Я пришёл [не] с миром

Чёрная рубашка, свитер с ромбовидными узорами, смартфон, зарядки — все мало-мальски полезное летит в спортивную сумку. Сейчас в его комнате царит ужаснейший бардак. За окном завывает метель, подметая снежными метлами московские тротуары. Вознесенский переулок пестрит неоновыми вывесками, смех прохожих слышится даже через плотно закрытые ставни. Народ готовится праздновать, скупает супермаркетах последние овощи для салатов. На Красной площади, как и в каждый Новый год, стоит развесистая ель, украшенная стеклянными шарами, пышными гирляндами и игрушками. Достоевский спешно перебирает одежду, иногда замирая с каким-нибудь изрядно поношенным носком в руке, прикидывая, как он ему пригодится в единственном экземпляре. Со скорбью парень оглядывает свою нору. Жаль, конечно, бросать насиженное место. Фёдор очень дорожил каждой своею вещью и в руки никому не давал ни книги, ни шапки, ни, уж тем более, телефона. Наверное, все потому, что вёл кочевой образ жизни. В его квартире главным достоянием и признаком богатства служил шкаф, в котором собралась потрясающая коллекция русской и зарубежной классики, причем, сразу в двух вариантах — оригинале и переводе. Нынче фолианты дорогие. Посмей кто пробраться в логово Достоевского и украсть хоть одну завалященькую книжку, от глупца и мокрого места не осталось бы в миг. Бдительный хозяин не медля активировал бы способность. Главное, он успел поставить кипятиться чайник на плиту и насыпал малую долю заварки в кружку. Ароматные зелёные листья медленно расправились на белом керамическом дне. С наступлением ночи туман в голове рассеивался, и становилось легче дышать. Стандартная проблема холостяка: извечный творческий беспорядок, в котором Достоевский преотлично ориентировался; одинокая, смятая постель; гора посуды рядом с компьютером, наполненных чёрт знает какой многодневной бурдой. То ли ежедневно приходящая апатия, то ли привычка — и самому неясно. Наверное, пора перестать глушить крепкий кофе вперемешку с энергетиками всех марок. Днём солнце немилосердно режет глаза, отражается от серого городского снега. Неприятно. Во тьме же он сливается с кирпичными стенами в проходных дворах, неведомым существом пробирается от дома к дому, чувствуя себя совершенно свободным, вне своего дара. Каждый раз сердце сжималось в тисках, усиленно билось, порождая болезненные ощущения в области груди. Кто–то из доморощенных экстрасенсов утверждал, что Фёдор обладает поистине потрясающим даром. Кто–то называл способность проклятием злых сил и последствием совершённых ошибок. Конечно, есть выход — не пользоваться этим и благополучно упрятать подаренную магию на задворки разума. Если б всё было так просто… В зале что-то по телевизору вещал репортёр. Надо же быть в курсе происходящих событий, пусть и не совсем достоверных. Иногда равнодушное лицо разыскиваемого эспера мелькало на экране, так что следить определенно нужно. Даже досужие сплетни могли пригодиться, так как они складывали о Достоевском людское впечатление вообще. Пронзительная трель домофона заставила оторваться от занятия. Знакомый баритон в трубке ответил: — Открывай, Огонёк. Это я. Коля, слегка покачиваясь, ввалился за порог и едва ли не задел головой острый косяк. Сейчас он уже откровенно сожалел, что остриг длинные волосы, которые раньше прикрывали уши, защищая их от мороза. Рядом с ботинками на пыльный коврик плюхнулась такая же, как у кузена, сумка. — Вовремя, — потирая ладони, сказал Фёдор. — Я как раз планировал тебе позвонить. Билеты у меня. — О боже, нахрена тебе в Японии столько мусора? — простонал Коля, завидев разъехавшуюся молнию на багаже. — Я же предупреждал — налегке! — Я собрал всё необходимое. — Два древних телефона? — голубоглазый выудил на свет «Нокию». — Надёжно. — Ладно. Но нож? Ты смеёшься? — Мало ли, придётся бороться без способностей. — Пожал плечами Достоевский. — В конце концов, мы за этим и едем. — О! Да вы, батенька, эстет. — Ехидничал Коля, перелистывая странички. — «Клёны в осенних горах»! — Хороший сборник. Поэзия серебряного века. Пригодится, чтобы завязать разговор, если надо. Скептичный взгляд Коли весьма красноречиво говорил за обладателя. Уж кто знает, почему родители решили назвать его столь непопулярным именем, но оно кузену нравится, в особенности, с фамилией матери — Гоголь. Кстати, когда живешь в столице, не так сложно найти работу. Программисту так точно. Года два назад он успешно устроился в одну компанию и честно трудился на благо своего будущего. До сего дня. Гоголь усердно рылся в чужих шмотках, выкидывая обратно бесполезное, по его скромному мнению. Фёдор безэмоционально мешал ложкой чай, понимая, что препятствовать не имеет смысла. — Ложку убери, жениха не будет, — насмешливо откликался Коля. Теперь кузен сжимал переливающуюся золотистыми оттенками сферу. Она пульсировала, рождая внутри новые и новые огненные всполохи. Напоминала привычный для всех детей рождественский шар в резной мельхиоровой подставке. Танцующие внутри искорки будоражили воображение. — До сих пор хранишь? Я думал, он пропал лет десять назад. — Прятал в шкатулке, подальше от любопытных. — Чуть улыбнулся Фёдор, бережно забирая шар. — Память о родителях, как-никак. Телепередача вновь сменилась программой новостей. Скоро пробьют куранты, и во многих квартирах запахнет горелой бумагой. Из колонки доносилось оптимистичное: «На улице дубак, на сердце тлен и мрак». Anacondaz полностью отображал их текущее настроение. Раньше Новый год был самым ожидаемым праздником Достоевского. Но сейчас… Виноват ли в этом возраст? Сегодня они встретят две тысячи двадцать второй в другой, совсем незнакомой стране. Погасла лампа. Тихо-тихо щёлкнул входной замок, и звякнула связка ключей. Вниз по загаженным ступеням пронеслись два силуэта. Паренёк на занесённой снегом скамейке у сумрачного подъезда поигрывал стеклярусным брелком и посматривал на новоприобретённую «Ладу», словно ожидая кого-то. Светло-русые волосы развевал ветер, можно даже залюбоваться. По куртке тянулись проводки наушников, из которых слышались пербои фолк-рока. Хлопнула железная дверь, отгородившая жильцов от злого внешнего мира. — Спасибо. — Последнее слово, которого удостоился бедолага. Ответом Фёдору был взгляд ярких лазоревых глаз со смесью непонятной надежды и отчаяния. Как у него когда-то. Холодные длинные пальцы коснулись оголённой кожи на шее случайной жертвы. — Больной придурок… — выдох, облачко белого пара полетело ввысь. Кажется, ещё секунда и блондин вскочит, оттолкнёт помешанного соседа. Но парень остался на месте. А Достоевский поклялся, что это последний раз, когда он использует способность. — Федь, всё уже. — Прервал Коля хладнокровно, отключил сигнализацию и уселся на водительское кресло. — Опоздаем на рейс. От девятиэтажного дома на Вознесенском переулке, шурша шинами по мёрзлому асфальту, отъехала серая машина. Лица, здания, деревья исчезали из поля зрения на высокой скорости. На скамейке больше из людей никого не было. Его остекленевшие глаза направлены в зимнее небо. С мягкими локонами все так же играл беззаботный ветер. На шее красовалась багровая полоса, а рядом на земле валялся брошенный брелок. — А что бы ты сейчас загадал? — кузен попытался нарушить получасовую тишину в салоне. До Шереметьево оставалось еще пятьдесят километров. — Не знаю. — Фёдор по обыкновению грыз ногти. Точнее, их остатки. Мысли голову пока не посещали, и единственным желанием было добраться до места назначения без приключений. — У меня все есть. Гоголь горько усмехнулся, не