смириться и признать в мальчишке равного ему по уму коллегу. Джованна был как золотая жила – многое знал, о многом мечтал, о многом думал, а самое главное в нем был бесконечный запас решимости и уверенности в себе. Он был словно Божий посланник, присланный на грешную Землю для того, чтобы позволить ей продвинуться в знаниях. И ведь продвинулась же.. Он только стал ученым, но уже открыл несколько видов водорослей и особое взаимодействие их клеток с клетками крыс. Наблюдать за ним, работать вместе, общаться – это всё было подобно сну. Так быстро влиться в коллектив и так быстро стать душой компании.. Самые младшие – Миста, Фуго и Наранча, работающие ассистентами – видели в нем очевидный пример для подражания и искренне восхищались, ну а старшие – Бруно и Леоне – крайне быстро приняли его как своего коллегу и, невольно, тоже следовали за ним, как за главным. Новичок, что блеснул слишком ярко и привлек к себе чересчур большое внимание. Он был как батарейка полная позитива, что с радостью заряжает этим позитивом всех вокруг. – Да! Господи, я так давно об этом мечтал.. А сейчас, правительство таки готово поручить мне это дело!! Говорят, там нашли какие-то камни во льдах. Очень древние, ещё и с каким-то вирусом.. Боже, ты даже не представляешь, как мне скорее хочется отправиться туда! Блондин опускается на колени и, широко улыбаясь, с помощью тряпки принимается убирать осколки колбы и разлитую перекись. А Бруно и с места сдвинуться не может, лишь смотрит на младшего с шоком, и не понимает, что ему чувствовать – радость или страх. – Я.. Почему.. Почему ты говоришь это только мне?.. – Тихо спрашивает мужчина, опускаясь на корточки и осторожно смотря на сияющего коллегу. – Да брось, ты ведь и сам прекрасно понимаешь.. – Джорно хихикает, чуть нервно и грустно. – Если я скажу об этом остальным, они меня заживо съедят.. Не хочу я выслушивать их тысячу и одну причину, чтобы отказаться от поездки. Слишком долго я к этому шел.. – Джорно! Глаза Бруно широко распахиваются, и он даже невольно повышает голос, не веря, что этот золотой мальчик может говорить такое об остальных. Однако, замечая грусть в чужом взгляде, он тут же смягчает тон. – ...Они "съедят тебя заживо", – мужчина делает кавычки пальцами, вздыхая, – потому что переживают, глупый.. И они, и я очень любим тебя, и не хотим потерять.. Ты не только наш коллега, но и драгоценный друг, само собой, мы будем волноваться и пытаться тебя уговорить. Это же опасно.. Ещё и.. Постой. Вирус? Джованна посмеивается. Он не отвечает, лишь встает на ноги, держа осколки в тряпке, и подходит к мусорному ведру, в которое выбрасывает все ненужное. Тряпку возвращает на место, а после подходит к мужчине, берет его за руки, помогает встать и смотрит на него таким понимающим взглядом, что у Буччеллати невольно сердце замирает. – Я знаю.. Правда, знаю. Знаю, что дорог вам и знаю, что вы волнуетесь.. Вы тоже очень дороги для меня, и именно поэтому я хочу услышать поддержку, а не очередные нотации о моей беспечности. Это моя мечта, а вы моя семья, поэтому, пожалуйста, начните мне доверять. Точнее, доверься мне ты, Бруно. Мне нужно, чтобы ты поверил в меня и просто пожелал удачи, храня мой секрет в тайне. Я не хочу, чтобы остальные узнали о моем отъезде до того, как я уеду. Ты только представь, я вернусь с новыми открытиями, у нас будет больше денег и доверия властей и мы сможем ездить по странам, совершая длительные экспедиции! Ну же, я давно не ребенок и сейчас мне нужна твоя поддержка, прошу! В зеленых глазах напротив Бруно видел твердую решимость и уверенность. Это давало понять, что Джорно отступаться не собирается, и все, что здесь решает Буччеллати, это то, каким будет их прощание – грустной ссорой или же нежным "до встречи". Мужчина обреченно вздохнул, сжимая чужие ладони в ответ. Он такой счастливый и радостный... Не хочется с ним расставаться, до безумия страшно его отпускать, но если улыбка сотрется с этих очаровательных губ, превратившись в грустный оскал, смешанный со слезами, то Бруно себя просто возненавидит. – ...