Химический яд вливается в сток вен, дабы сохранить эфемерную красоту, приостановить разложение и трупный смрад.
«Резиновая» рука — рука в перчатке, живая, нежно вкладывает ветвь розмарина* в мёртвую длань. «Джентельмен» замирает, впервые за вечер работы удосуживается рассмотреть клиентку — кожа чистый швейцарский мрамор с персиковым отливом, волосы цвета каштанов, что продают на уличных базарах Лондона, и собраны в лёгкую, незамысловатую причёску, а лико прозрачно, на полуприкрытых веках видно тонкие фиолетово-сизые ветви капилляров, взгляд пустой, но умиротворенный, линия рта ничего не выражает. Воистину красивая трупная дева. Подобна распутным нимфам танцовщицам, но вряд ли таковой была, в ней есть некая порядочность, да и известных красивых дам приносят бальзамировщикам лишь через три-четыре дня(она же попала к «таксидермисту» через пару часов после кончины), специально чтобы юные тела подгнивали и лишались привлекательности, не допуская совокупления с трупом, но разве кого-то данное останавливало? — какая наивность. Складывается впечатление, что юноша встречал её ещё при жизни. Может быть, в госпитале. Есть в ней что-то от медицинских работниц. В серых глазах сверкает интерес. Рука проходится по голому бледно-лунному животу, по линии шва. Каково это быть хрупкой женщиной с распоротым животом, найденной в трущобах проклятого Уайтчепела*? Может даже убитой самим Потрошителем. Работнику морга нравится думать о собственной кончине, в его болоте разума часто мелькают темные мыслишки, воспаленное сознание генерирует самые жуткие и грязные варианты смерти — своей и клиентов, от подобных дум низ живота горит теплом, ноги сводит, а дыхание сбивается и становится тяжелым. Прекращение жизни и разложение до костяной марионетки — истинное благословение. Нет ничего чище покойника, в процессе разложения он очищается до тех пор пока не достигнет окончательной чистоты — чистоты костяной куклы с вечным спокойствием на лице — той куклы, что покорно лежит на столе для бальзамирования, подобно иконе божества на алтаре. Мертвецы изрыгают грязь, подаренную им жизнью, избавляются от позорного груза — это и есть очищение. Их животы пусты и тверды, а лица навсегда спокойны. Но увы судьба не спешит вручать букет маков* юноше, что с любопытством и скрытой похотью щупает и разглядывает покойницу. Несправедливость. Он страстно желает испустить дух, лежать и гноиться, остро воняя средь мертвых тел равных друг другу и горячо любимых. Но возможность ухаживать за мертвецами, работать с ними, любить их своей странной, больной любовью уже честь и высший дар — близость к возвышению. Бальзамировщик словно Гермес*. Приспустив маску, вдыхая запах мертвецов — запах бабочек-шелкопрядов, запах высокой алхимии и космоса, запах который знаком ещё с детства, с кончины матушки, именно тогда мальчик нашёл привлекательность смерти. Выдавив хитрую улыбочку — ту самую, которая свойственна людям, что готовы совершить наглое иль подлое, обветренные губы оставляют поцелуй на хребте подвздошной кости, холод плоти кусает уста. Сердце болезненно ударяет о рёбра, наровясь пробить кости, рука рефлекторно прижимается к собственной груди, с правой стороны которой была наклеена на одежды небольшая бумажка с именем и фамилией — «Эзоп Карл». Люди наивно знают его как одного из талантливых бальзамировщиков Лондона, охотно пользуясь услугами. Но кладбища, серые стены морга и собственная квартирка знают о нём гораздо больше — столько чудесных девчонок и мальчишек, погруженных в бромидный сон они повидали, столько романов — долгих и мимолётных, расставаний — тяжких и лёгких. Бледная оболочка сверкающая фарфором манит, лицо оболочки исказилось — стало более унылым, меланхоличным, ей одиноко. Эзоп поддаётся мертвой красотке, он составит ей компанию вновь. Нельзя заставлять такое очарование скучать. «Простите меня, мисс…» А какое ей имя было дано при жизни? Карл смотрит виноватым анфасом, настолько одурманен благолепием девы, что позабыл какое имя ей подарила когда-то судьба. «Мисс Эмили Дайер.» Карл бросается на неё, облепляя горячими поцелуями в знак прощения, словно неверный любовник. Настроение поцелуев колеблется от нежности — такой родительской, когда мать целует своё дитя, до любовной страсти. Её опьяняющий запах — запах бабочек-шелкопрядов, которых он ловил и заключал в банку будучи ребёнком, забивает ноздри, заполняет лёгкие. Сухо и пряно. Частички осенней сгнившей листвы и косметической пудры. Любимый запах, наверное, так и пахнет сама смерть. Горячий жгут возбуждения внизу заставляет трястись всем телом. Бренчание кожаного ремня раздаётся эхом по помещению. Эзоп поддаётся сладострастию, аккуратно проникает разгоряченной плотью в холодное чрево, обжигая своим живым теплом. Тело Дайер мягкое, восковое... И уж не знает даже сам бальзамировщик, сколько раз он любил эту женщину, пока от утреннего света не побелели окна за спущенными шторами. Лучики зари выглядывают из щелей занавесок, падая прямо на тело покойницы. Сегодня похороны. Карл в спешке натирает Эмили ароматическими веществами, приготавливает светлые одежды. А после достаёт пару кистей для макияжа и несколько склянок с косметикой. Он слишком увлёкся ночью. Ему тяжко расставаться с ней, прямо как с дорогим, верным другом. На прощание Эзоп вкладывает за ухо Эмили гвоздику*...