***
— Мы так рады тебя видеть, — стала расцеловывать Мизусаву блондинка, — Уже думали, что ты не успеешь. — Как все прошло? — поинтересовалась Мэй. — Ну, как вам сказать… — Мацури выдержала приличную МХАТовскую паузу, — Та-да-а. Она демонстративно достала из сумки синие корочки с надписью «ДИПЛОМ». — Поздравляю, Мацури! — радостно завизжала Юзу, — Если честно, я сначала подумала, что все провалилось, когда ты зашла в ресторан вся в черном, как на траур. — Обижаешь, сестренка. Черный — хит сезона, будь то сегодня, завтра или двадцать лет назад.***
Юзу и Мэй обычно справляли годовщину в узком кругу семьи. Но так как «7» — это счастливое число в Японии, а старшая Айхара была достаточно суеверной, то после долгих супружеских бесед все-таки было принято решение устроить неповторимую «тусу-джусу». Тем более учитывая успех в карьере Мэй, который тоже необходимо было отметить. Зеленоглазая, как всегда, серьезно отнеслась к подготовке мероприятия. Поэтому после «музыкальной паузы» гостей ждали неповторимые и незабываемые… конкурсы. — Не ожидала, что всем и правда это понравится, ты молодец, — Мэй нежно поцеловала свою жену в висок. — Спасибо, любимая. Но похоже, что тем двоим не до веселья. Видимо, звать их обеих было все же плохой идеей. — Родная, мы же уже столько раз говорили об этом. Было бы неправильно НЕ позвать кого-то из них. А то, что у них там происходит, пусть решают между собой. В конце концов, они взрослые люди. Хотя и занимаются непонятно чем. — Ты, как всегда, права, Мэй, — с сожалением выдохнула Юзу.***
Старые и новые друзья семьи Айхара соревновались между собой в очередном конкурсе. Призы были разные, но в основном все желали получить какой-нибудь убийственный коктейль. После игры на скорость и ловкость в победителях оказалась Мизусава. Это было не удивительно, так как она с юных лет была проворной, а тысячи часов, проведенных за играми, развили в ней способности к стратегическому мышлению. И пусть в личной жизни это не помогало, но, когда дело касалось приза в виде алкоголя, все работало как часы. Мацури заполучила свою «Кровавую Мэри». Но радоваться ей пришлось не долго. Цель в виде коктейля уже была достигнута, поэтому в ловкости коротышка больше не нуждалась. И когда она резко развернулась, чтобы пройти к столу, то столкнулась с чьим-то высоким телом. — Ох ты ж… Пардон, — неискренне, с лицом пьяного Джека Воробья, извинилась голубоглазая. — Твою мать! Какого черта, Мацури?! Да, платье было узким и не очень удобным. Да, оно мешало нормально дышать и сковывало движения. Но оно было нежного кремового цвета, с кристаллическими вставками и красивейшим вырезом на спине, и явно не заслуживало, чтобы на него так небрежно пролили двести миллилитров ядерно-красного напитка. — Я же сказала «пардон». Я не хотела портить твое великолепное платье, — ехидно протянула Мизусава. — Но ты его испортила! Как и этот вечер, любой другой праздник и мою жизнь! Уйди с дороги. Это копилось в Харуми весь вечер, начиная с того момента, когда она даже не успела договорить свой тост из-за нахальной бестии. Танигучи знала от подруг, что Мацури должна была получать диплом в день, когда все собирались в ресторане, и была уверена на все сто, что ее кохай не придет. Но она пришла. И постоянно дразнила шатенку своим наигранным безразличием. Хотя, вероятнее, что Харуми лишь надумала это, потому что уже привыкла злиться на свою бывшую девушку. Интересно то, что у них не было собственной даты. Никто никогда не предлагал «встречаться», как это делали нормальные пары. Более того, девушки никогда не обозначали, что расстаются. Однажды они просто плавно сошлись, даже не заметив этого, а потом резко и неожиданно разошлись. Точнее, сходились и расходились они множество раз. Но полтора года назад точка излома наконец нашлась, и девушки больше не общались как прежде. Яростным толчком убрав с пути Мизусаву, Харуми в спешке направилась в уборную. Большинство гостей не заметили потасовку... В отличие от Нэнэ. — Ты не собираешься пойти за ней? — мягко поинтересовалась брюнетка. Стоит отметить, что девушка перебралась в Корею два года назад сразу после выпуска из университета, и из-за угасшего общения с Мацури и Харуми не знала о подробностях их отношений. Пара часто ссорилась, но мысль, что девушки не общаются больше года, даже не могла зародиться у Нэнэ в голове. — Нет. Думаю, она и без меня справится, — голубоглазая старалась выразить полное безразличие к ситуации, но слова Танигучи задели ее, поэтому грудь стала сжимать знакомая обида. — Надеюсь, у Харуми-семпай есть во что переодеться, чтобы продолжить вечер. Я бы не хотела, чтобы она ушла, — протянула Номура, не понимая реакции Мизусавы. — Да блять, — тихо и раздраженно произнесла коротышка. И направилась в сторону уборной. Они не разговаривали полтора года. Старались не пересекаться и никак не влиять на жизни друг друга. Их отношения всегда казались разрушающими. Но когда они прекращались, то все вокруг разрушалось лишь больше. Сейчас Мацури уверенно шла в дамскую комнату, но она не знала, что надо будет говорить. И удастся ли поговорить вообще. Зачем она шла к Харуми? Она не знала. Конечно, можно было просто продолжить веселиться и уже на утро забыть об этом неприятном инциденте. Но отношения Харуми и Мацури никогда не были простыми. Да и судьба рано или поздно все равно подстроила бы все так, чтобы они снова встретились.***
