Кассандра

Колокол глухо отбил два удара. Народ, собиравшийся на небольшой площади начал оживляться: там и сам звучали разговоры, кто-то перемещался с места на место, подходили новые люди. Постепенно площадь заполнилась почти полностью, только в самом ее центре оставалось относительно свободное пространство. Оно было занято грубо сколоченным помостом со столбом посредине. У столба, прикованный за руки и за ноги, стоял высокий худой мужчина. Издалека, правда, многим казалось, что это была женщина: длинные волосы, когда-то цвета спелой пшеницы, а теперь грязные и свалявшиеся в сосульки, свободно свисали вдоль тела. Люди в дальних от помоста рядах так и думали поначалу, но разносившийся по площади голос святого отца не оставлял сомнений в половой принадлежности привязанного. — … Пьетро Бертуччо (титул св.Цецелии), Бартоломео Астани (титул св.Доминика), Микеле Коррадо (титул св.Луки) — наименованные по милосердию Божьему епископами святой римской церкви, инквизиторы милостью Господней, поборники и защитники мира против еретических преступлений, уполномоченные святым престолом в защите от ереси и демонических проявлений, изучив материалы дела Джованни Нолото, пришли к следующему заключению. Ты, Джовани Нолото, осуществлявший свои деяния под покровом ночи не скрывавший их, признаешься виновным в следующих грехах… Голос обвинителя проговаривал пункт за пунктом то, в чем обвинялся Джованни, который на удивление толпы даже не пытался вырваться или покаяться, или испросить последнюю милость. Наконец, обвинитель дочитал приговор инквизиторов, завершив звучным: — … приговаривается к медленному сожжению на костре с предварительным вырыванием языка во избежание смущения народа демоническими заговорами, проклятиями и иными выражениями, кои могут принести вред достопочтенным жителям города Перуджи. Приговор составлен 12 числа июня месяца года 1468 от Рождества Христова, обжалованию и опротестованию не подлежит. Приговор должен быть приведен в исполнение сегодня, на Piazzale Partigiani, в два часа пополудни. Пока его довели и прикрутили к столбу, пока зачитывали приговор, служки укладывали дрова и хворост, а палач поднимался на помост для вырывания языка у проговоренного, тот вспоминал, почему попал сюда. *** С самого детства Джованни был не от мира сего: он не играл со сверстниками, рос тихим и спокойным, послушным настолько, что если его оставить в комнате заниматься и не зайти, сказав, что занятия окончены, он продолжал корпеть над учебниками до темноты. И так во всем. Будучи подростком, он молча покивал, услышав родительскую волю и занялся изучением философии, схоластики и трудов отцов церкви. Родители видели в нем будущего аббата, а там, если бог даст, даже епископа. Трудолюбие и усидчивость, немалые к тому возрасту знания давали подобным мечтам вполне законные основания. И он снова учился, уже в университете, готовясь к рукоположению. Все изменилось в один день. Возвращаясь поздно вечером домой, Джованни подвергся нападению. Что можно было взять с бедного студента, трудно сказать, но очнулся он глубокой ночью, замерзший, весь в крови, едва в силах подняться на ноги. Придерживаясь за стены, добрался до дома. Отлежавшись около недели, в течение которой приглашенный медик не знал, выживет ли впавший в горячку юноша, он пришел в себя. И начал видеть сны. Яркие, четкие — он хорошо запоминал все происходившее в них и спустя несколько месяцев с удивлением заметил, что некоторые из его снов начали сбываться. То ребенок под копыта лошади попадет, то жена мужу изменит — и об этом станет известно. Однажды он с удивлением наблюдал, как достраивают стену в одном из зданий. А не далее как за месяц ему снился полуразрушенный дом на улицу через одну от него. И в этот момент Джованни накрыло озарение: он же видел все это, видел в своих снах, так четко, словно сам был свидетелем происходящему. И испугался. Потому что сегодняшней ночью ему приснилось, как сосед, Толстый Франко, подавился куском булки и, задохнувшись, умер. Джованни в растерянности стоял посреди улицы, пытаясь осознать происходящее. Неужели… неужели он может вот так, во сне, видеть будущее? Кто или что приносит ему эти сны? Проведя последующие три дня в суровом посте и молитвах, решился обратиться за помощью к отцу Алоизу, известному среди паствы мягким нравом и добрым сердцем, а также здравостью суждений. Разговор вышел не из простых. Джованни путался в словах, пытался объяснить, что видит, что чувствует, что