Дебют

Блеск голубых экранов Хлое не светил. Потому что она нелюбимая дочь матери. И отец распознал в Зои талант такого уровня, что стал пропихивать её во всех своих фильмах. И всегда — на главные роли. По мнению Хлои вершина актёрского мастерства её сестрички лишь в том, как она играет идеальную падчерицу. Мама права. Андре Буржуа — старый дурак. Хлое не светит блеск голубых экранов, а вот прожектор театральных подмосток светит ещё как. Голодный луч, в пятне которого она примеряет одно обличье за другим. Душа у Хлои костлявая. Но непонятно, что там за ней. Всё отдано перед зеркалами отточенным ужимкам. Написанные, никогда не существовашие персонажи — цветные лоскутки её характера. Один из них раздражённо цепенеет, когда новенький костюмер слишком долго возится с булавками и сантиметровой лентой. Другой — заинтересованно оборачивается. Третий — умилённо жмурится. — Как тебя зовут? — спрашивает Хлоя, лениво осматривая себя в напольном зеркале. Костюмер этот ну типичный актёр из какой-нибудь дорамы. Весь такой бледный, щуплый, с рассеянным выражением раскосых глаз и румянцем предательски ползущим со скул на стройную шею. — Я… М-Мариан. — Ясно, — незаинтересованно бросает Буржуа. — А чего трясёшься? Мариан резко выпрямляется, чуть было не сшибая одну из вешалок. Он оказывается не таким уж и низким, как Хлоя прикидывала. Но всё равно впечатление оставляет нелепое. — Я не трясусь, — твёрдо заявляет он и подхватывая какие-то бумажки и швейные принадлежности, выбегает прочь, при этом бормоча себе под нос что-то нечленораздельное. Хлоя почти сразу о нём забывает, с удовольствием осматривая своё отражение. Что бы ей там не светило, она твёрдо уверена в собственной безупречности.