«Сука!» — Танигучи выбросила в урну очередное бумажное полотенце. Тонны бумаги, мыла и воды не спасли платье от жуткого алого пятна. После всех реанимирующих процедур оно лишь больше расплылось в неподражаемом уродстве. И что теперь делать? Вернуться обратно в таком виде? Нет уж. Поехать домой и всю ночь думать о том, что из-за чертовой Мизусавы пришлось покинуть вечер? Еще хуже. Дверь уборной открылась, и в зеркале Харуми заметила знакомый силуэт. — Зачем ты пришла? — испепеляющий карий взгляд в отражающем покрытии. — Хотела проверить тебя. — Нет. Зачем ты в принципе пришла? Сегодня. На это мероприятие. Зачем? — резко, остервененно, обрывисто выдала Харуми. Ей ответили с равнодушным спокойствием: — По той же причине, что и ты. Меня пригласили. — В таком случае, мне стоило отказаться. Я не могу тебя видеть. Ты вечно все портишь, — по щекам Танигучи начали стекать слезы, ведя за собой черные полосы от туши и подводки, — Посмотри на мое платье! Посмотри на мой макияж! Харуми могла злиться, обижаться и делать все, что угодно. Но такое поведение для нее было не свойственно. Однако стресс и алкоголь все же сыграли свою роль. — Боже, ты пьяна. Прошло уже столько месяцев. Это бы не заставило тебя плакать. Не пытайся никого обмануть. Коротышка медленно расстегнула пуговицы на своем пиджаке и, сняв его, протянула стоящей напротив девушке. — На, надень, пятно скроешь. — Мне от тебя ничего не нужно. — Ну естественно! — горько усмехнулась Мацури и сама начала злиться, переходя на повышенный тон, — Это ведь только ты всегда мне что-то давала. Ты же святая, Хару! Оплатила учебу, чтобы потом попрекать меня этим. А как я могла тебе что-то дать взамен, если тебе постоянно ничего не надо? Звонкий хлопок оглушил комнату. Мизусава накрыла ладонью свою горящую от свежей пощечины щеку. — Да что за бред ты несешь?! — прокричала Танигучи, пока с ее подбородка слезы летели вниз и разбивались о плитку пола. Она подошла обратно к раковине и принялась нервно смывать потекший макияж. Выключив воду и вытерев лицо, девушка закрыла глаза и облегченно вздохнула. Через несколько секунд, взглянув на зеркало, она заметила, что маленький демон все еще стоял позади. — Давай свой пиджак, — повернулась шатенка, всем своим видом источая некоторую неловкость. — Тебе повезло, что я решила надеть оверсайз, — спокойно произнесла Мизусава. Она подняла с пола упавший предмет одежды, встряхнула и по-джентльменски помогла Харуми надеть его. Ее рука была немного липкой. — Мне повезло бы намного больше, если бы ты не пролила на меня свой коктейль. — Безусловно, — сухо пробормотала коротышка. В воздухе повисла давящая тишина. — Поверить не могу, что вот ЭТО — наш первый диалог за полтора года, — нервный-ехидный смешок. — Поверить не могу, что ты въебала мне с такой силой. Ходишь в спортзал? — такая же усмешка. — Да. Уже месяцев пять. Тело хорошо подтянулось. И тренер говорит, что я делаю успехи. — Я бы посмотрела, — хихикнула Мизусава, после чего ее губы расплылись в улыбке. — Ну конечно, о чем же еще ты можешь думать, — закатила глаза Танигучи. — Что теперь собираешься делать? Пойдешь обратно? — Не вижу смысла возвращаться. Видок все равно у меня уже далеко не праздничный. — Ясно, — разочарованно выдохнула голубоглазая. — …Если хочешь, то, в принципе, можешь поехать со мной, — сказала Харуми, застегивая пуговицы на пиджаке и даже не смотря в сторону собеседницы. — Нет, спасибо. От такого любезного предложения все либидо умирает. — Да брось, Мацу. Когда ты от такого отказывалась? — Ладно… Я вызову нам такси, — согласилась младшая; на ее лице не было ни единой эмоции. Так странно. Раньше девушки трепетали каждый раз, когда их взгляды просто пересекались. От одной мысли о сексе сердце начинало бешено колотиться, а кровь кипеть. Теперь же даже желание трахаться сопровождалось ноющим чувством боли у обеих. Они игнорировали существование друг друга полтора года. Ненавидели. Избегали. Злились и обижались. Но после сумбурного разговора в уборной на это стало как-то плевать. Они часто жили сегодняшним днем. У каждой в голове крутилась мысль: «Эта ночь все равно ничего не изменит. Так почему бы просто не кайфануть?»***
За девушками приехал черный инфинити лучшей комплектации. На таких, как правило, не таксовали, но мажорам было доступно все. Мацури, тем не менее, не входила в число богатейших людей Токио, но если у нее была возможность шикануть, то она всегда ей пользовалась, не раздумывая лишний раз. Девушки сели сзади, и Мизусава тут же потянулась к водителю. На вид это был пухловатый мужчина лет пятидесяти пяти, который в своей льняной рубашке в клетку больше напоминал сельского рабочего, нежели владельца крутой тачки. — Даю тебе тысячу йен сверху, если ты будешь смотреть ТОЛЬКО за дорогой, — тихо сказала ему на ухо коротышка. Мужчина понимающе улыбнулся и сунул купюру себе в карман: — Приятной поездки. И машина с нарастающим ревом тронулась с места. Секунда — за окнами уже стремительно менялись виды погрузившегося во тьму города. — Что ты ему сказала? — Что если он хочет чем-нибудь полюбоваться, то пусть глядит на светофоры, — ухмыльнулась голубоглазая. — Старый добрый метод от извращенки Мацури. Я даже скучала по этому. — Помнишь, как мы делали это впервые? — Мизусава положила ладонь на бедро Харуми и начала медленно просовывать руку между ног, заставляя их раздвигаться, — Ты тогда очень боялась. — Потому что тот водитель был чересчур любопытным, и я постоянно ловила на себе его взгляды, — рваным шепотом напомнила шатенка. — Потом ты все равно вошла во вкус, — бестия нежно провела по набухшему крохотному бугорку через ткань нижнего белья. Вздохи Танигучи стали заметнее за считанные минуты, а ближе к середине пути она уже двигала бедрами в унисон с Мацури, чтобы помочь себе. Ей не помешали. Вместо этого Мизусава свободной рукой схватила шатенку за волосы и притянула ее шею к себе, чтобы начать ласкать ее своим языком и легкими покусываниями. После недолгого стимулирования Харуми уже не могла сдерживаться. — Засунь их в меня! — одновременно приказывающим и молящим тоном произнесла она. Но в ответ на ее просьбу-приказ никаких новых действий не последовало. — Черт возьми, Мацу! Сними с меня уже эти гребаные трусы и засунь в меня свои пальцы! — грозно прошептала высокая девушка. — Я не мыла руки, дорогая. Потерпи до дома. — Дома… ты сама будешь вымаливать у меня оргазм… Помни, кто твоя мамочка. — Я никогда не забывала, — нежно выдохнула Мизусава и нечаянно задела пальцами шрам на внутренней стороне бедра Танигучи. Он был небольшим, но все же заметным и ощутимым. Ласково проведя по нему пару раз, голубоглазая вернулась к горячей точке, пульсирующей под бельем, не давая старшей остыть раньше времени.***