ему страшно от того, что видит. — Иди, сын мой, иди домой и отдохни. — Голос отца Алоиза был мягок, но настойчив. — Ты правильно сделал, что пришел и все рассказал, облегчил душу, мятущуюся в сомнениях; Господь оценит твой поступок. Но задумайся: был бы он милосерд, если бы не умел прощать сомнения, был бы помощником во всяком деле, если бы не давал испытания по силам? Нет. Твои сны — это его глас. Возможно, так Он желает помочь другим, которые не слышат и не видят сами. Джованни выдохнул. Он боялся, что отец Алоиз его засмеет, а то и слушать не станет. Однако, с чистым разумом и легким сердцем, день стал казаться немного более светлым. На некоторое время сны прекратили приходить, словно давали роздых измученному уму и душе. Продолжились занятия, и уже не так далек был конец обучения, а там рукоположение, дальний приход или уход под наставничество более опытного священника. Прошло месяца три, как посчитал приблизительно Джованни, и его навестил новый сон. Он шел по улице, вечерело, и сумерки немного смазывали картинку. Навстречу быстрым шагом приближался мужчина, торговец, если судить по одежде. Вдруг тот запнулся, неловко покачнулся и с размаху упал, ударившись о камни мостовой. Джованни поторопился подойти к незнакомцу, но увидел лужу крови, медленно расширяющуюся под головой, с которой спала потрепанная шляпа. Он ничем не поможет, даже последние слова принять не у кого — человек был мертв. На этом моменте Джованни проснулся — словно вынырнул из холодной воды. Его колотило: опять! Они пришли опять и снова о гибели человека. Он накинул на себя домашнюю куртку — в комнате было прохладно — и уселся за пюпитр. Ноги мерзли, но Джованни не отвлекался, боясь упустить время. После беседы с отцом Алоизом он подумал, что стоит начать записывать свои сны: вдруг действительно Господь через него желает передать послания, предупреждения для тех, чья судьба уже расписана не до конца и есть возможность ее изменить. Почему не таким образом? Перо скрипело, неровный огонек свечи отбрасывал на стену странные тени, а Джованни писал, стараясь не забыть детали и по еще яркому образу приблизительно представить, на какой улице происходило дело. Деталей оказалось слишком мало, и он решил надеяться на случай: ведь раньше он не видел совпадения снов и окружающей реальности, но затем что-то изменилось. Возможно, по воле случая он и окажется на том месте и сможет предупредить неожиданную гибель. Успокаивая себя такими мыслями, Джованни отправился спать обратно. К январю у него было записано еще семь то ли снов, то ли видений, но ни одно из них не сбывалось, пока… Друзья пригласили его на небольшую попойку по случаю дня рождения одного из них, и, помятуя о планах на следующий день, он ушел с гулянки не поздно. Возвращаясь домой по непривычному маршруту, на почти пустой улице он едва не столкнулся с одним из прохожих, который, видимо, очень торопился. Джованни посторонился, удивляясь про себя подобной поспешности, но буквально пару минут спустя увидел этого же человека, возвращающегося быстрым шагом — и словно молния сверкнула: вот! Это тот самый случай из первого записанного сна! Сейчас незнакомец оступится и разобьет себе голову. Надо действовать. Джованни кинулся вперед, намереваясь остановить прохожего и… дальше неважно, главное, предупредить его смерть. Едва не прыгнув навстречу, он действительно перехватил незнакомца и даже в какой-то момент успел его придержать, заметив изумленный взгляд, но именно в это время послышался легкий скрежет, и на глазах шокированного Джованни на голову незнакомца упал камень. Окаменев, стоял он, наблюдая, как падает безвольное тело, как растекается под головой лужа крови. Дальнейшее скрыл спасительный обморок. *** Прошло три года. После первого столкновения с воплощением своих видений Джованни пролежал в горячке больше недели, став еще тише и еще незаметнее. Месяцы пролетали быстро, учеба завершена, диплом получен, сан священника обретен, как и малюсенький приход, даже не приход, а так, церквушка чуть больше большой часовни. Он уехал, ничуть не жалея, надеясь, что там, в отсутствие большого количества людей, он сможет жить спокойнее. Он принимал исповеди, крестил и отпевал, копался в маленьком огородике. Но все это время видел сны. Три-четыре раза в месяц он просыпался в холодном поту и брался за перо. А иногда становился свидетелем воплотившихся в жизнь посланий. Так, на его глазах упала с дерева и разбилась восьмилетняя девчушка — он