отрываясь от дороги. Когда руль вывернул на химкинскую лесополосу, в Колину душу закралось нехорошее предчувствие. Пустая трасса. Абсолютное безмолвие кругом. Последний дневник сожгли два года назад. Тогда они хотели, чтобы после трагедии ничего не осталось, кроме сохраннёных рассказов на флешке. Казалось, что таким образом смогут перейти в новую жизнь без долгов и старых сожалений. Забыть про криминальное прошлое, завязать. Зажить маленькой семьей, поскольку из родных остались только они двое. Гоголь вновь прокручивал в голове монохромные картинки, эпизоды из общего детства. Вот, они случайно встретились в гостях у тёти, даже не представляя, что являются братьями. Фёдор никогда не проявлял инициативы в общении, но и не противился шалостям, которыми изобиловала богатая фантазия Коли. С ним уравновешенный мальчик оживлялся и не походил на себя, расшаливался, залезая на извилистые ветви садовых яблонь, за что и получил прозвище в гоголевском стиле — Огонёк. С точки зрения подобной ретроспективы, детство–то было неплохое. — Сзади! — вдруг воскликнул Достоевский. В боковом зеркале мелькнули фары дальнего света нежелательных преследователей. — Понял. Отвлечёшься — непременно попадёшь в ловушку. Он так и предполагал, что рано или поздно стражи закона сядут на хвост. Стрелка на спидометре превысила отметку сто двадцать километров в час. Повезёт, коли не занесёт в ближайшие овраги. В темноте салона загорелся зелёный дисплей смарт–часов Достоевского. У братьев была фора в полчаса до регистрации. — Федя, держись! — Гоголь лихо крутанул руль и полностью выключил задний свет. Сзади раздался рёв полицейских сирен. Водитель раздражённо поморщился и вдавил педаль газа в пол. Практиковать дрифт на скользкой ледовой трассе затея сомнительная. Но альтернатива отсутствовала. Следующий съезд вёл в глубь чащи. Машина резко свернула направо и пропала из виду правоохранителей. Проехав две сотни метров, автомобиль затих. Коля разжал напряжённые пальцы. В пуховике становилось жарковато, на лбу выступили капельки пота. — Отстали, похоже. — Констатировал Фёдор. — Отсюда есть другой путь? — Ес‐сть, — пробурчали в ответ. — Но придётся топить изо всех сил. Расстояние на пять километров больше. Мороз. Плоская луна висит наверху, как на сине‐чёрной картонке. Окна стремительно индевели, покрывались причудливыми росписями. Гоголь переферийным зрением следил за братом. Чай выпит. Но термос всё ещё хранит тепло, поэтому Достоевский обнимает ладонями металлический сосуд. Прикрытые веки. Сгорбленная спина. И знакомые меланхоличные треки по радио. Все имеют слабости, и даже Федя не исключение. Например, Коля знает, что из-за худощавого телосложения он часто мёрзнет и может летом ходить в куртке. Выдает его лёгкое подрагивание плеч и ледяная кожа. С благодарностью он принимает горячую кружку, одеяло, лекарства от бессоницы. Ненавидит чувствовать себя слабым и самодовольно смеётся, когда кто-то вновь ему проигрывает, будь то шахматы или жизнь. Федя внешне выглядит невозмутимым, но брату–то известно, каково ему приходится на самом деле. Как только в квартиру входит шутливый и беззаботный Коля, он облегчённо выдыхает и отпускает контроль. Гоголь служит стойкой крепостью, оградой от кошмарных снов. — Полагаешь, у нас получится? — Что именно? — Избавится от проклятья. — Скрипнули желтоватые от многолетнего курения зубы. Впереди, средь заволакивающей пелены, показались огни аэропорта. — Ты уверен, что эта штука нам поможет? — Более чем. — Достоевский, проверяя скрытый карман, нащупал пульсирующую сферу. — Поймаем. Принудим. Говорят, лисы обязаны выполнять обещания. Угнанная «Лада» благополучно остановилась на парковке. В холле вовсю толпился радостно гомонящий народ. На табло многообещающе светилось расписание