ФЛЕШБЕК. Четыре года назад. Харуми — 4 курс, 21 год. Мацури — 2 курс, 19 лет. Харуми в очередной раз разблокировала телефон, но ее сообщения по-прежнему оставались непрочитанными, а сверху на экране в глаза бросались яркие белые цифры — «1:34». Они с Мацури никогда особо не отчитывались о своих уходах и планах на день. Никто из них не контролировал жизнь партнерши тщательно и досконально, как это было нередко принято у других пар. Не то, что бы они не ревновали или доверяли друг другу на все сто, но девушки понимали, что помимо их общей жизни существовали и раздельные. Однако сегодня Мацури не прислала привычное глупое селфи с утиными губками или высунутым языком после занятий в университете. Обычно она это делала, чтобы приподнять настроение возлюбленной, которая после учебы незамедлительно отправлялась на работу. Более того, когда Танигучи вернулась в полночь после смены домой, то не обнаружила следов присутствия своей кохай. По началу шатенка мирно ждала Мизусаву и даже приготовила быстрый и незамысловатый ужин: вареную лапшу с овощами. Но уже к часу ночи чувства паники и страха стали терзать ее. Каждая попытка дозвониться до Мацури заканчивалась одним и тем же противным голосом на другой стороне трубки: «Извините, в данное время абонент не доступен или находится вне зоны действия сети. Перезвоните позднее». Смысла звонить подругам не было: Юзу и Мэй ложились рано, примерно в десять. Да и вряд ли бестия была у них, тогда бы блондинка оповестила об этом свою лучшую подругу еще вечером. Все, что оставалось Харуми — это нервно скуривать сигарету за сигаретой, пытаясь хоть как-то заглушить нескончаемое чувство тревоги. Кухня уже полностью пропиталась дымом, а еда давно остыла. Ближе к двум часам мучительно убивающую тишину разрушил долгожданный звук ключа, прокручивающегося в замке. Пара громких шагов, грохот от упавшей на пол сумки и немного пьяный знакомый голос: «Боже, Хару, какого хрена так воняет сигами?». Мизусава неуверенными шатаниями добрела до кухни, где ее сразу же встретил пронизывающий и агрессивный взгляд, от которого кровь моментально стыла в жилах, а организм трезвел, несмотря на любое количество выпитого до этого алкоголя. Мацури уже морально приготовилась к порицаниям и нотациям, но высокая девушка продолжала молча стоять, скрестив руки на груди и смотря на младшую не просто озлобленными, но и до боли обиженными глазами. — Я думала, ты уже спишь, — как можно тише и аккуратнее пыталась прощупать почву голубоглазая, понимая, что без скандала в любом случае не обойтись. И стоит заметить, она была права: Харуми в ту же секунду сорвалась, как по щелчку. — Где ты, блять, была?! — прозвучало так громко и грозно, что могло разбудить соседей. Дальше Мацури чуть ли не плача пыталась объяснить своей половинке, что сегодня была последняя пара перед зачетом по очень важной дисциплине, а самый придирчивый преподаватель поставил половине группы автоматом «отлично», и что Мизусава с ребятами решили отметить это событие. — Да твою мать, Мацури! А как насчет одного ебучего сообщения? Почему я должна приходить с работы и сидеть часами, думая о том, не изнасиловали ли тебя или не убили в какой-нибудь подворотне, пока ты шла с гребаной учебы? Никакие оправдания по поводу севшего телефона также не спасли Мизусаву. Можно было попросить зарядку у знакомых, позвонить с чужого мобильника или заглянуть в ресторан к Харуми, чтобы предупредить о позднем возвращении. Но ничего из этого демон не сделал. — Харуми, прости, — никуда не могла деть себя младшая девушка, — Я не подумала, тем более сегодня была пятница, а на следующий день — долгожданный выходной, во время которого можно было бы отоспаться и отойти от празднований. Я думала, что все схвачено. Каждая фраза Мацури лишь подливала масла в огонь, и разрушающее настроение Танигучи нарастало, как снежный ком, который катился с горы, и его невозможно было остановить. — Ты чертова эгоистка. Я безумно рада, что ты можешь развлекаться в ночь перед субботой, у тебя ведь кончились «трудовые будни». Но у меня завтра с утра смена, на которой я буду впахивать, как лошадь, чтобы заработать нам денег, и чтобы ты могла ходить в свой блядский универ. Слова как острое жало вонзились в младшую, и она уже сама из защиты перешла в нападение. — А ты думаешь, мне легко? Ты думаешь, я не задолбалась каждый божий день ждать тебя, как псина на привязи, готовить по несколько раз в день, потому что кроме меня никто этого делать не будет? Я может тоже хочу жить, а не быть беспомощной содержанкой! Обе перешли на крик и останавливаться не собирались, даже несмотря на першение и ком в горле, приближающиеся слезы. Точка невозврата оставлена позади. — Ты не имеешь права предъявлять мне за то, что я пытаюсь облегчить твою жизнь и сделать ее лучше! Хочешь другой жизни? Пожалуйста! Получай! Шатенка окончательно вышла из себя и начала крушить все вокруг. Она схватила сковороду с приготовленной лапшой и с размаху кинула ее в раковину: — Заебалась готовить? На, поешь. Для тебя старалась, пока ты шлялась хуй пойми где и бухала! Харуми стала открывать кухонные шкафы и яростно доставать оттуда посуду, бить ее об пол: — Не хочешь быть