Я не смогу поехать с тобой, верно? – Брюнет чуть склоняет голову, улыбаясь юноше грустно, но при этом нежно, с явной материнской заботой. Джорно машет головой, улыбаясь в ответ. – У меня будет свой экипаж, плюс пара ученых из других стран.. За мной будет кому присмотреть, ма-ам. Он смеется. Бруно смеется тоже. – Хорошо-хорошо.. Твоя взяла. Мне нечего на это возразить. Я в тебя верю и.. Буду безумно скучать и ждать тебя. Только пообещай мне вернутся живым и здоровым, идет? Он обнимает юношу так, словно в последний раз, прижимая к себе близко-близко, при этом стараясь унять этот неведомый страх в груди. Джорно же сияет счастьем ещё ярче, крепко, по-детски, обнимая в ответ. – Обещаю!!! А ты пообещай сохранить это в тайне до моего отъезда! – Обещаю..***
Джорно уехал спустя три дня после этого разговора. Для остальных он оставил короткую записку: «Не злитесь. Не ругайте Бруно. Со мной все будет в порядке.» Само собой, слов в ней было больше и были они куда красочнее, однако остальные запомнили только общую суть. Больше всех тогда вышли из себя Аббаккио и Фуго. И если первый выплеснул только пару колких руганий и ушел пить в гордом одиночестве, то Паннакотта, не сдержав гнев, прописал Буччеллати хороший удар в челюсть. Сокрытие столь важной вещи, очевидно, никого бы не оставило равнодушным. Бруно позволил Джорно в одиночку(!)(и совсем не важно, что был он, по сути, не один) отправиться в чрезвычайно опасное путешествие, и остальным, кто остался за бортом, оставалось лишь верить и надеяться, что юноша вернется в здравии и благополучии. Он был им слишком дорог. Бруно понимал. И чувствовал то же самое. Он ждал, верил и ежедневно молил судьбу о том, чтобы***
Аббаккио схватил Бруно за грудки и с силой хлопнул о стену, прижимая к ней. Он не смотрел на него, его взгляд, переполненный болью и гневом, был устремлен куда-то в пол. Он все еще не мог поверить этим чертовым результатам теста. – Как.. как ты мог.. отпустить его.. Как ты..мог... Его язык заплетался, тело подрагивало, а мозг все никак не мог осознать произошедшее и собрать слова в адекватные предложения. Аббаккио не знал, что делать с этой болью в груди, понятия не имел, куда её выплеснуть, и совершенно не представлял, на кого ему злиться. На Джорно, что так безрассудно пошел в это путешествие совершенно один? На Бруно, что отпустил его, ничего не сказав остальным? На самого себя, что посмел довериться этому наивному, верящему в лучшее, сопляку? Леоне не знал, поэтому и мешался в этих чувствах, утопая. Их было слишком много, а злиться было попросту не на кого. Джорно больше нет, Бруно не виноват, а ему, Леоне, ничего и не оставалось, кроме как просто верить и ждать. Когда пришли известия о том, что на дрейфующей льдине в водах Южного океана было найдено разорванное на части тело, никто и подумать не смел, что это был Джованна (хотя у публики догадки были). Лишь выявленная экспертиза показала, что тело принадлежало молодому ассистенту, что помогал ученому из Америки. Они были на одном корабле с Джорно. Подводные лодки почти сразу после этого отправились на предполагаемое место крушения, в поисках хотя бы обломков судна. На это ушло несколько очень