***
Граут неподвижно лежит поперек незаправленной постели, положив ноги на стену, свесив голову. На полосатых обоях углём нарисован огромный глаз и раскрашен кровью, но ладони Граута чисты. Кончики рыжей гривы касаются пола и с этого ракурса кажется, что это мир вокруг перевернулся с ног на голову, а не ты. Штраус осторожно перешагивает через валяющиеся тут и там исписанные листы и хитросплетения разноцветных проводов. Наклоняется, чтобы поднять терменвокс и переложить его на захламленный стол. Удивительно, как может занимать столько места тот, кто сбегая из дома взял с собой только пижаму, старый диктофон, два пакета с кровью, странный музыкальный инструмент, блокнот и ручку. Беспорядок — это меньшее, чем Штраус недоволен. — Если мне не изменяет память, кое-кто очень переживал, что его тайну раскроют, не правда ли, Алистер? Не поможете мне вспомнить, кто же это был? Граут хитро щурит левый глаз. — Вынужден извиниться за свою непоследовательность, но я просто не смог побороть соблазн поглядеть на Дитя своими глазами. Лицом к лицу, понимаете? Лучше ведь один раз увидеть, чем сто раз услышать… — Ну, что? Увидели? Убедились? — Да-а-а, есть такое… Потрясающий субъект. Очень интересный… А, кроме того, она точно не расскажет о моем пребывании в этих стенах, что не может не радовать. Это я говорю для того, чтобы немного успокоить Вашу паранойю. Штраус упирает руки в бока и хмурится пуще прежнего. Граут ответил на вопрос, который Макс только собирался задать. Сорвал с языка, прочитал мысли? В отличие от Алистера, Максимилиан никогда не жаловался на паранойю, но такими темпами скоро начнет. — Почему вы столь уверены в её лояльности, позвольте узнать? — Лояльности? — Граут выдает сухой, андрогинный смешок, — Я ни слова не говорил о лояльности. Ей просто никто не поверит, только и всего. Я это знаю и она это знает. Теперь это знаете еще и Вы. План настолько на грани фола, что был просто обречен на успех. Хорошо, что девица-катаянка не способна отличить вампира от гуля, а европейцы для неё и подавно все на одно лицо. Макс устало трёт переносицу. Тут всё так загромождено, что опереться не на что. — Ах, да, кстати. Как там дела у мистера Лакруа? Он произносит это с безобидным любопытством, так, словно речь идёт не о «Плане перехват», но не слишком-то с интересом. — Я работаю над этим. Если конкретно, выжидаю подходящий момент, — сказал как отрезал, Штраус пережил всех князей в этом городе, переживет и этого, — как бы там ни было, Вам нельзя быть таким безрассудным. А если бы на её месте был бы кто-то другой? — Тогда бы я не стал спускаться. Дела других кланов меня мало волнуют. — О, ну, действительно. Железная логика. Граут подпирает подбородок руками, смотрит на собеседника с опиоидной мечтательностью. Или так кажется с этого ракурса? — У меня своих собственных дел предостаточно, знаете ли. — Правда? Это каких же? Интересно, какие дела могут быть у дважды мертвого примогена малкавиан, проживающего в капелле тремеров на птичьих правах? Конечно, ему не привыкать к затворничеству, но все-таки. — Я написал для Вас песню, пока все спали. Хочу воздвигнуть Вам нерукотворный памятник, мой дорогой коллега и спаситель. — Алистер косится в сторону стола, в его мутных глазах скачут черти, — Я ведь, не побоюсь этого слова, Вами прямо-таки одержим последние ночи. Непрошенное воспоминание: Граут сгорбился на полу, склонившись над черным бруском терменвокса; рыжие, сальные волосы полностью закрывают его лицо. Выписывает плавные пассы руками, словно фокусник, поглощённый в процесс с головой, как в глухой колодец. Подобно тому, как первобытный человек извлекает искры из камня, Алистер Граут