содержанкой? Не вопрос! Вот тебе возможность самой купить посуду. — Да что ты, блять, творишь? — не выдержала Мизусава. Она рванула к Харуми и схватила ее руки в попытке остановить ту от полного безумия. Но Харуми не собиралась сдаваться. Она пыталась вырваться из капкана: — Не хочешь быть «псиной на привязи»? Может, ты и со мной больше не хочешь быть, раз тебя достало такое существование? Это ведь я тварь и порчу тебе жизнь! Танигучи была физически сильнее своей девушки, она грубо дернула руки, чтобы наконец освободиться. И это у нее получилось, но по инерции она начала падать на пол, и уже через секунду ее тело оказалось на куче осколков. Мацури тут же спохватилась, увидев, как на холодной плитке с мокрыми глазами лежала шатенка, а по внутренней стороне ее бедра текла кровь. Отчаянно обеспокоенный демон незамедлительно метнулся к кареглазой, чтобы помочь ей встать. — Харуми! О боже… Прости меня, пожалуйста! Мизусава не могла сдержать истерики. Глаза не просыхали, а горло сжималось, но она все продолжала: — Хару! Я дура и эгоистка! Умоляю, прости меня… Я не хотела, чтобы все так получилось… Я просто не подумала. Прости меня, пожалуйста! Я так тебя люблю… Прости меня! Несмотря на собственную усталость, она смогла стать опорой для Танигучи и довести ее до стула. Мацури быстро сориентировалась и, все еще плача, принесла все необходимое, чтобы обработать ногу. Она опустилась на колени и стала протирать рану раствором, параллельно не переставая слезно извиняться. Когда с оказанием первой медицинской помощи было покончено, на ее макушку нежно легла ладонь и принялась поглаживать. — И ты прости меня, — тихо от мучительного чувства вины произнесла Харуми. Голубоглазая аккуратно поцеловала ляжку шатенки, а затем подняла свой взгляд на возлюбленную. В ответ Танигучи нагнулась, и их ссора завершилась поцелуем. Болезненно чувственным, но привычно страстным для них. Однако горечь на сердце все еще оставалась, а шрам на бедре Харуми напоминал о том, насколько неидеальны были их с Мацури отношения.***
НАСТОЯЩЕЕ. — Э-кхем. Прошу прощения, дамы, — прервал девушек легкий кашель водителя, — Но мы приехали уже как две минуты. И если вы не возражаете, то я бы поехал дальше по своим делам. Харуми и Мацури даже не заметили, как машина остановилась. Но стоит отдать должное таксисту, так как он все время не сводил взгляда с лобового стекла. Хотя, судя по всему, со слухом у него было все в порядке. Девушки поблагодарили мужчину и направились в многоэтажное здание, где жила Танигучи. Последняя открыла дверь и тут же привычно закатила глаза — Мизусава со всей своей естественной наглостью прошла вперед. Как прежде… Она без труда преодолевала поворот за поворотом по пути к лифту, так как знала их в прошлом общий дом наизусть. И помнила до сих пор. Об этом подумали обе — и обе промолчали. Медленный подъем вверх, стало душно. Карие глаза украдкой глядели на Мацури, которая расстегивала пару верхних пуговиц на рубашке и пару раз вздыхала ртом; легкий румянец тронул щеки. Харуми сглотнула, ощущая вновь нарастающее тепло внизу живота и сжимая в кулаках последнюю каплю терпения. Но стоило наткнуться на синие при нынешнем освещении омуты, затягивающие и завораживающие, смотрящие из-под прикрытых век, мутные будто бы — и жалкая мнимая жидкость разбивалась о пол и исчезала бесследно. Высокая девушка успела отметить, что розовые волосы взлохмачены до скрипа зубов мило, и с грубой страстью набросилась на их обладательницу, впиваясь в ее губы поцелуем кусачим, жадным, влажным. Младшая не растерялась, не помедлила. Она обняла семпай за шею и подпрыгнула, зная, что сильные руки ее непременно поймают. И когда это произошло, голубоглазая скрестила ноги за чужой спиной. — Сейчас лифт застрянет, — почти прошептала Харуми сквозь чуть сбившееся дыхание, когда ей удалось оторваться от уст своей кохай, что уже начинали краснеть от их «яростной борьбы», как и ее собственные. — Не застрянет, — хихикнула Мацури на таком же неровном выдохе и вернулась к делу, но лишь на секунду. Это привело старшую в замешательство: — Что ты-? — только и вырвалось у Танигучи. Она посмотрела на ухмыляющуюся Мизусаву у стены — лифт приехал на нужный этаж, и та резво выбежала из него, подло прервав их. — Я же сказала тебе, что придется подождать до дома, — хитро-самодовольно усмехнулась Мацури и оттолкнулась от холодной шершавой поверхности, чтобы направиться к нужной квартире, расположение которой тоже из памяти никуда не ушло. И вряд ли уйдет когда-нибудь. Харуми не оставалось ничего, кроме как пойти за ней, что она, собственно, и сделала, перед этим тяжко вздохнув в попытках отогнать давно замолкший трепет сердца. Когда ей это удалось, раздражение накатило на нее более бурной волной, заставляя шагать быстрее и нагнать девушку уже в темном коридоре квартиры, грубо прижать ее к прохладной стене, перед этим громко захлопнув за собой входную дверь. Она стискивала узкие плечи, не отдавая себе отчета в прикладываемой силе, и целовала так нежно и исступленно одновременно, что у обеих закружилась голова, а к горлу подкатил ком от воспоминаний о совместном прошлом. Танигучи продолжала кусаться, толкаться языком в рот Мизусавы и скользить им по ее, не допуская попыток оторваться и самой не отрываясь от любимых и ненавистных уст, от чего дыхание их вновь сбилось к черту, пуще прежнего. Ладони, слегка вспотевшие, сминали и дергали невольно ткань всякой одежды, что попадалась под руку, требовательно и яростно. Девушки терялись в желаниях прижать ближе и оттолкнуть порезче, убежать отсюда, чтоб не возвратиться друг к другу больше никогда. Ради блага обеих, которое, в конечном счете, все равно принесет несчастье разлуки. Харуми рывком расстегнула рубашку младшей — пуговицы звучно рассыпались под