долгих, затянутых дней. И все это время никто из друзей Джорно не мог даже плечи расслабить. Они были испуганны до глубины души, и то и дело молились, молились и молились, лишь бы их друг смог хоть как-то оказаться в живых. Чтобы столь любимые им льды смогли стать для него спасательным кругом. Чтобы он вернулся домой.. Не здоровым, но хотя бы живым. Совсем скоро было найдено двадцать тел. Десять из них были теми, кто отвечал за корабль и все, что с ним связано, а остальные – те, кто участвовал в экспедиции. Трое ученых. И их семеро помощников. Надежда на лучшее угасала с каждой секундой. На опознание приехали только Бруно и Аббаккио, как коллеги и самые близкие друзья. Сидя в коридоре, они даже не разговаривали друг с другом, но прекрасно ощущали, как у обоих страх подступает к горлу острым комом. Когда они прошли в помещение, тоже не раздалось ни единого звука. А когда увидели кушетки с разными телами, лишь шумно сглотнули. Белая простынь была снята с каждого трупа, и на каждом из них у мужчин через желудок наружу просился их съеденный кое-как обед. Разбухшие от воды тела, которые поели рыбы и размололи тяжелые льды выглядели, мягко говоря, просто ужасно. Холод смог сохранить их "свежесть", но это не играло на руку, ведь теперь казалось, будто эти люди умерли совсем недавно, и мясо, что виднелось из огромных ран, слишком сильно отдавало кровавым оттенком. У каждого из трупов была бледная, скорее даже синяя кожа. Они все были словно вывернуты наизнанку – у некоторых даже видно, как льды рваными движениями вспороли их животы и горло. Это зрелище, наверняка, ещё долго будет преследовать обоих мужчин в кошмарах, и они даже были рады, что младшие не поехали с ними. А потом, на самой последней кушетке, они увидели тело, пусть такое же изуродованное до неузнаваемости, но с единственным значимым отличием – татуировка в виде звезды на плече. Это было ударом. Самым настоящим шоком, что с болью порезало собственное сердце. И Бруно, и Леоне как от огня отскочили от тела и тут же закрыли рты, сдерживая не то рвотные позывы, не то подступающие слезы. Это был Джорно. Его белая, розовато-молочная нежная кожа теперь посинела и разбухла, кое-где даже отслаиваясь от мяса, будто её насильно пытались снять. От глаз не осталось ничего, глазницы были пусты, а носовая перегородка сломана. Губы, скорее всего, снесло обломками корабля от сильного течения, нижняя челюсть отсутствовала, как и верхние зубы местами были выбиты. Нижней части тела, начиная от пояса, так же не было, на кое-как сохранившихся руках осталось всего в общем пять пальцев, ребра сломаны, а грудь вспорота. Верхнюю часть головы тоже срезало. Это было ужасающим зрелищем, настолько шокирующим, что мужчины не могли и слова вымолвить. Они не могли узнать в этом отвратительном теле того самого юношу, что блестел энтузиазмом, всегда улыбался и всегда тщательно ухаживал за своей кожей и волосами. Возможно, столь огромные отличия и не позволили им тогда заплакать. Им потребовалась неделя, чтобы немного собраться с мыслями. Чуть позже, они запросили сравнить ДНК Джорно с ДНК того трупа, в надежде, что это другой человек, но просто с такой же татуировкой. Это было вполне возможным, но абсолютно все уже наперед знали результаты. «Это он» – ответил первый тест. «Это точно он» – жестоко подтвердил второй. «Это совершенно точно он» – безжалостно заключил третий. И именно на нем, Леоне и сорвался. Он больше не мог терпеть это отчаяние и безнадежность в груди. Он умирал от невыносимой боли, и каждый новый тест и его заключение лишь сильнее разрывали в клочья страдающее сердце. Он больше не мог