рейсов в любой уголок мира. Документы готовы, виза и паспорт в руках. Еще совсем чуть-чуть… Механический женский голос возвещал отбытия и прибытия самолетов на двух языках. Регистраторша внимательно рассматривала фото Фёдора. Внезапно подозрительно прищурилась. — Всё в порядке? — чарующим тоном спросил Коля, похлопав для убедительности ресницами. Очередь позади начала излучать волны недовольства. — Да. Проходите, пожалуйста. Счастливого полета. — Очнулась сотрудница за стойкой и протянула бумаги обратно. — Хоть бы улыбнулся, — прошипел кузен на ухо, когда парни отошли на безопасное расстояние. На что Достоевский многозначительно промолчал. Голубые линзы раздражали слизистую. Он надеялся, что светлая краска скоро смоется с несчастных волос, как обещал брат, и в зеркале будет отражаться прежний брюнет Фёдор, а не славянский вариант айдола. На фото в поддельном паспорте позировал классический «натуральный блондин». Пройдя все этапы организации перелёта и заняв положенные места в «Аэрофлоте», они откинулись на спинки кресел и наконец–то расслабились. Декабрь. Чай с утра. Свеча. Грустная музыка — длинный день. Что делать? Люди продолжают жить здесь и сейчас, иного времени не существует. Помните? Времени больше не будет — это ангел говорил. «Не вижу сны, не помню имена, когда осенний ветер уносил меня со дна туда, где погибала пожелтевшая листва…» — группу The Meto для него открыл Николай, и песню эту эспер слушал уже раз пятый. Фёдор и сам не заметил, как заснул. Гоголь шёпотом попросил шерстяной плед. Полёт длится двенадцать часов. Растворимый кофе в бумажном стаканчике. Глянцевый журнал. Всхлипывающий ребенок по соседству. Кто умудрился потащить с собой на борт младенца? Голова брата мирно покоилась на Колином плече. Достоевский дремал, завернувшись в тёплый кокон и забавно приоткрыв рот. Гоголь еле подавил порыв сунуть туда палец, чтобы после не остаться четырёхпалым шутником. Такая типичная картина какого-то детектива. Побег, маскировка, очередные придуманные личности по пути и последние размышления у холодного пластика. «Клёны на осеннем ветру» — пропуск в иную культуру. Что ж, почитаем. Хотя четыреста страниц для одной ночи как–то маловато. За иллюминаторами клубился мглистый туман. Большинство туристов дружно похрапывало. Всё равно делать нечего. Падает снег, на крышу отеля ложится. Лёгких пальцев касанье? Шёпот невнятный? Красиво. Художественно. Коля–то наивно считал, что кроме коротких хайку в три строчки, иных стихотворений в Японии попросту не существует. Тюя Накахара умеет писать — так решил он про себя и перелистнул страницу. — Курица или рыба? — звонко предлагала стюардесса, катя перед собой тяжёлую тележку с изысками для путешественников. Надежда, если верить бейджику на груди, ловко раздавала лоточки с едой. — Курица. — Неожиданно громко выкрикнул по–английски сосед, сидящий впереди. — Надеюсь, там есть печёнка? — Прошу прощения, но она не входит в бортовое меню. — Надежда добродушно заулыбалась, как и полагалось её профессии. — Почему? — искренне недоумевал молодой человек. Его не было видно из–за широкой спинки, поэтому Коля мог только догадываться о личности привереды. — Кто вообще составляет меню? Они не думают о пассажирах, да? Гоголь про себя посочувствовал растерянной девушке. Но бортпроводница тоже перешла на английский и заверила, что вот в следующий раз печень обязательно будет включена в авиапитание. Надежда двинулась дальше, а Коля, не обратив внимания на свой лоточек, вытянул шею, чтобы получше разглядеть соседа. Оказалось, парнишка был невысок, от того рыжая макушка, прикрытая модной шляпкой, кое–как мелькала за мягким сиденьем. Элегантным движением руки Гоголь проворно стащил головной убор. — Жить надоело? Чего тебе? — мигом огрызнулся