Последний приют «Гиперион»

      Железо, которым был обит поезд, гудело под горячим оранжевым солнцем в полнеба. У последнего приюта состав делал огромный крюк, здесь не было остановки, поэтому Сехун, привычно нахлобучив повязку повыше на лицо, сбросил в песок рюкзак с вещами, оттолкнулся и спрыгнул с подножки, группируясь и скатываясь кувырком подальше от насыпи.       Нагретый воздух дрожал маревом. Сехун поправил круглые чёрные очки и, обернувшись через плечо, посмотрел на солнце. Огромное, раздутое, оно висело над горизонтом, почти касаясь его и заслоняя добрую половину неба. Прошло всего пятьдесят лет с тех пор, как оно начало расширяться и поглотило Меркурий. Попавшая в приливный захват Венера потеряла все свои с трудом организованные колонии, и теперь не то что жизнь, добыча руды на ней стала невозможна. Земле остались лишь обрывки некогда существенного озонового слоя, а вся поверхность превратилась в сплошную пустыню.       Именно под одним из таких обрывков и расположился последний приют «Гиперион», рай среди ада.       Сехун ступил по щиколотку в глубокий раскалённый песок, обходя огромную дюну. Меньше чем в километре от него виднелся пожелтевший и сточенный купол обсерватории. Подобрав рюкзак, он хлебнул из фляги воды с металлическим привкусом и взял курс на приют.       Сехун возвращался домой.       Маленькую незаметную дверь сбоку пришлось откапывать от песка. Изъеденные петли что-то невнятно проскрипели, и Сехун спрыгнул на тёмный пол. В коридоре было прохладно и тихо. Где-то за несколькими стенками гудел генератор, едва слышно, так, что можно было подумать о необитаемости обсерватории. Но Сехун знал этот звук и эту тёмную прохладу коридоров с детства и мог бы найти дорогу даже с закрытыми глазами.       Он не стал звать Сухо понапрасну, перехватив поудобнее рюкзак и направляясь вглубь обсерватории.       В их маленькой комнате на двоих под лестницей в купол никого не обнаружилось. Сехун сел на их узкую кровать, погладил сбитое, смятое, ещё тёплое постельное бельё и облегчённо вздохнул. Каждый раз, когда он уезжал работать в далёкие, будто вырастающие каждый раз из песка города, чтобы купить вещи, продукты, но главное — лекарства для Сухо, приходил иррациональный страх. Сехун боялся, что однажды вернётся поздно, что найдёт в кровати мёртвое тело, или обсерваторию занесёт песком в бурю.       Стащив с головы наконец шапку и прочёсывая немытые рыжие волосы, он откинулся спиной на стену и прикрыл глаза, глубоко дыша. Здесь, в маленькой комнате под куполом старой обсерватории на отшибе мира, Сехун чувствовал себя дома отчётливее, чем где-то ещё. В коридоре раздались шаги, и сехуновы губы сами собой расплылись в улыбке, когда кровать прогнулась под тяжестью знакомо пахнущего тела, а торс обвили крепкие руки.       — Я же весь в пыли, хён, — хрипло усмехнулся Сехун, приоткрывая глаза и смотря на тёмно-каштановый затылок. В груди тут же поднялось и осело привычное горячее чувство, сердце забилось как птица, и будь он чуть более чувствительным, на глаза бы точно навернулись слёзы.       — Мне всё равно, — тихо выдохнул Сухо, перекидывая ногу через бёдра Сехуна и седлая их, заглянул в глаза. — Ты должен был вернуться ещё вчера. Ты опоздал.       Сехун прикусил губу, тем не менее едва сдерживая улыбку. В этом жёванном белом халате он выглядел ещё худее и моложе. Болезнь медленно подтачивала его тело, но дух его она сломить не могла. В свои почти сорок он выглядел едва ли на двадцать пять, что беспокоило Сехуна, но самого Сухо втайне заставляло радоваться. Их разница почти в пятнадцать лет не давала ему покоя с самого начала отношений, и если бы младший не был так упрям и настойчив, возможно, их жизнь сложилась бы совсем по-другому.       — Не злись, душа моя, — шепнул Сехун, подтягивая Сухо к себе ближе на бёдрах. — Я так соскучился по тебе.       — Вот же…       Горячее чувство в груди вспыхивало сильнее, стоило только коснуться губами этих жёстких и тонких губ. Сехун каждый раз медленно умирал, стоило только Сухо прижаться к нему грудью как сейчас. Так, что можно было бы почувствовать своим сердцем биение чужого. И Сехун даже не предпринимал попыток остановить это, не дать чувству разрастаться ещё больше, хотя знал, что Сухо не дожить до пятидесяти, каких бы дорогих лекарств он не достал. Но сейчас это было совершенно неважно.       Они запускали пальцы в волосы друг друга, притягивая лица ближе. Целовались, трогали, гладили. Сухо даже расстегнул сехунов комбинезон и прижал ладонь к мокрой от пота груди, не отводя взгляда. Когда-то он был таким же сильным, сейчас же ему нравилось ощущать такую же силу в Сехуне, ощупывать и оглаживать его мышцы, заставлять трепетать, целуя крепкий торс и жилистую шею. Ему нравилось, как младший растворялся в нём. И самому. Растворяться.       — Как долго ты ещё будешь сидеть в комбинезоне? — почти прорычал Сухо в губы, когда они оба уже достаточно раскраснелись и жались друг к другу всё ближе. И Сехун даже бедром чувствовал стояк старшего, дурея от этого и улыбаясь.       — Не торопись так, хён, у меня для тебя подарок, — он чуть ли не промурлыкал это, столько сладости и удовольствия клокотало у него в глотке.       — Что? Совсем сдурел? Я тут сижу и хочу своего мужа, которого не было хрен знает где целый месяц, мать его!       — Помнишь, ты рассказывал мне про дождь? — пальцы Сехуна тут же прошлись по слегка щетинистой щеке. Он мягко улыбнулся, заглянув в глаза Сухо, и тот удивлённо приоткрыл рот. — Когда ещё только началась метаморфоза Земли, когда ещё в оазисах шли дожди, помнишь?       Сухо рвано кивнул, кусая губы. Возбуждение немного спало, но он продолжал сидеть на сехуновых бёдрах, держа ладони на его груди.       — Не хочешь прогуляться в купол? Я хочу, чтобы ты увидел это сейчас.       — Увидел что, Сехун? — тихо шепнул Сухо, тем не менее слезая с бёдер и приобнимая себя рукой.       Сехун тут же выудил что-то из рюкзака и, крепко взяв старшего за руку, потянул вверх по ступенькам.       В куполе было душновато. Из-за постоянной жары днём и холода ночью они не открывали его совсем. Телескопов здесь уже давно не было, растащили ещё до Четвёртой мировой. Отверстие, через которое раньше наружу выходила оптическая труба, было единственным источником света. В солнечном столбе плясали пылинки.              Сехун раскрутил выуженный из рюкзака прозрачный шар и подкинул к потолку.       — Ты где это взял? — поражённо выдохнул Сухо, запрокидывая голову, и тут на них с потолка хлынул самый настоящий дождь.       — Там, где взял, уже нет! — крикнул Сехун, подставляя лицо под прохладные струи и прижимая к себе Сухо. — Тебе нравится?       Капли дождя приятно холодили лицо, скатывались под одежду, заставляя комбинезон липнуть к спине. Сухо широко улыбался, подставив под влагу лицо, а Сехун не мог вспомнить, когда в последнем приюте вообще был дождь.       — Ты самый настоящий волшебник, Сехун, — тяжело выдохнул Сухо, разворачиваясь в руках и обхватывая пальцами лицо младшего, заглядывая в блестящие глаза.       — Только для тебя. Потанцуем, хён?