держать в себе слезы. Поэтому, они и вырвались. Поэтому, когда он прижимал Бруно к стене, решая, ударить его или ещё раз накричать, из его стеклянных глаз и выступили соленые капли. А сам Бруно потерянно смотрел на Аббаккио. Его мысли были где-то далеко от реальности, потому он даже не вскрикнул, когда его ударили о стенку. Он просто не мог поверить, что самый дорогой для него человек, столь теплый и жизнерадостный, ушел. Не могло просто быть такого, чтобы судьба настолько эгоистично забрала именно его, молодого и яркого парня. – Это.. это не он.. – Буччеллати до последнего не мог поверить. Он мог бы настаивать на своем хоть часами, но внутри знал, что всё очевидно. Его больше нет. Джорно нет. Джорно мертв. Фуго скрипнул зубами и резким движением опрокинул аппаратуру со стола, ломая её. Он уперся руками в стол и беззвучно ронял слезы, широко распахнутыми глазами смотря в никуда. Бруно перевел взгляд на него. Затем на Мисту, который вышел из комнаты, так ни слова и не сказав. А затем и на Наранчу, который смотрел на него в ответ разбитыми глазами. Лишь тогда мужчина и сам невольно потерял опору под ногами. Аббаккио отпустил его, и Бруно скатился по стене вниз, садясь на корточки и закрывая рот ладонями. Он вспоминал то, каким был Джорно ранее..и то, во что его превратила эта экспедиция. И это было больно. Больно до прикушенной губы, по которой стекала кровь. Бруно ненавидел себя. Всей душой ненавидел себя за то, что поверил Джорно. Что отпустил его так легко. Он винил себя в его смерти. Вероятно, он действительно был виноват. – Это твоя вина. – Будто в желании добить, прошептал Леоне. – Если бы ты..если бы ты только.. Ты должен был сказать нам.. Как мог ты..отпустить его.. Как мог отпустить его совершенно одного? Как мог скрыть это от нас? Он мертв.. Он, черт возьми, МЕРТВ! Леоне встрепенулся и тут же сделал шаг назад. Ронять слезы перед кем-то никогда не было в его репертуаре. Наверное, поэтому он тут же скрылся за дверью. За ним ушел и Фуго. Самым последним ушел Наранча. Бруно остался один. Хотя, на самом деле, один он остался в тот день, когда Джорно перестал посылать письма. Джорно погиб. И вместе с собой он забрал сердце каждого, кто его любил. Он погиб, уничтожив жизни своих друзей. Погиб, оставив их наедине со своей болью. И почему-то, никто и не думал о том, чтобы винить его.***
Буччеллати зажмурился, понимая один до колкости неприятный факт – с того дня он больше ни разу не проронил ни единой слезы. После креста, поставленного на жизни Джорно, им всем понадобилось около трех месяцев на восстановление и смирение. И для него, Бруно, лучшим способом пережить утерю коллеги оказалось сокрытие собственных чувств где-то в глубине груди. Он старался выглядеть сильным и спокойным, как для самого себя, так и для остальных. Всем нужна была крепкая опора, и Бруно взял роль этой опоры на себя, закрывая глаза на ядовитую боль в собственной душе. Хотя, на самом деле, не он один пошёл по тому же пути. Сзади послышались тяжелые, медленные шаги. Мужчине пришлось на мгновение прислушаться, чтобы понять, кто конкретно к нему идёт, и этот шаг он узнал довольно быстро, потому не обернулся, продолжая наблюдать за бушующим штормом. Паннакотта чихнул. Юноша встал рядом с коллегой и устремил свой взгляд туда же, куда и он. Они стояли в таком молчании несколько минут, а затем Фуго неожиданно подал голос: – Как думаешь..