ногами. — А я ведь первый раз надела ее, — с наигранной досадой хмыкнула Мацури, зарываясь пальцами в каштановых волосах. — Не болтай, — скорее приказала, нежели попросила старшая, забираясь под чашечку бюстгальтера и властно сжимая небольшую грудь, сполна наслаждаясь ее мягкостью. Однако, лишь несколько мгновений, так как Мизусава рванула ее за волосы достаточно сильно, заставляя запрокинуть голову назад. — Какого хера? — нахмурившись, вознегодовала Танигучи чуть ли не с оскалом. — Я в душ, — как ни в чем не бывало объяснила Мацури с этой своей чертовой ухмылкой, такой омерзительной и очаровательной, что при виде ее Харуми растерялась настолько, что позволила убрать свою руку из-под нижнего белья без единого сопротивления, — И тебе после меня тоже следует. Старушка. Их рваное дыхание коснулось щек напротив в последний раз, и шатенка, силясь отрезвиться хоть немного, отступила. Обе были уже взрослыми и понимали важность гигиены, даже когда возбуждены так, что крышу сносит. Поэтому вскоре шумные выдохи-вдохи Мацури затихли за дверью ванной комнаты, а Харуми старалась скорее заглушить свои, снимая испорченное платье и направляясь на кухню, чтобы скомкать его и засунуть в мусорное ведро. Пару минут она с полным безразличием глядела на высыхающее красное пятно, а затем снова вздохнула и неспешно пошла в спальню, по пути сняв не менее испачканный лифчик и слепо бросив его в сторону — «Плевать. Все равно бардак. Что в башке, что здесь». Девушка рухнула на кровать с закрытыми глазами, прислушиваясь к далекому шуму воды. Образ обнаженной некогда возлюбленной под горячими струями появился в голове, но она не почувствовала ничего, кроме практически нестерпимой тоски и теплой горечи. Перевернувшись на бок, она провела рукой по простыне — «Стоит постелить чистое».***
ФЛЕШБЕК. Около пяти лет назад. Все для дома студентки покупали в огромном магазине неподалеку от торгового центра, где они отдыхали-тусили в безмятежные школьные годы. Туда приходилось ездить почти час в душном метро, обычно забитом людьми так, что едва ли можно было продохнуть. И нигде больше не затаривались, потому что только в кафе на фудкорте можно было выпить по любимому молочному коктейлю. Старшей — ванильный или с карамелью, младшей — неизменный клубничный. Как-то, в один из таких привычных походов, девушкам предстояло приобрести пару комплектов постельного белья и ковер побольше. Последний был необходим, поскольку страсть частенько заваливала их на твердый холодный пол, и не так давно они не сразу заметили, что упавшая свеча подожгла полотенце, которое они без особых раздумий бросили под себя, чтобы «было помягче». Постельное нашлось и выбралось на удивление быстро. Они были довольны, хотя прекрасно понимали, что и месяца не пройдет, как что-то потеряется или порвется. Их наволочки, пододеяльники и простыни никогда не сочетались. С ковром возникли проблемы: бежевый или черный? Они спорили посреди людного магазина, шутя и размахивая своим новеньким бельем, и в тот момент они были поистине счастливы. — Я специально отыскала самый длинный ворс, чтобы ты, старушка, не застудила себе почки или что-то еще, — глотая смешки, отстаивала свою позицию нахмурившаяся Мизусава, — У тебя и так в последнее время болит спина! — Я же говорила тебе, что это из-за работы, — отвечала тем же Танигучи, — Да и у светлого ворс тоже достаточно длинный. — Но он не будет так хорошо смотреться в нашей комнате, как черный, — голубоглазая сощурилась в преддверии победы, — И на нем будет лучше видно пыль и прочее дерьмо. — Зато, если мы вдруг ОПЯТЬ окажемся на полу, на светлом не будет так хорошо заметно… кхм, заметны наши следы… Как на черном, — шатенка почесала затылок, чувствуя некоторую неловкость, но отступать не собиралась. — …И все-таки, ты такая милая, когда смущаешься, — ухмыльнулась Мацури, а ее игривый взгляд был полон непомерной любви. — Иди ты! — не сумев сдержать улыбки, фыркнула Харуми, и легонько стукнула возлюбленную в плечо, пока на щеках проступал слабый румянец. Та отскочила на шаг, выставляя вперед упаковку постельного белья, как щит: — Решено! Берем светлый! И ее лицо в тот момент тоже озарила улыбка, а тихий смех проник в самое сердце старшей и заставил его буйно биться о ребра. Они взглянули друг на друга с небывалой мягкостью и в очередной раз убедились, как сильны и опасны их чувства.***
НАСТОЯЩЕЕ. Вода лилась из душа сверху, почти обжигающая. Харуми всеми силами, что у нее остались, старалась отогнать воспоминания. До омерзения трогательные в своей простоте. Но когда девушка открывала глаза и выключала воду, она продолжала видеть их в старом кране. Когда вставала на полотенце с прожженой в нем дырой, она видела их. В треснувшем зеркале, в поцарапанной двери, в порванных обоях. В массивных деревянных полках, в мягком бежевом ковре, в любимой кружке с кофейным налетом. Они окружали ее везде — их с Мацури общие воспоминания. Эти девушки — они никогда не исчезали из жизней друг друга. Красная нить судьбы. Мизусава ждала ее в спальне. Основной свет был выключен, только ночник горел медово-желтым на прикроватной тумбочке. Она абсолютно голая, а в районе паха застегнут черный пояс. С таким же черным торчащим фаллосом, полным гребаных воспоминаний. — А здесь ничего не изменилось, — ехидно усмехнулась младшая, медленного шагая навстречу Танигучи, — Коробка с нашими игрушками по-прежнему под кроватью. Та все еще была немного пьяна, все еще злилась и хотела вышвырнуть ее отсюда или сбежать сама, но тело и душа также неизменно мучились желанием. Поэтому Харуми без лишних слов сбросила с себя белый махровый халат — единственный элемент ткани на ней, и опустилась на колени, упираясь ими в тот самый мягкий бежевый ковер, который они купили однажды в одни из далеких жарких