попытался ее перехватить, протянув руки, но она пролетела мимо, едва не сбив его в ног; старый полуслепой Пьетро утоп в речке, зацепившись вязанкой с хворостом за перила моста. Разные неприятности случились с еще несколькими людьми, большинство из которых он не знал — обычными путниками, проезжавшими мимо. Он не мог спасти людей — ни оказаться рядом, ни удержать. Пытался, но почти сразу с ними происходило что-то еще, но с подобным концом. И в какой-то момент Джованни не выдержал: начал рассказывать об увиденном тем, кто оказывался рядом, и предупреждать тех, кого увидел в видениях. Люди продолжали гибнуть. Такого уровня смертности и несчастных случаев маленькая деревенька не видела никогда ранее. Как и следовало ожидать, слухи о странном священнике расползлись по округе. Люди стали опасаться отца Джованни и почти перестали с ним разговаривать. Те, кто мог себе это позволить, а таких было всего четыре семьи, уехали. Остальные надеялись, что их минует чаша сия. Смерти продолжались. И после гибели какого-то важного курьера — никто не знал, от кого и кому, и что он вез, впрочем, это не имело никакого значения — весть о происходящем дошла до Инквизиции, коя призвана искоренять плевела ереси прежде всего в своих рядах и пресекать влияние темных сил на жителей тварного мира. Сухонький старичок в черной сутане прибыл в деревеньку поздно вечером и, что совершенно логично, постучался в двери дома Джованни. Разместив того со всеми возможными удобствами, то есть в своей собственной комнате, Джованни задумался. Что это? Подарок Господень или же наказание от него? Ответа на вопрос не было, а сны — были. Без малого три недели инквизитор наблюдал за жизнью невольного поднадзорного, общался с жителями, читал записи, слушал рассказы. А на исходе третьей предъявил подписанный приказ явиться в местное отделение Инквизиции. *** Палач вставил в рот расширитель и ухватил за корень языка щипцами, резко дернул, и крик боли огласил площадь, перекрывая царящий там шум и гам. Воспоминания оборвались; рот заполнился кровью, вытекающей из порванных сосудов и десен с выломанными зубами. Вздохнуть не получалось — кровь протекала и в горло, мерзко даже на фоне открытой раны стекая по горлу внутрь. Джованни ей захлебывался, сглатывал, но мешал спазм, часть крови стекала через порванную нижнюю губу — палач был неаккуратен. Перед глазами встало видение полутемной комнаты, в которой проходили его допросы. Повторяющиеся по нескольку раз вопросы в одной и той же или разных формах, принуждение сознаться в дьявольском наущении ради погубления своей паствы и сторонних лиц. Что он только не выслушал за те несколько недель, пока длилось следствие. И уговоры, и угрозы, и подсказки. Под конец сам уже перестал понимать, где заканчиваются его собственные слова, а где начинаются чужие. Он был готов подписать все, что угодно, лишь бы прекратить постоянную непрекращающуюся боль, чужое давление и приходящие каждую ночь сны. Сны о том, как тонут, как погибают под копытами лошадей, как попадаются под нож разбойниками. После какого-то по счету сна он начал их пересказывать, не выдержав внутреннего напряжения. Проверки, проведенные по поручению инквизиторов, подтвердили, что часть случаев действительно имела место. Со стороны все выглядело так, словно Джованни предрекал скорую и неотвратимую смерть всем, о ком говорил. В моменты просветления от боли и страданий, он осознавал, что его дар приносил только горе — лично ему. Потому что предотвратить ничего из увиденного было невозможно. Его дважды переводили из одной тюрьмы в другую, и все начиналось сначала. К тому же принадлежность к церкви оказалась отягчающим фактором. В итоге он сломался и все подписал; до самой казни, не считая суда, который прошел словно в тумане, его не трогали. Все было уже решено. Кровь почти перестала идти, во всяком случае, он мог или выплюнуть скопившуюся, или проглотить, но легкие язычки огня на уложенных согласно правилам дровах, танцевали вокруг ног, опаляя неожиданным поцелуем. В итоге огонь перешел на то, что раньше было штанами, а сейчас висело грязными лохмотьями. Впрочем, спустя пару минут те уже весело горели, сжигая кожу. Быстрый огонь, не дающий надежды на удушение от дыма, обнял прикрученное к столбу тело, милосердно скрывая его от увлеченной зрелищем толпы. Еще одна Кассандра, пришедшая в мир и отвергнутая им, покинула земную юдоль. А толпа радостно делилась впечатлениями, потихоньку разбредаясь до следующей встречи.