он бы сейчас злился на нас или же сиял бы от счастья? Мы идем туда, где он погиб. Буччеллати вздыхает, не в силах скрыть в это вздохе появившуюся тяжесть и удивление. Эта экспедиция, во многом, была идея как раз Фуго, и то, что он сейчас так отзывается об этом, ставило в недоумение. – Он бы радовался. – Даже как-то слишком уверенно отвечает Буччеллати, тут же осекая себя легким кашлем. – То есть... Я думаю, что он бы радовался за нас. Не могу быть уверен.. Его всегда было трудно предугадать.. Бруно хочется заплакать. Но он не может, слезы будто застыли у него в глазах так же, как и его замерзшее сердце, потому лишь ностальгически, сдавленно усмехается. Затем мужчина переводит взгляд на коллегу и только сейчас замечает, что тот смотрел вовсе не на бурю, а на деревянную коробочку, что держал в своих ладонях. Он вопросительно приподнимает бровь, поднимая взгляд с предмета на лицо Паннакотты. Тот чувствует взгляд на себе, но не реагирует добрых 12 секунд. А затем, с тяжелым вздохом и хмурыми бровями, вручает коробочку Бруно. – Иногда, когда особенно паршиво, это помогает мне выплеснуть эмоции. Мне кажется, тебе это сейчас нужно больше... Фуго одаривает мужчину тяжелым взором. Они редко поднимают тему Джорно, а если и поднимают, то только за алкоголем, чтобы тут же сбежать от боли в сон. Поэтому, сейчас юноша был благодарен, что его диалог поддержали. Стоило Буччеллати взять предмет в свои ладони, как его ноги невольно подкосились, будто он уже знал, что там может находиться. Мужчина ещё раз взглянул на коллегу, но не нашёл в чужих глазах никакой подсказки, потому лишь сразу повернуться спиной к борту корабля и сел на холодный пол. Паннакотта проделал то же самое, садясь рядом и внимательно следя за чужими действиями. Когда Бруно открыл коробку, а затем тут же закрыл, резким вдохом вбирая воздух в легкие, Фуго не удивился. Он прикрыл глаза и в немой поддержке тоже глубоко вдохнул, после чего поднял голову к темному небу. Снег кружился. Буря с силой била о корпус судна, а дрейфующие льды всё больше преграждали все дальнейшие пути. Впрочем, в море, в отличии от суши, не существует определенного шоссе, а значит, не существует и слишком уж значимых препятствий. Вся водная гладь – единая дорога, и даже если кажется, что возможности пройти вперед нет, на самом деле, это далеко не так. Ты в любом случае куда-то, да доберешься. Вопрос лишь в том, будет ли это Тот Свет или же твоя конечная цель. Солнце пробивалось сквозь густые тучи с огромным трудом. Если какие-то лучи и умудрялись протиснуться сквозь эту грязь, то только на несколько мгновений – дальше тьма с ещё большим рвением их застилала. Отсюда, с палубы корабля, их даже нельзя было увидеть. Все пространство вокруг безжалостно окутывала буря, постепенно набирающая обороты. Скорее всего, к ночи она уже достигнет пика своей силы, после чего постепенно пойдет на спад. Таковы были прогнозы.. Бруно осторожно, оберегая от снега и порывов ветра, даже несколько любовно перебирал фотографии Джорно, что лежали в коробочке вместе с его любимыми серьгами и брошками. Из его глаз капали холодные, редкие слезы, а Паннакотта же, прислушиваясь к завыванию ветра, думал о том, что был бы отнюдь не против умереть здесь так же, как весь прошлый экипаж.***
На самом деле, этот мальчишка вызывал крайне двоякие чувства. С одной стороны, он до невероятного бесил своей наглостью и упрямостью. Он, Джованна, только появился, а уже заявил свои права на некоторые проекты. Будучи ещё ассистентом, он уже был невероятно навязчив и упрям, добиваясь внимания к своей персоне, а когда стал ученым, эти его качества и вовсе возросли выше некуда. Он злил почти всех (Миста и Бруно были весьма лояльны и вежливы) не только свои поведением, но и тем, что ему, Дьяволу во плоти, всё сходило с рук. На него и впрямь обращали огромное