летних выходных. Когда все было хорошо и они не знали, что любовь может сосуществовать с ненавистью. Харуми охотно взяла в рот черную головку, половину, а потом и весь член, почти целиком. Непривычно — «Привыкну опять». Спустя мгновение он вышел из нее обратно, и она вновь вобрала его в себя — твердый, влажный, теплый. Она начала двигать головой туда-сюда. Нежно и чутко. Внизу ее живота снова становилось мокро. Причем довольно стремительно. Потому что она знала, что благодаря ей Мацури приятно, так как пояс создает трение в области клитора. Харуми любила ее, пока сосала член. Старшая слышала городской шум из приоткрытого окна, хлюпанье и свои непроизвольные гортанные звуки, а еще тихие постанывания сверху и сбитые в очередной раз за сегодня дыхания обеих. Она чувствовала, как челюсть и колени начинают побаливать, но не оказала сопротивления, когда ее резко схватили за волосы и притянули вперед. Фаллос тут же образовал бугорок на шее, и Танигучи едва ли могла дышать. На уголках карих глаз появились слезинки, когда Мизусава вцепилась в каштановые пряди крепко-крепко и сама начала долбиться в рот ненавистной возлюбленной, двигая тазом. Туда-сюда. — Ему ты явно сосала куда старательнее, — с ядовитой обидой прорычала она, продолжая блаженно постанывать. Глубокие, быстрые, грубые толчки. Туда-сюда. Ладони Мацури вспотели, и чужие мокрые волосы запутались у нее между пальцами. Тела обеих разгоряченные и потные. Туда-сюда. Они пытаются заполнить неугосаемую тоску-злобу жестким сексом. Туда-сюда. Как в старые добрые. Когда челюсть Харуми уже онемела, а ее лицо было блестящим от слез и слюны, Мацури зажмурилась и принялась вспоминать их давние ссоры. Разбитую посуду и кровоточащие губы, пощечины до звона в ушах и слова, которые уже не взять назад. Она воспроизводила в своем сознании картины их грязных оргий и непристойной работы, их искренних признаний в гнусных предательствах и ложь от мелкой до губительной. Она представляла все это, чтобы не кончить прямо сейчас. Мацури боялась и злилась, так как любовь наполнила ее до краев. И чтобы не допустить катастрофы, она отстранилась назад довольно неожиданно и с силой оттолкнула от себя Танигучи. Та упала назад, тихо охая, и оперлась локтями о холодный пол — «Больно». Обе понимали, что бегство не может быть вечным, и обе молчали об этом. Голубоглазая отшвырнула ногой от себя чужую ногу, даже почти ударила по ней, и подошла к кровати, не оборачиваясь. — Тс-с, — негромко сорвалось с уст Танигучи. И больше ничего сказано не было. Она смотрела, как Мизусава с заботой клала две подушки с разными наволочками друг на друга в нужном месте на постели, и все ее претензии в миг испарились. «Я люблю ее» — думала она (они обе), каждой клеточкой тела ощущая этот контраст. «Я ненавижу все это» — думала она (они обе), залезая на кровать и становясь раком, подминая под себя подушки и устраиваясь поудобнее. Девушки знали друг друга, как облупленных. Наизусть. Мацури знала, как нужно трахать Харуми, чтобы той нравилось. Харуми знала, как правильно трахать Мацури, чтобы доставить ей удовольствие. Они давно познали себя друг с другом и друг в друге. И это стало их преимуществом и их проклятием. Голубоглазая быстро отыскала смазку — она по-прежнему находилась в тумбочке, той самой, где стоял ночник. Также купленный ими вместе, когда все было хорошо. Разогрев в ладонях прохладную вязкую жидкость, младшая нанесла ее по всей длине черной игрушки, по всей ее поверхности. А затем провела ладонью вдоль промежности шатенки, слегка шлепая по ней, вызывая новое тихое аханье. Смазывая до блеска половые губы и смешивая с натуральными ароматами секреций. Харуми скомкала в кулаках простынь, когда ее ягодицы сжали до боли и потянули назад, вынуждая насадиться на скользкий член. Медленно и аккуратно. Он вошел в нее целиком, и девушка застонала, уткнувшись лицом в подушку. — Скучала по нему? — прошипела Мацури, начиная первые толчки. Сперва неспешные и осторожные, но уже скоро такие же глубокие, быстрые, грубые. Как всегда. Как необходимо. Туда-сюда. Сколько бы они не уходили друг от друга — каждый раз возвращались назад. Туда-сюда. Голубоглазая мяла руками мягкую упругую задницу. Кожа краснела от звонких шлепков, звук которых переплетался с громкими стонами, создавая их разрушительную мелодию. Она двигалась внутри Танигучи яростно и чутко, напоминая снова и снова, как сильно они друг друга любят и ненавидят. Туда-сюда. — Какая же ты грязная сука, — давилась Мацури отчаянной досадой-отвращением, царапая прогнувшуюся вспотевшую спину перед собой; она жаждала доставить наслаждение и покарать, — Мерзкая тварь. Не можешь жить без члена? Харуми захлебывалась собственными стонами и злилась на себя (на них обеих) за то, что это повторяется вновь. И голубоглазая не уступала ей в этом. Они ведь так сильно скучали. Туда-сюда. — Готова поспорить, под ним ты так не извивалась, — с горделивой обидой насмехалась Мизусава, наматывая каштановые волосы на свой кулак, — Гадкая шлюха. Она дернула рукой, заставляя Танигучи оторвать лицо от подушки. Стало громче. Жарче. Постель намокла под ними. Туда-сюда. — Еще бы. Кто может быть лучше меня, а? — крепко сжимая ягодицы и тягая волосы, шипела младшая в преддверии развязки; она продолжала долбиться, не сбивая ритма, — Ты все проебала, Хару. Дура… Бедра шатенки охватывала все более крупная дрожь. Еще пара жестких интенсивных толчков, пара безвозвратно сказанных слов — и Харуми кончила. Обрывистый стон. Белый шум в ушах. Рваное дыхание. Волна ватной усталости вслед за эйфорией. Они не знали, сколько времени прошло. Секунды. Минуты. Целая вечность. Никто и не задумался об этом, потому что тяжесть дыхания давила на уши и легкие. Мизусава глядела на Танигучи, а Танигучи — в едва ли