Любовь

      Поступь тяжёлых шагов увядает в грязи, словно яркие цветки мака в свои последние часы жизни. Движения ног были столь же плавны и неприхотливы, как опадающие лепестки этих ало-красных бутонов, что так трепетно сжимал в руке парень, ведь знал, что она любит наблюдать за смертью ярких пятен. Для Драко до сих пор являлось загадкой, почему любимая придаёт такое большое значение этому действу. Как бы Гермиона ни пыталась объяснить очевидных истин, он всё также не понимал, а суть была проста — это неприхотливое растение также пёстро, ярко и вызывающе, как сама человеческая жизнь. Но меж тем, столь хрупко и недолговечно, как сами человеческие мечты.       Нежно обхватывая крупной пятернёй небольшой букет, что был выращен им, довольно угрюмым, даже можно сказать, мрачным парнем, он спешит к самой главной точке на карте, там, где ждёт его она. Лишь бы успеть. Лишь бы не опоздать, ведь вот-вот миловидные бутоны совсем потеряют свой изначально привлекательный облик и сгинут в пустоте.       Подходя к назначенному когда-то давно, наверное, самой судьбой месту, Драко аккуратно присаживается на скамью и смотрит напротив, в яркие, карие глаза.       — Привет, родная моя, — молодой человек старается искренне улыбнуться, но всё-таки проскальзывает очевидная нотка печали и горечи разочарования, отчего уголки губ невольно спешат опуститься вниз. — Ты не верила, а я говорил, что запомню эту дату и запомню то небо, в отражении исчёрканных витрин, что хмуро нависали над нами в тот вечер.       Отводя взгляд, немного смущаясь, он только прошептал: «Надеюсь, ты не против», — а после, прикурив свои излюбленные сигареты, за которые она так часто ругала его, хмуро уставился на носки ботинок, лишь бы не смотреть ей в глаза. Стыдно.       — Гермиона, а я ведь помню в глазах любимых стелющийся дым, который тебе даже видеть было больно, а после и вдыхать, — он глубоко затягивается и тяжело выдыхает, — но ведь ты была настолько упряма, что даже не желала меня слушать, когда я вновь и вновь, из раза в раз, повторял одну простую истину — это вредно и губительно. Почему, как думаешь, я запомнил дни бессонниц, проведённых рядом с твоей постелью и писклявыми аппаратами больничной палаты? А после и без слёз прощанья, и обиды, боль? Когда такую хрупкую тебя вновь увозили, не позволяя даже подойти ближе, как бы я ни пытался пробиться.       В своём монотонном монологе Драко не замечает, как уголёк сигареты падает на носок его ботинок, оставляя небольшое, но тем не менее, заметное пятнышко. Тихо выругавшись про себя, парень повторно достаёт капсулу медленной смерти из пачки и прикуривает, параллельно переводя взгляд некогда блестяще-серых, а теперь уже блёкло-серебристых глаз на неё, такую лучезарную, всегда живую и задорную. Буквально год назад являвшуюся целой жизнью для этого заядлого курильщика, ну а сейчас же, его привычка убила их обоих.       — Не думай, что я забыл тот вечно уходящий поезд, расстояния, что делили нас с тобой. — На этом моменте голос его дрогнул, и как бы ни был силён этот статный человек, сейчас дать слабину можно было, хотя и сдерживался он как только мог. Едкое чувство обиды и горечи внутри не давало спокойно говорить с родной душой, которая теперь уже мирно покоилась на глубине полутора метров в сырой земле.       Как ни прискорбно, но рак лёгких забирает любимых медленно, позволяя лишь с пеленой слёз на верящих в чудо глазах наблюдать за угасанием самых стойких и некогда сильных. В такой смерти нет ничего лёгкого или спокойного, есть лишь вечная беготня от заката до рассвета, от врача к врачу, с желанием услышать заветное: «Она идёт на поправку», — но в ответ лишь разведённые руки и натянутая маска скорби. Отчего каждый, кому пришлось переживать такой уход дорогих людей, постоянно хочет оправдать себя, спихивая на какие-то предрасположенности, но глубоко внутри осознавая простую истину — нужно чаще, больше, яростнее говорить о том, как дорог тебе любимый человек, чтобы не допустить подобного.       Но играет ли это хоть какую-то роль, когда всё уже упущено?       Мучительные гримасы боли на болезненно-бледном лице, бессильно поникшие, тончайшие кисти рук, что безвольно свисали с больничной койки, и скользящая, мертвенно-слабая улыбка — всё это он запомнил и как бы сильно не хотел вытащить подобные воспоминания щипцами из своей головы — уже не сможет.       Но кроме этого.       — Я запомню наши лица, которые счастливо улыбались друг другу, делая фотографии в кабинке у кино, — Драко сглатывает ком отчаяния и отвращения к своим же словам, что следуют после этого, — и самый главный наш враг устанет злиться, хоть и роль его расписана давно.       Обессиленно падая на глиняную, сырую землю перед мраморной могильной плитой, он чувствует, как по щекам льются дорожки слёз, заставляя ощущать ещё большую неприязнь к себе и своей же слабости. Склонив голову перед её фотографией, где не было видно тех ломающихся волос, раскрошившихся зубов от слишком сильного сжатия дёсен, дабы он не слышал её вой отчаяния и боли, а также впалых глазниц и желтеющей кожи, Драко лишь тихонько скулит, как дикий зверь, которого однажды приручили, подарили тепло и уют, а сейчас снова оставили одного.       И пусть в гербарии сюжетов, не найти того, где станет мир другим, не для него, не сейчас, да и наверное, уже никогда, но он помнит те главные слова, произнесённые ею когда-то.       — Твоя рука в моей руке, идём за ним.       Находя в себе силы встать, даже не отряхивая испачканных штанин, он аккуратно тянется за злополучным букетом пламенных цветов, со всей любовью аккуратно кладя их чуть ниже миловидного личика.       — А что осталось нам, дорогая? — вопрос звучит в пустоту, в никуда, но довольно прагматичный, серьёзный парень хочет верить, что та самая слышит его. — А нам осталась любовь, до умопомраченья.