Незабудки

Любовь это слабость. Это знает с самого раннего детства. Мама влюбилась, и где теперь мама? Она видит доказательство своей теории всюду: люди гибнут за других людей… ради чего? Ради химической реакции в их организме. Люди принимают эту реакцию за что-то ценное — создают семьи, плодятся, а потом реакция угасает, и вырастают дети-сосуды, до краёв наполненные комплексами, отличные игрушки в её руках, надо сказать. Некоторые увлекались, и её еда пестрела гнилыми цветами, отвратительными на вкус. Глупцы. Любовь это слабость. И она избегает любви, не только невзаимной, любой. Маму любили взаимно, и где теперь мама? Симпатия, привязанность, всё опасно. Даже простой интерес. Чтобы избежать даже гипотетической химии в организме. Она прикрывает глаза — удовольствие только физическое, никакой реакции. Она не спрашивает имён, не запоминает внешность, и чаще делает всё сама. Любовь это слабость. Не её, других людей. У неё вместо сердца ядовитый вихрь, центрифуга, которая толкет на действия, посылает кровь в вечно работающий мозг. Она не влюбяется, у её слишком много других дел. Даже когда ей шестнадцать, и гормоны бьют ключом, она остаётся спокойной. Её ровсетницы пьют, плачут, падают, плюются цветами, для неё ничего не меняется. У неё внутри железный ящик, пуленепробиваемое стекло, и ещё до кучи примочек. Любовь это глупость, а она всегда была слишком умна. Любовь это слабость, а она сильная. Стальная спина, всегда поднятая голова, прямой взгляд. Сила её растёт с каждым днём, копится, полнится. За долгие годы её сила — абсолют. Аксиома. И крест, который она несёт. Любовь это слабость, а она сильная. Слишком долго и тяжело сильная. Она позволяет себе зацвести, когда ей почти за тридцать, и каждая клетка собственного тела под тотальным контролем, когда ей точно не до любви, когда каждый скажет: любовь не про неё, когда ей совсем не до химии, когда железный ящик в её груди плотный и нетронутый, когда ядовитая центрифуга работает без перебоя, когда что-то идёт не так, как должно, когда нечто всё таки находит лазейку. Любовь это слабость, и она не понимает, откуда у неё появилась такая. Ей не снятся сны, она не грезит на яву, не мечтает об общем доме. Просто начинают чесаться рёбра. Любовь описывают как взрыв чувств, она не чувствует ничего, только чесотка не проходит. Она и не думает, что она, — и влюбится, но через несколько дней на руку падают влажные лепестки. И всё становится ясно. Любовь это слабость, а она свои слабости вырезает на корню. Голова остаётся холодной. Она не думает кто, не хочет думать или знать, кто умудрился прорастить в ней цветы. На лепестки не смотрит, выбрасывает не глядя, ей не до внезапной химии, у неё её план-максимум и тысячи жизней, за которые она в ответе. Не то чтобы она любила отвечать. Любовь это слабость. Не только цветочная. Медиа твердят, нет ничего хуже влюбится по-настоящему, и без ответа. Это не знает, что значит по-настоящему, но дышать больно. Маму любили взаимно, и где теперь мама? Её не любят в ответ, но она останется здесь. Регенерация. Горькая ирония, жаль не с кем посмеяться. Жизнь продолжается, подумаешь цветы. Любовь это слабость. Она долго лепила из себя сверхчеловека, ни слабости, ни промашки, ничего. Она не из тех, кто способен что-то создать. Она — разрушитель. Губитель. Из неё не вышло бы хорошего садовода, вообще никого, где нет крови и смертей, но сад в её груди полнится, цветёт вширь, вглубь. Тяжелеют лёгкие, корни прорастают в желудок. Неприятно. Уж лучше бы бабочки, честное слово. Любовь это слабость. На свои слабости она закрывает глаза. У неё нет слабостей, ей просто скучно, ей просто всё надоело, ей просто хотелось развеяться, ей просто хотелось наделать глупостей с гору. У неё нет цветов, ей показалось. Цветы? Да их же чуть-чуть, подумаешь, трагедия. Полтела? И с большими травмами можно жить. Цветут лишь влюблённые, нет, это ошибка, её кагуне просто меняет форму. Нет, она никого не любит. Нет, зачем ей с кем-то консультироваться? Нет, она не знает, кто это? Нет, она не хочет знать. Да, всё идёт по плану. Любовь это слабость. А человеческие слабости интереснее человеческой силы. Она раскладывает лепестки на столе, бережно, с хирургической точностью. Они самого яркого и насыщенного цвета. Ярче не найдешь. Цвет неба. В её стране это цвет весны, свободы, искренности и целомудрия. Она смеётся над этими пошлыми, ничего не значащими словами. Бережно сверяет лепестки с ханатакобой. Незабудки. Палец скользит по строчкам. Искренность. Постоянство. Верность. Гортанный смех бьёт по ушам. Истинная любовь. Любовь это слабость, а она знает. И если когда-нибудь, кто-нибудь чисто гипотетически задал бы ей гипотетический вопрос, кого она может, она гипотетичски бы ответила бы. И назвала бы одно имя. Только одно. В церкви прохладно в летнюю жару, и она поправляет ленту, тонко обхватывающую букет. Ярко-синюю. И думает, что белые были бы логичнее, но ему бы не пошли. Очищенные, отмытые цветы чуть колышется на ветру. Любовь это слабость, а она хочет прожить жизнь без этой щелухи. Она бы кричала, металась, и сделала бы что-нибудь преглупое, но всё эмоции у неё наигранные, нет сил извлекать. Настоящие чешутся в рёбрах. И дрожат в руках, перевязанные лентой. Он чуть удивляется, его брови чуть-чуть ломаются, а взгляд становится чуть менее равнодушным. Ребра чешутся до агонии. Наверное, за эти, за четвертинки полутонов, скрывающие бездонное. И за что-то ещё. Надо успеть понять. И прожить.

— Что это? — она вкладывает цветы ему в руки.

— Это тебе.