различимую в медовом сумраке ткань простыни. «И когда она перестала смотреть на меня сразу после?» — пыталась вспомнить младшая. Она напускала на себя скучающее-суровое равнодушие, пока снимала страпон и небрежно кидала его обратно в коробку. Ком в горле все сидел и уходить не желал, сколько ни сглатывай. Как голодный клещ или длинные ногти, невольно впившиеся в плечи. — Полагаю, сейчас твоя очередь, — усмехнулась шатенка на блаженном усталом выдохе. Она повалилась на бок, обнимая подушки. Теперь карие глаза устремились на девушку, стоящую у края кровати. Прикрытые и довольные, они осматривали каждый изгиб ее хрупкого бледного тела, изученного наизусть уже давным давно. «Такая красивая» — в миллионый раз отметили Харуми и Мацури. Стараясь не заплакать. У них это обычно получалось. Без проблем. Старшая лениво потянулась и отбросила подушки к изголовью кровати, сама подвинулась выше. А потом она сказала тихо: — Иди ко мне. И голубоглазая спрятала свои первые и последние на сегодня слезы в их жарких объятиях. Стискивая руками шею осторожно, но крепко, прижимаясь тесно, всем телом, она злилась на проявленную слабость. Лицом — в большую мягкую грудь. Они всхлипнули одновременно. И однократно. «Только молчи» — умоляюще подумали девушки. А затем Танигучи опрокинула Мизусаву на спину. Причем довольно грубо. Сильно, все еще не отдавая себе отчета, она обхватила ее тонкие запястья и вжала их в матрас. Вероятно, останется след. — Раньше ты быстро выдыхалась, — надломленным голосом напомнила младшая и выпустила смешок, — Должно быть, зал действительно пошел тебе на пользу. — Еще бы, — хмыкнула шатенка и поцеловала покусанные губы. Выдохнув шумно и тепло напоследок, Харуми предположила, что незадолго до появления шрама на ее бедре, и припала ниже, чтобы терзать зубами нежную кожу в изгибе от шеи к плечу, всасывая, покусывая до боли, от чего розовый демон, такой податливый и открытый сейчас только для нее, издал полувхлип-полустон и вцепился в растрепанные каштановые волосы, снова путаясь в них потными пальцами и делая такое же предположение. Не говоря ни слова. — П-полегче, Хару, — подрагивающим голосом попросила Мацури, напоминая о своей высокой чувствительности, но получила новую порцию едва переносимой, но необычно приятной боли чуть ниже, рядом с ключицей. Тогда младшая вновь кратко вскрикнула, громче, чем засосом ранее, а после ее челюсти сжались. Дыхание перехватило, и она зажмурилась, но спустя полдесятка быстрых ударов сердца обрывисто выдохнула и посмотрела на ту, что теперь гладила поврежденное место мягким языком, успокаивая. Мацури чуть прогнулась в спине, когда вдоль позвоночника пробежал холодок, вызывающий мурашки предвкушения того, что будет дальше: Харуми проведет языком от свежей пульсирующей отметины к левому или правому соску, чтобы обхватить его губами и заставить затвердеть, а затем, оттянув, отпустить и подуть на созданную влажную дорожку, вызвать мелкую дрожь… Они знали друг друга чертовски хорошо, могли предугадать то, что случится, однако это нисколько не навевало скуку или намерение испробовать кого-нибудь новенького, не ослабляло ни желание, ни яркость ощущений. Они, бесспорно, особенные друг для друга, и изменить это не в силах. Сколько ни отрицай, а они всегда будут друг для друга единственными, даже если станут врагами. Старшая сделала все то, чего от нее ждали, точь в точь, и получилось не хуже, чем раньше. Наверное, причиной этому долгие полтора года, которые так легко канули в лету, стоило девушкам почувствовать, как под ребрами горячим теплом разлилось настоящее счастье, и обе содрогнулись от внезапного его появления, ведь его не было так давно… Воскрешенное чувство дарило убеждение, что теперь все в порядке, но это пугало их до боли в сердце и злило почти до гнева, потому что они думали, что больше не любят друг друга, и оказались неправы. Мизусава стремительно сдавала позиции жестокой альфы и не предпринимала попыток это исправить, утопая вместе с шатенкой в этом болоте, пока та в неизменном темпе расцеловывала ее везде, куда могла дотянуться. Шею и плечи, руки и грудь, бока и живот — тут и там, повсюду, кое-где оставляя свои следы, помечая своей любовью. Светловолосая негромко постанывала, целиком и полностью отдаваясь ласкающим ее рукам и губам — чутким, знающим, где и как надо, потому что любящим. С жаждой большей близости она выгибалась навстречу Танигучи, и им каждый раз становилось головокружительно жарко, когда их разгоряченная кожа соприкасалась и липла. На какое-то время, пока Харуми разбрасывала алеющие пятна где вздумается, они даже перестали ненавидеть друг друга, окутанные этим непонятным непоколебимым счастьем, которое в последние годы виделось ими уже таким далеким и безвозвратным. Самообман являлся их неотъемлемым способом защиты, за которым скрывался бег от проблем. Если подумать, девушки были так похожи в этом. Еще со старшей школы. Нет, еще раньше, когда они и знакомы-то не были… Когда об их отношениях стало известно друзьям, Юдзу поверила в существование красной нити судьбы, а Нэнэ задумалась о новом пейринге. «Эта ночь ничего не изменит, — внушали они себе. «Просто чтобы расслабиться» — повторял внутренний голос, как мантру, заглушая и прогоняя глубже в подсознание нерушимую истину. «Я хочу использовать каждую возможность побыть с ней до последней секунды». Или. «Не могу больше ни знать ее, ни видеть. Надеюсь, после этого мы больше никогда не встретимся». Крупные ладони сжимали небольшую грудь, длинные тонкие пальцы стискивали между собой соски, а поцелуи, казалось, оставили свои невидимые отпечатки на каждом сантиметре тела Мацури. «Я хочу, чтобы она была счастлива… Я бы хотела сделать ее счастливой». Или. «Я хочу, чтобы ей было также больно, как и мне! Ненавижу!». Сейчас, целуясь