он и повернулся к ухмыляющемуся Коле. — Да вот, любуюсь. — Шляпка приземлилась на выдвижной столик. — Красивая. Тоже такую хочу. — Верни на место, идиот. — Деланно–спокойно со злобными нотками процедил рыжий. — А то что? Парень шумно выдохнул, наградив Гоголя пугающе грозной гримасой. После чего, извернувшись змеёй, подцепил ногтем правой руки нагло отобранную собственность и сквозь зубы прошипел: — Благодари богов, дылда, что ты сейчас находишься в транспорте. А, впрочем, могу организовать переезд отсюда прямиком на крыло. — Ой, да ладно! — отмахнулся голубоглазый и потряс книгой. — Из–за ерунды орёшь на людей. — Ерунды?! — пошёл на второй круг невольный собеседник. — Ага, — оскалбившись, парировал Коля. — Книжку б лучше почитал. Спокойнее был бы. — Посмотрите, какой интеллектуал выискался. Сам же первый начал. И во что ты там вцепился? — Японская поэзия серебряного века, — с умным видом произнёс Гоголь. Мимо снова продефилировала стюардесса, предупреждая о скорой посадке. — Позией, значит, увлекаешься? Нравится? — хмыкнул оппонент, растеряв былой гнев. Кажется, он словно спичка — загорается негативными эмоциями от всякого слова, но и гаснет так же быстро, забывая незначительную обиду. — Да, вот… Песнь Козерога, — озвучил Коля название сборника. И мысленно поблагодарил брата за то, что однажды Фёдор захотел вдолбить в белокурую голову знания языков. — Отлично пишет. Мне нравится. — Правда? — на красивом лице появилось выражение крайнего недоверия. — Хидео вот критиковал. — Не знаю, кто такой Хидео, но я не вру. Рыжий заметно призадумался. — Бога ради! Ведёшь себя так, будто это ты сочинил, — прыснул Гоголь, не выдержав чужой чересчур серьёзной физиономии. — Может, и я. Тюя Накахара, — запоздало представился парень и протянул руку. — А зачем тебе в Японию, кстати? Остаток ночи Тюя рассказывал о прекрасной и плодотворной жизни в различных уголках своей страны. Гоголь же примерил роль внимательного слушателя. Талант поэта не пропьёшь ни в России, ни в любимом баре, так что красноречивая речь лилась из него, словно мёд. Банальное сравнение, зато правдивое. Нелестные отзывы из всех знакомых Тюи адресовывались лишь избранному человеку. Придурок бинтованный — и никак иначе он не говорил. Коля аж заинтересовался. Это кому удалось заслужить поток нецензурщины со стороны вроде милого и одновременно опасного, Накахары? — Скоро уже, — обрадовался он, взглянув в иллюминатор. — Я дома. Под кучевыми облаками развернулся мегаполис со стремящимися к небу высотками. В ушах нехило заложило. Самолёт пошёл на снижение. Тюя, видимо, готовился уже выбежать с трапа первым при любой возможности, поскольку вцепился в поклажу до посинения пальцев. — Федя, Федь, проснись… Смотри, какая красота. Ханеда встречает пышными фейерверками. Разноцветные искры поднимались ввысь и рассыпались водопадом по всему небу. Взрывались сотнями брызг, соединяясь в рисунки. Пассажиры разразились аплодисментами, как только шасси коснулись взлётной полосы. Гоголь повернулся к сонному брату и подал руку. — Ну, вот мы и на свободе. Уважаемые пассажиры, наш самолет совершил посадку в аэропорту города Токио. Время шесть часов тридцать пять минут. Командир корабля и экипаж прощаются с вами. Надеемся ещё раз увидеть вас на борту нашего самолёта. Благодарим вас за выбор нашей авиакомпании. Сейчас будет подан трап. Пожалуйста оставайтесь на своих местах до полной остановки. Тюи Накахары и след простыл. Не привиделся ли необычный поэт Гоголю из–за перепадов давления? Так или иначе, недавний знакомец исчез из поля зрения, будто его и не было никогда. Токио — город мятежных сердец. В глухих закоулках средь шелеста ветвей таится зверёк. Он поводит носом, вдыхая сладкий запах, стелющийся по мокрой земле. Лисёнок, весь