выуживает из антенн звуки. Высокие, инфернальные, призрачные. Вакуум запертой комнаты заполняет электрическое завывание под аранжировку колдовских грома и молний. Магнетическое притяжение. — О господи. Если бы сердце Штрауса билось, то он несомненно схватился за него, но пока остается хвататься только за трещащую голову. «Как же мне везет на вас натыкаться». — А вот это уже действительно интересно. На кого это «нас»? Граут переворачивается на живот, чтобы быть с Максимилианом в одной плоскости, но мир по-прежнему остается перекрученным с головы до ног. В отличие от Граута, Штрауса ждет тысяча и одно неоконченное дело и всё же, закрывая дверь, он совершает ошибку: — На сородичей, которые, по какой-то причине становятся мной одержимы. Один пришел с мячом и потрясал задетой клановой гордостью, вторая приплыла с улыбкой и в негляже, но это все — дела давно минувших дней. Однако, на вялом лице Граута вспыхивает выражение, которое можно понимать как «наконец-то мне есть с чем работать». — Не хотите ли поговорить об этом? Знаете ли, для такого могущественного вампира как Вы, это совершенно нормально. Скажите, с какого возраста Вас стали посещать мысли об одержимых Вами рыжих сородичах?🌒🌗🌖🌕🌔🌓🌒🌑
9 июля 2022 г. в 01:45
С этой комнатой что-то не так, и когда глаза Магрит привыкают к полутьме, она понимает что: во-первых, здесь всё симметрично, будто в объективе Кубрика. Острые углы, прямые линии, гладкие поверхности — строго и арифметично, не по-человечески. Во-вторых, комната слегка вращается, впрочем, это наваждение исчезает, стоит Магрит проморгаться.
Голос Регента Капеллы Тремеров города Даунтаун тихий, как шёпот холодного ручья в подземной пещере и чтобы его расслышать от начала до конца, нужно прильнуть к нему ухом и закрыть глаза. Тлеющие угольки камина отбрасывают желтые блики в темных стеклах, сползших почти на кончик его длинного, прямого носа, будто светлячки в лесной чаще.
Его рука на ощупь не холодный фарфор, в отличие от Лакруа. Гладкая, черная перчатка из змеиной кожи… А перчатка ли?
Очковая змея в очках-хамелеонах.
Змеи ведь никогда не нападают первыми? Осторожные, пугливые, чуть подслеповатые и болезненно переживающие негативные колебания в атмосфере вокруг. Забавные, должно быть, зверьки.
— Я могу отплатить тебе деньгами или могу дать нечто намного ценнее, пожалуйста, выбирай с умом, Новообращенная.
Максимилиан выше Магрит на голову и это отчего-то её смущает и немного пугает. И если к постоянному подсознательному страху, ставшему для неё спутником в этом городе, она привыкла и почти перестала его замечать, то вот обескураживающая стыдливость и неловкость для неё в новику. Не сами по себе, но рядом с ним персонально.
Он как отец, которого у неё никогда не было или как сир, которого она никогда, как теперь выяснилось, не знала. В этом всём есть что-то фрейдистское. Утробное. Капелла Тремеров — колыбель раздоров. Магрит случайно очутилась в оке бури, упав в змеиную нору, вместо кроличьей.
— Давай то, что ценнее.
Для денег все равно уже есть Венера. Или Лакруа, когда на него нападает сытая блажь.
— Иного ответа я и не ожидал. Очень рад, что ты проявила благоразумие. В подлунном мире есть вещи дороже золота, жаль мало кто это осознает.
Максимилиан осторожно вкладывает амулет в её ладонь. Позолота обрамления приятно холодит кожу, в гранях рубина скачут языки пламени из камина, как сияние подземных огней Инферно. Магрит не успевает его не то что поблагодарить, она не успевает прочувствовать прилив тёмной силы, идущей откуда-то из Бездны — скрипучий голос в затылочной доле мозга с похоронным пафосом завывает:
«И дрожащей латексной рукой, он зовет тебя за собой!»