количество внимания. Отсюда и вытекает это чертово "с другой стороны". Джорно был похож на всех и одновременно не похож ни на кого. Он восхищал своей решимостью и умением абсолютно со всеми найти общий язык, он мог расположить людей к себе лишь за жалкие 5 минут беседы и он абсолютно точно был до невероятного хорош во всем. Как бы не пытались Фуго, Леоне и Наранча найти в этом новичке хоть какой-нибудь изъян, заставить его споткнуться в каком-нибудь проекте, юный ученый всегда выходил не то, что сухим из воды, а даже ещё более блистающим, будто только что отполированный автомобиль. Да, он восхищал, а потому все больше злил. А затем, они узнали его получше. Иногда, вся команда собиралась выпивать по выходным у кого-нибудь дома, чтобы просто отдохнуть от тяжелой рабочей недели. В один из выходных, выбор места собрания упал на квартиру Аббаккио, и тот почти сразу воспользовался шансом "втоптать" выскочку-новичка в грязь, пригласив и его тоже. На самом деле, никто и подумать тогда не мог, что Джованна после этой ночи так крепко въестся в их сердца. Они напоили его. А затем, за игрой в «правда или действие», узнали, что жизнь у него далеко не такой сахар, как могло казаться ранее. Его мать, мягко говоря, вряд ли даже знала, сколько ему сейчас лет и как он выглядит. С самого его рождения, дома она бывала хотя бы раза три за сутки и, как только вышла замуж, сразу оставила мальчика на попечительство отчима. Из него тоже родителя не получилось. Постоянные избиения и голодовка преследовали Джованну вплоть до момента 15-летия, пока он не переехал в другой город и не поступил в другую школу. Его "родители" и не возражали. В дальнейшем, у него не было какого спасителя или Рыцаря-На-Белом-Конем. Все, что Джорно имел сейчас, он добился своим собственным непосильным трудом и выносливостью. Он сам тянул себя вверх по лестнице этой жестокой жизни, постоянно ломая себе ноги и руки, но ни на миг не останавливаясь. Джорно не был ни Богом, ни Дьяволом, ни Ангелом, как казалось ранее. Он был обычным человеком, способным упасть в самые глубины отчаяния и даже утратить надежду. Но он был преисполнен нечеловеческой решимостью. Наверное, в тот день все и пропитались к нему глубоким уважением. А затем и ещё более глубокой и крепкой любовью. Вновь приложив свои силы, он добился того, что попал в новую семью, где о нем, без сомнения, заботился каждый, а он заботился о них в ответ. Даже не смотря на то, что Джорно стал любовью нескольких, каждый из них дал безмолвное обещание не пытаться заслужить внимания юноши. Это не война и не битва, а они – не бойцы. Все они, без исключения, единая семья, и даже такие чувства не должны это менять. Любить можно. Но нельзя терять голову от той единственной, лишь немного отличающейся от "семейной", влюбленности. Это правило смогло дотянуть лишь до погибели Джованны. Три месяца, начиная со дня крушения (Фуго считал), никто из семьи друг с другом не общался. Они были сбиты с толку и понятия не имели, что делать дальше. Точнее, ничего делать и не хотелось. Каждый из парней сидел по домам и по-своему переживал утерю самого дорого и любимого человека. Кто-то изнывал от боли и часами на пролет рыдал, умоляя всех известных ему Богов возыметь шанс все исправить. Кто-то, находясь в прострации, вливал в себя литры алкоголя каждый день, не в силах заглушить эту болезненную пустоту. Кто-то постоянно разъезжал от отеля до дома, проклиная себя и весь этот чертов мир. Кто-то резал себя при каждой только мысли и воспоминании о произошедшем, думая даже о том, чтобы всерьёз перерубить свои вены и отправиться в лучший мир. А кто-то просто