подобравшись, ползет за крючковатые корни клёна. Укрывает острую мордочку сребристым хвостом. Лукаво сверкают в предрассветной дымке янтарные глаза с огненными отблесками. В выходные на улицах всегда полно народу, лично Фёдора этот факт раздражал неимоверно, а Коля в толпе людей похоже чувствовал себя преотлично. Он то и дело испарялся на минуту, а после с хитрым лицом появлялся предо братом, мол, «какой же ты медленный». Какие всё-таки странные у него повадки. Кошачьи. Прозрачные зонтики маячили в кварталах. Номера отеля, забронированного месяц назад, дожидались гостей на Гиндзе. — Раньше ты такой бесёнок был, Огонёк. Сейчас ты вообще полный антипод себя. Что с тобой сделали, уж не знаю. — Коля, ободрившийся после того, как ступил на твёрдую землю, энергично шагал по центральной улице Чуо. — Не вечно же жить детьми. — Фыркнул Достоевский, придерживая сумку за растянутые лямки. И то верно. Торговые центры, кофешопы, бары… Столица, одним словом. Но уже других традиций. Фёдор немного отстал от брата, заглядевшись на одну вывеску, прикрытую масками с искривленными демоническими мордами и лентами. Пристроившаяся на углу, она толком не привлекала внимания. Далее — тупиковый переулок с мусорными баками. И всё. «Лавка предсказателя». На двери висела табличка «Close», однако внутри заливисто хохотал человек. Бряцала посуда, гулкие мужские шаги были слышны и на улице. Через запотевшую витрину сложно рассмотреть, что происходит в помещении. Возможно, хозяева решили прийти пораньше и приготовить лавку для посетителей. Достоевский словно оцепенел, и не мог пошевелиться, превратившись в слух. — В прошлой жизни вы были… мальчиком из Японии. Имя ваше Сюдзи. А фамилия… Запинаясь на каждом слове, нараспев говорил мужчина. — Цусима. — Вы знаете?! — Вы издеваетесь? Второй человек всплеснул руками и опять глумливо захихикал. — Рэйдзи, не разочаровывай! Я теперь не удивлюсь, если ты разоришься в феврале. Когда ты успел переквалифицироваться из убедительного лгуна в глупого шарлатана? Рэйдзи запахнул кимоно и уставился на своего визави. На полках и полочках скопилось громадное количество безделушек. Талисманы, амулеты на любой вкус и кошелёк заполняли пространство. Они сидели на застелённом полу, скрестив ноги. На кукольного размера столике расположилась бутылка авамори и две сакадзуки. — Осаму, тебе не нужна масочка? – скучающе протянул Рэйдзи. – Чтобы соответствовать образу. — Я по-твоему похож на идиота из богами забытой деревни? Нет уж, впаривай кому-нибудь другому. — Зря. – Наигранно вздохнул хозяин. – За твоё здоровье, Дадзай! Невинная беседа двух добрых приятелей. Достоевский вздрогнул, когда на его плечо опустилась ладонь Коли. — Ты чего застрял? — Так, задумался. Идём. Дадзай вскоре попрощался с Рэйдзи. Младший братишка обожал их совместные разговоры перед рассветом. Потянувшись до хруста позвонков, Осаму проводил взглядом незнакомые фигуры, скрывшиеся в туманной дымке токийских кварталов. Не учуять сладкий тонкий запах за закрытой дверью было бы трудно. Стоял–стоял, и вдруг ушёл. У него даже клыки зачесались. Бинты практически сползли. Следовало сменить. Завибрировал смартфон в кармане брюк. Друг упорно пытался до него достучаться, предварительно позвонив раз эдак пять. — Хэй, Анго! Соскучился? Да ты что?! Жди, сейчас буду. — Сколько тебе говорить, чтоб ты носил форму?! – разорялся Сакагучи, ища в куче отчётов необходимое досье. — Мне так удобнее. Одежда не влияет на работоспособность. Осаму в красках представил, как взбесится очкастый дознаватель, лицезряя его в чудесной портупее. Закосплеить Накахару, тем самым, доведя напарника до бешенства и покраснения щёк – вот план минимум для долговязого детектива на сегодняшний день. Весьма ободрившись, он молодцевато зашагал к метро.