Магрит морщится как от зубной боли: Боже мой, ну только не снова!
Видение разрастается под гулкий удар колокола, словно пятно крови на простыне.
— А это, кстати, никакая не шестерка пик, а король червей.
За игральным столом трое: Ригористичный Регент, с головы до ног в черной коже, словно герой киберпанк-антиутопии для фетишистов, естественно, во главе стола. По левую руку Глумливый Интригант-Носферату во фраке и цилиндре, с замашками конферансье, по правую руку кресло пустует. И, наконец, напротив него, наш старый знакомый, Принц Осуждения с нелепой горгерой, белыми воротниками на голых запястьях, шутовском колпаке (вот твоя корона, ха-ха-ха!) и гримом Пьеро. Особенно ему, кстати, идет эта трогательная черная слезка под глазом.
Носферату держит в когтистых пальцах карту рубашкой наружу.
— Та-а-ак. Это что такое?
— Дама червей.
— Это?
— Туз треф.
— А это?
— Я тебе еще в самом начале сказал всех джокеров из колоды выкинуть.
Тремер разводит руками, словно не при делах, и улыбается так нахально, что его хочется ударить. Но распускать руки — значит признавать свое бессилие.
Посередь стола композиция: черная фуражка с серебряными квадратом и треугольником над козырьком, кнут и пряник. К чему бы это?
— Ты все эти годы жу-у-у-ульничал.
Интригант тянет гласные и утробно смеется, но это всё до такой степени наиграно, что даже хорошо. Забавно, как минимум. Как в хорошем ситкоме.
— Да, есть такое. А ты все эти годы подглядывал мои карты через зеркало.
Регент оттопыривает большой палец, указывая себе за спину, с оглушительным щелчком.
Из мглы выплывают неонаты-тремеры, Он и Она. С головы до ног облаченные в черную кожу, с огромными железными кольцами на ошейниках, суровыми лицами и серыми глазами-ножами. У каждого на голове по подносу с бокалами, до краев заполненными свежей кровью. Они двигаются со зловещей синхронностью, нога к ноге, выдерживая идеальную осанку — чтобы не пролить ни капли.
Она учтиво преклоняет колено перед Интриганом, Он — перед Регентом. На Принца не хватило ни учеников, ни бокалов — прости, но ничто не должно нарушать симметрию.
— Я так понимаю, в этой капелле карты сдаешь только ты, — говорит Принц, натягивая льстивую улыбку до ушей и изо всех сил сдерживая удушающую зависть на поводке.
Регент накрывает ладонью колоду, стоит неонатам исчезнуть обратно в темноту, с той же ненавязчивостью, с которой убирают отыгравшие свое декорации со сцены. Его тонкие губы расплываются в широченной ухмылке превосходства, он молча кивает. Этот вопрос глупый, он не нуждается в ответе, ведь единственный ответ, который здесь может быть это: «А ты хоть на минуту сомневался?»
… но у Регента этой ночью хорошее настроение, так что, так уж и быть.
— А знаете, господа, я очень жду этой большой игры, — в писклявом голоске Принца детская оживленность и даже толика искренности, — как минимум ради того, чтобы посмотреть ей в глаза и сказать: «Руки прочь от Лос-Анджелеса. Убирайся с моей сцены!».
— Так ты ему до сих пор не сказал ничего?
Интригант потирает лапы.
— Ну, подожди, я выжидал правильный момент.
— Не сказали мне что?! И почему у вас такие довольные лица?
У Принца сейчас такие плаксивые брови и встревоженные глаза, что никакого гримма Пьеро не нужно.
— Самое время, по моему, не находишь?
— Нахожу.
Регент откидывается в кресле, небрежно положив локоть на спинку, стреляет глазами, словно чертов Маузер.
— В общем… Тут такое дело. Алистер нашелся.
— Алистер?..
