место во ржи

'ты не туда свернул!' именно так прозвучал его голос тогда. оглушающе громко. словно первый раскат грома в предгрозовом небе у моего уха пронеслось: 'джуён!!' кажется, его голос и он сам всегда имели такое влияние на меня. он остановился в метре от меня, запыхавшийся весь. смешной почему-то. на этом старинном велике, с этим почти дырявым пледом на плечах, завязанным как плащ супер-мэна. с розовым бардаком вместо уложенных волос. следует сказать, что я называл это месиво из волос 'взрывом на макаронной фабрике'. он не спорил. он. все мысли снова посвящены ему одному. их настолько много, что я нашёл выход только в этом древнем кассетнике и пыльной плёнке. интересно, чтобы подумал он, увидев меня сейчас? тем вечером я действительно отвлёкся. засмотрелся на горизонт впереди. грозовое небо такое красивое, вы замечали? печально прекрасное. в этом небе нашла упокоение буря в моей душе и грозовой перевал внутри утих. вернувшись к нужному повороту, мы продолжили путь к нашему месту. оставалось совсем немного... «наше место» наверное громко звучит....оно не представляло собой ничего сверхъестественного, знаете. неправильной формы дерево (мы оба считали его крайне не романтичным и не подходящим для свиданий), почти выжженная летним солнцем трава и рожь вокруг. ему никогда не нравилась каменистая дорога, ведущая сюда. потому что однажды, он на чудовищной скорости налетел на яму и вылетел вперёд. в глубине души я был рад, что тогда я ещё не знал его. не знаю, что со мной стало бы при виде его покалеченного. потому что слишком люблю его и... люблю его? а может правильнее, любил? не знаю... в тот день он получил сразу три шрама: на локте, тыльной стороне ладони и подбородке. как он говорил, последнего он стеснялся больше всего. до того, пока не встретил меня. потому что я заставил его влюбиться в этот шрам также, как когда-то я влюбился в него всего. я безумно любил целовать его. в губы, скулы, кончик носа. блуждать губами по шее и нежно прикасаться к шраму. он говорил, что я обращаюсь с ним, как с великим произведением искусства. ложь. разве могла Мона Лиза с её вездесущей улыбкой сравниться хоть на толику с его улыбкой под закатным солнцем? никогда в жизни. столько воспоминаний...не думал, что смогу говорить так много и долго о нём. это неидеальное место было только нашим. нашим местом во ржи. в тот вечер мы решили взять с собой чернику. он любил её больше всего на свете. после меня, конечно. когда мы наконец доехали, небо было свинцовым от туч. мы переглянулись. мокнуть до нитки вместе несомненно романтично, но в наши планы не входило. бросив велосипеды на траве, мы, взявшись за руки, побежали к тому самому дереву. мы не любили его, но в тот вечер оно стало нашим единственным укрытием. начался дождь. от сырого воздуха его волосы начали немного виться, а руки совсем озябли. да и весь он нуждался в тепле и уюте, поэтому я завернул его в наш плед и прижал к себе покрепче. я всё ещё помню его ледяные губы и горячий шепот в моё ухо: 'спасибо.' дрожь накатывает до сих пор. я такой слабый. прошло минут двадцать прежде, чем ливень кончился. начинало темнеть, а мы так и стояли в обнимку, слегка покачиваясь. я так и не станцевал с ним, а ведь обещал, вот черт... тучи растягивались, открывая нам звёздное полотно. пора. он растянул плед на всё ещё сырой траве, я принес чернику. и мы наконец уселись, в полном молчании. наперегонки лезть пальцами в ведёрко в черникой под тихие вздохи друг друга – мы любили это. мы были юны как полнолуние, а наши глаза светились безумством при виде любимого человека. нужно ли нам было что-то ещё? уверяю вас, только вечность вдвоём и больше ничего. на нём были вельветовые шорты по колено и лёгкая рубашка. коса кожаного браслета на левом запястье и неуложенный бардак волос. таким я его любил. вскоре ягоды проиграли звёздному небу в нашем интересе, и мы их оставили. половины ведра будто и не было. он лёг мне на плечо, щекоча взмахами ресниц мою шею. я любил его так сильно в этой ночной тишине, что кажется он слышал все мои мысли. измазанными в ягодном соке пальцами он указывал на звёздное небо. малая медведица с её яркой искрой на конце ковша. чуть ниже холодный блеск кассиопеи. а слева виднеется персей. с каждым сказанным им словом в воздух поднималось облако пара. холодало очень быстро. вдруг он навис надо мной. рассматривал пристально глаза, ресницы, губы, хмурился почему-то. а потом со вздохом поцеловал. нежно, но уверенно он сминал мои губы. я чувствовал его лёгкую улыбку. так целовал только он и никто другой. 'не знаю, что со мной будет, когда ты уедешь,' – сказал он. он ещё не знал, что первое, что он скажет перед моим отъездом это: 'надо поговорить, джуён.' 'кажется, я совсем без тебя не смогу,' – сказал он. он положил голову мне на плечо, и я почувствовал влагу. раз, два, три. три слезы. я не мог этого допустить. 'мы справимся,' – шептал я. гладил его по волосам и бесконечно обещал звонить, писать и приезжать к нему при каждой возможности. я был готов делать все это. ради него. он тихо слушал. и вроде бы верил. я очень хотел, чтобы тогда он мне верил. а мне наверное не стоило так сильно доверяться ему. мы лежали так час, может два. наше умиротворённое дыхание смешивалось и растекалось туманом над тем полем. 'я люблю тебя,' – глядя чуть покрасневшими глазами, шептал он, – 'очень-очень сильно'. 'и я тебя, милый,' – воодушевленно отвечал я, поглаживая его шею. прошло почти полгода. мы не справились. мне до сих думается, что так сильно я никого и никогда не любил. одно лето изменило во мне всё, и теперь я тут, на старом чердаке, с пыльным кассетником и едва живой пленкой говорю вам: хэппи энды почти не случаются. а жизнь очень любит вставлять палки в колеса так, чтобы не все смогли прожить это 'долго и счастливо'. но в наших силах прожить счастливо после, не привязывать другого к себе. и я обязательно смогу жить дальше, если научусь быть счастливым. без него.