лежал в постели, не в силах заставить себя встать и заплакать, и просто думал, думал, думал, и думал... Когда же через три месяца они, не сговариваясь, вернулись к работе, никто не говорил о случившемся. Они, конечно же, выделили небольшое место на столе в лаборатории, поставив туда фотографию Джорно и несколько желтых роз, но даже это было сделано молча. Может быть, внешне и не было видно, но что-то в их семье надломилось. Изменилось... Словно шестеренка, которая отвечала за работу всего механизма, исчезла, оставив на своем месте лишь холодную пустоту. Никто об этом не говорил, но каждый из них в корни изменился. Фуго, например, стал одержим наукой и мечтой Джорно, потому и сам вскоре встал на место ученого. Наранча начал меньше придуриваться и иногда в его взгляде можно было даже увидеть потухшую искру. Миста стал реже появляться на работе, каждый раз находя сомнительное утешение в женщинах, но, насколько было известно остальным, до постели никогда не доходило, ведь тогда Гвидо начинал чувствовать себя порочным и грязным, и его тошнило от собственных действий. Только свидания, флирт и поцелуи. Ничего большего. Аббаккио пристрастился к алкоголю даже больше обычного и совсем отказался от помады. Она нравилась Джорно и, возможно, из-за того, что тот уделял ей много комплиментов, она невольно начала ассоциироваться с ним. А Бруно же.. Бруно, наверное, изменился меньше всех. Лишь стал будто совсем немного более черствым, чем его привыкли видеть. Но в остальном, никаких видимых изменений в нем не было. Он этого, впрочем-то, и добивался. Чувства надо скрыть в себе, чтобы остальным было легче. Так он думал. Так думали все. И продолжали играть в счастливую семью, работая, на самом деле, абсолютно впустую. Пока Фуго через год не предложил идею. И вот они здесь. На корабле. Окруженные болью, отчаянием, и одновременно пылающей надеждой. Надеждой, что эта экспедиция поможет пережить все еще бушующую в сердце боль. Или же что она убьет их так же, как безжалостно убила лучшего из них. Любой исход им, на самом деле, был бы весьма по душе.***
– Эй, мелочь. – Окликнул уже пьяный Аббаккио, делая глоток дорогого виски. – Правда или действие? – Правда. Джорно на мгновение прикрывает глаза, выпивая залпом стакан яблочного сока. Лишь для поддержания диалога, ему уже вполне хватило баночки ранее выпитого пива. – О чем ты мечтаешь? Джованна улыбается, почесывая красный, от недавних слез, уголок глаза. – Хочу посетить льды Антарктиды. Люблю холод и таинственность. Кто знает, что там, в глубинах, может скрываться.. Хочу знать всё. Аббаккио морщит нос, опустошая свой бокал. – Ну и глупость... От тебя другого ожидать и не стоило. Сопляк. Леоне усмехается и его собеседник усмехается в ответ. Он не в обиду, они оба эта знают. – Аббаккио. – Через несколько ходов щурится в ухмылке Джорно. – Правда или действие? – Правда. – Мужчина устраивается поудобнее на диване, на который успел перебраться, и почти уже засыпает. – О чем мечтаете Вы? – ... Чтобы ничего не менялось. Я ненавижу перемены. Они всегда к худшему.. Вот, например, твой приход. Леоне улыбается, закрывая глаза. Джорно улыбается тоже, опуская взгляд в свой стакан. – Я, наверное, тоже перемен не жажду... Пусть все будет так, как есть сейчас. Мне правда нравится в вашей компании... Ответом ему послужило тихое сопение мужчины. Джорно улыбнулся шире.***
Через три дня стихшая буря позволила кораблю добраться до берега. Кто-то был безмерно счастлив, что они доплыли живыми. А кто-то утопал в сомнительном отчании, что умереть не удалось. Так или иначе, они здесь. Вместо него. Ради него. Для него.