___

После выступлений у артистов принято напиваться. Хлое, может, чуточку и претит окружать себя сборищем лишённых таланта плебсов, но повторять ошибки школьных времён не хочется. Поэтому Буржуа прикидывается одной из своих. Смеётся над бестолковыми анекдотами, флиртует то с одним, то с другой, изредка бросает похвалу — с барского плеча, невзначай так. Чтобы заставить их чувствовать себя оценёнными. В общем, лицемерит безбожно. Мариан, неуклюжий, но деловитый костюмер — в новый коллектив вливается с неожиданной лёгкостью. И вот уж в ком искренности хоть ложками столовыми черпай. Хлоя не знает, — она склоняет голову к плечу и задерживает улыбку у поднесённого ко рту края бокала, — вызывает это у неё отторжение или симпатию. Не разберёшься. Внутри у Буржуа многолетняя смута из эмоций. Они все такие же лицедеи, как и она. Актёришки доморощенные. Печаль идеально отыгрывает злобу. Страх прячется под радостным возбуждением. У Мариана всё на лице написано светодиодами. Вот он обнимает кого-то за плечи, и улыбка, поддевающая ямочки в щеках — взрывается дружелюбием. Вот он озадаченно поглядывает на часы, видимо, решая, стоит ли вызывать такси. Ловит её открытый, чуть хмельной взгляд, и в некотором смущении опускает голову. Хлоя смотрит на его волосы, как и всегда убранные в аккуратный хвост, и не хочет представлять какие они наощупь. Но всё равно представляет. Это не очень хороший сигнал. Она и без того непозволительно много о нём думает. Например, когда его пальцы порхают с профессиональной чуткостью над её телом. Или когда его по юношески чистый голос раздаётся над ухом. Его присутствие узлы в Хлое вяжет, безо всяких спиц. — Ладно, мне пора, — на эту реплику сыпятся разочарованные вздохи. Хлоя приподнимает одну бровь, не удержав внутри удивления. Она, пожалуй, недооценила, как этот парень сумел очаровать здешний люд. Мило. Она опрокидывает внутрь остатки вина и прогоняя его кислую сладость по языку, отправляется следом за Марианом. Ей движет желание избавиться от скуки. А Дюпен-Чен обещает стать весьма приятным избавлением. — Погоди, — она ловит его лишь на крыльце служебного выхода. Как-то не слишком вежливо ловит, за отворот пальто. «Наверняка сам себе сшил», — в звенящую от спирта голову лезет всякая чушь. Глаза у Мариана даже в искусственном свете не теряют сапфировой глубины. Они у него — самая настоящая океаническая бездна. Хлоя вспоминает, как ездила на каникулы к матери в Калифорнию, и укол грусти перерастает в желание рассмеяться. Зимний, настоявший за ночь воздух кусает щёки. — Далеко живёшь? Я вызову нам такси. Звучит немного неприлично. Почти как пресловутое «К тебе или ко мне?». Но об этом и речи не идёт. — Да я пешком пройдусь, — Мариан машет головой и неловкая улыбка ускользает в приподнятый ворот. — Ерунда, — Хлоя с неожиданным упорством цепляет его за руку и ведёт за собой. — Отморозишь себе пальцы. К тому же я ненавижу ездить по ночам в одиночестве. Автомобиль едет долго, собирая все пробки субботнего конца дня, и светофоры. В салоне тихий, синеватый сумрак, и Хлоя ничего не может сказать. Она притворяется, что знать не знает никакого Мариана. Слышит лишь, как быстро царапает ручка бумагу, да собственное исходящее лихорадкой сердце. Ей бы обернуться, взглянуть на этого недотёпу, но тело превращается в деревяшку нетесаную. Дотронется кто-нибудь, проведёт ладонью — тут же занозу получит. Когда такси останавливается где-то возле площади Вогезов, Мариан порывисто отдаёт Хлое лист бумаги. — Это вам… То есть, тебе. То есть… — он взмахивает ладонью и ускользает на улицу, умудрившись при этом удариться головой о дверцу. — Дурачок, — ласково говорит самой себе Хлоя. Она вдыхает оставшийся после него в салоне ненавязчивый аромат парфюма. Что-то не слишком подходящее под неласковую зиму. Но определённо подходящее его тонкому, нежному нраву. Буржуа опускает взгляд на листок, что оказывается страницей из блокнота. Мариан нарисовал её. И что-то он изобразил такое, от чего глазам стало очень неуютно, а грудь сжало давно забытое чувство. Хлоя кусает до боли нижнюю губу, пока желание расплакаться не отпускает её. Теперь всякий раз глядя на Дюпен-Чена, она будет ловить себя на непрошенных мыслях. — Тебе идёт атлас и золото, — бросает он между делом, помогая ей надеть очередной костюм. Его пальцы бережно убирают её волосы на плечо, а ладонь будто нарочно задерживается между лопаток. Буржуа впервые осознаёт, какие у него тёплые руки. Когда Хлоя как-то по неосторожности находит его губы своими — где-то за кулисами среди пыльных декораций — Мариан отвечает ей. И он целует её не как женщину, которую лишь хотят. Его взволнованный трепет как тающая на языке сахарная вата. Хлоя рядом с ним не хочет думать о голубом свете больших экранов и мировой славе. Мариан одевает её в золотистый атлас, сетуя попутно на дурацкие пуговицы. Но рядом с ним Хлоя всё равно ощущает себя обнажённой — не в вульгарном смысле. Рядом с ним нет нужды держать лицо. Буржуа воспринимает себя иначе. Совсем по-другому: целостной. Ей не нужны ни костюмы, ни листы с репликами, чтобы распознать это. Ультрамариновые глаза ей светят куда ярче и приятнее всего остального. И Хлоя делает вдох, выходит в этот синий кружок цвета, будто на свой первый спектакль. Только играть не нужно. И строчки забыть можно, и голосу позволить не настроенной струной дрожать. У Мариана внутри всё розовеет утренними облаками. Его жизнь в висок поцеловала при рождении, и теперь у них любовь взаимная. А Буржуа ничуть и не завидно, только любоваться хочется. Поэмы изученные со времён студенчества вслух читать, вниманием своим неистовым и жадным окутывать. Ей ещё предстоит узнать, что там у неё самой за душой костлявой прячется… А пока достаточно и того, что один лишь Мариан знает. Знает и не бежит прочь. С ней такое впервые.