Черные губы на прекрасном, бледном личике Принца собираются в аккуратную «О». (Не)живой памятник виктимности. У Регента спокойный голос, как и всегда, но язвительный тон:
— Ага. Представляешь, потерялся в собственном доме. Пытался выбить прикладом ружья картину. Думал, что это окно.
— А что было на картине, кстати?
— Пейзаж, — отвечает Интриганту, но не сводит глаз с Принца. Пришпиливает к месту, как бабочку булавкой.
— Ох уж эти Дети Малкава, вечно с ними что-то случается.
Принц замирает, так, словно ему свесили звонкую пощечину, но тут же берет себя в руки — визгливо смеется и хлопает в ладоши.
— Как здорово! С возвращением в строй, так сказать?
— Да-да. Я вот тоже так подумал. Алистеру, знаешь ли, надо развеяться. Почаще быть среди Сородичей. А потому…
—… Нам не нужно пятое колесо в телеге.
Принц томно вздыхает, сложив руки замком на груди. Картинно заламывает руки, как делает это последние две сотни лет. Почему некоторые варианты называются беспроигрышными, а?
— Ну что же вы делаете, черти. Как я скажу Птенцу, что ее сбросили за борт? Она ведь мне как родная, почти как дочь, а вы…
Раздается злорадный смех. Регент смеется красиво — запрокидывает голову когда смеется, словно злодей из бондианы, острый кадык под черной лентой ходит ходуном. Интригант смеется некрасиво — иногда он хрюкает, будто бульдог, потому что носоглотка — это первое, что страдает от проклятья Носферату.
— А причем тут она?
— Мы тут пораскинули на картах накануне, кто поедет…
Интриганту очень нравится заканчивать за Регентом… Нет, не так. Это Регенту нравится, что Интригант заканчивает за ним предложения. Симметрия взывает к ужасам Зловещей Долины.
Принца Осуждения было бы жалко, если бы не предыдущий сегмент.
— И пиковый туз выпал, конечно же мне.
Регент вытаскивает из-за пазухи плаща тауматургический талмуд размером с небольшой блокнот. Из открытой в середине вырывается синее пламя. Регент невозмутимо закуривает.
— Нет. Пиковый туз выпал мне. Тебе выпала шестерка треф, на которую мы, собственно говоря, и загадали.
Магрит спотыкается о ковер, запутавшись в очередном повороте среди закрытых дверей. Интересно, что бы сказала служба пожарной безопасности, очутившись в этом улье?
В арке в конце коридора она видит кого-то, кого здесь быть не должно. У этого кого-то нечесаные, рыжие патлы с проседью, морщинистое лицо, сонные глаза-перламутровые пуговицы с темными кругами под ними, белая ночная рубашка в пол с оборками и рюшами, костлявые, старческие ноги в разных носках и одном ботинке.
Магрит вздрагивает от оглушающего воя праздничной дудки и хриплого крика: «Сектор пр-р-р-и-и-изр-р-рак на барабане!»
— И-извините… Я…
Почему-то, это первое, что приходит ей в голову, хотя Магрит знает, что ничего дурного она не делала.
Призрак красноречивого Первородного улыбается тепло и грустно.
— Нет, это Вы меня простите. Кажется, Вы стали свидетельницей того, что Вам не следовало ни при каких обстоятельствах. Доброй ночи!
Он растворяется в воздухе, не оставив и улыбки.
— Ты заблудилась, не так ли, Новообращенная?
Максимилиан Штраус стоит позади, скрестив руки на груди, с парой неонатов-Тремеров за спиной и их лица кажутся ей знакомыми. Говорит спокойно и язвительно, точь-в-точь, как в видении. Он пытается хотя бы выглядеть вежливо, но тяжелая челюсть ходит ходуном.
Магрит согласно кивает.
— Будьте так добры, дети мои, проводите нашу гостью на выход.
Безымянные ученики выводят её под локти, словно санитары.