жадно и трепетно, касаясь друг друга без ограничений и прижимаясь теснее в поиске большего физического контакта, они любили сильнее, чем ненавидели, чтобы моментом позднее ненавидеть сильнее, чем любить. Путаница из противоречий в израненных сердцах бросала девушек из крайности в крайность, туда-сюда, не позволяя им расстаться или сойтись навсегда. Они не могли отпустить друг друга. Не признавались ни себе, ни кому-либо еще, что не хотели отпускать. Даже если их совершенно ничего не связывало, они связаны навеки. Соображая несколько туго, то ли от выпитого накануне алкоголя, то ли от усталости, то ли от смешавшихся запахов их тел, они размышляли обо всем этом, боролись с чем-то внутри себя, а потом принимали это, чтобы после побороться снова. Решив, что, наверное, уже достаточно, Танигучи завершила свою нежно кусачую ласку-игру маленькой розовой отметиной возле выпирающий тазобедренной кости, что всегда притягивала карий взгляд — завороженный и восхищенный, боготворящий красоту перед собой настолько бесподобную, что весь мир сужался до ее размеров. Это было одной из наиболее разящих слабостей старшей, поэтому Мизусава хихикнула и поежилась. — Щекотно, Хару, — негромко и несколько хрипло объяснила она и слабо улыбнулась, накрывая щеки шатенки своими влажными горячими ладонями, чтобы перевести внимание с части своего тела на свое лицо. И это с легкостью сработало. — Прости, — с жаром и такой же улыбкой произнесла Харуми, в следующую секунду понимая, что их слышимое дыхание — одно на двоих — хаотично-противоположно. Танигучи ощущала, как ее щеки горели сильнее под родными руками, одну из которых она поцеловала прежде, чем младшая убрала их, но лишь для того, чтобы расположить на напряженной спине, приобнимая и намекающие притягивая к себе. А потом шатенка оценивающе осмотрела проделанную работу и удовлетворилась результатом прежде, чем послушно опуститься к красным губам и коснуться их аккуратно, почти осторожно, но вместе с тем как будто бы отчаянно, порывисто, стараясь таким образом выплеснуть часть всепоглощающей любви, что переполнила ее, угрожая потерей рассудка. Однажды они уже целовались так, но это осталось в прошлом. И эта мысль, возникшая в хаосе сознаний обеих, вызвала новый ком в горле, вынуждая оторваться друг от друга и сглотнуть раз-другой. Однако, это не помогло. Возможно, по этой причине помутнение счастья начало проходить, проясняя головы, возвращая в холод-мрак реальности, к пониманию того, что происходит на самом деле и что так, как было, не будет уже. Никогда. Они молча обнялись и не отпускали, вновь чувствуя грусть и тоску, которые, на самом деле, так полностью и не исчезли даже за последние полтора года разлуки — совершенной изоляции друг от друга. Хотя обе это упорно отрицали, попутно убеждая себя в том, что все закончилось без шанса на возврат, что так для них лучше — начать новую жизнь друг без друга вместо того, чтобы снова и снова резаться об осколки их многократно разбитых отношений, в очередной раз склеивая их воедино. Харуми опять разозлилась на себя за то, что наступила на те же грабли, и на Мацури за то, что та сделала то же самое. Каждый раз, когда такое грозило случиться, шатенка твердо верила, что удержит бурю чувств под контролем и устоит перед непозволительным очарованием розового демона. И с младшей дела обстояли так же. Однако, сколько бы это ни повторялось — не менялось ничего. Они не справлялись и окунались в этот омут, чтобы побыть счастливыми и вновь возненавидеть себя, друг друга и то, что было, есть и будет между ними, пока осколки не будут склеены обратно, давая возможность начать по-новой. Они думали, что разорвали этот круг полтора года назад, хотя в глубине души прекрасно знали, что это не так. «Эта ночь ничего не изменит». Верно? Смирившись с неизбежной судьбой, девушки позволили этому болоту засосать их обратно — туда, откуда они сбегали и возвращались, сбегали и возвращались, сбегали и возвращались… Они приняли это прямо здесь и сейчас, надеясь, что одумаются утром. К ним вернулось вечернее настроение, и Танигучи захотелось ответить на все, что выдала Мизусава, пока трахала ее, вкладывая в каждое свое движение непрощенную обиду, любовь и ненависть. Старшая сильно укусила ее за плечо, заставляя вздрогнуть и ахнуть — настала ее очередь показать свои чувства, которые ничем не отличались от тех, что ей так яростно демонстрировали. — Блять, Хару! — выругалась светловолосая, закрывая рукой укус и глядя вверх чуть шокировано, — Мне же больно! Танигучи приподнялась, опираясь на руки, и Мизусава поморщилась, когда спадающие вниз волосы защекотали ее лицо. — Всегда пожалуйста, — глухо произнесла старшая, и тогда им стало ясно, что то, что они почувствовали, ускользнуло от них назад в счастливое прошлое. — Жестоко, — с горечью хмыкнула Мацури и показательно надулась — ей хотелось немного разрядить образовавшуюся вокруг них атмосферу. — Заткнись. Или проваливай. Да, их кидало из крайности в крайность, туда-сюда, весь вечер и всю их жизнь, в которую они друг друга знали, и состояние это менялось плавно и незаметно, как недавно, или резко и моментально — как сейчас. Эти качели — символ их отношений. Всех, в каких бы они ни находились. Туда-сюда. — Заткни меня, если не хочешь, чтобы я уходила, — скакнув за своей семпай, ответила розовая бестия и привычно ухмыльнулась. И Харуми поцеловала. С властной нежностью она нарочно отдалялась, чтобы ненавистно-желанные губы жадно тянулись к ее собственным, таким же ненавистно-желанным для девушки снизу. Туда-сюда. Аккуратные и чувственные ласки шатенки чередовались с болезненными укусами и щипками повсюду, и ее кохай отвечала соответствующе — то требовательными и крепкими объятиями, то грубыми хватаниями за каштановые волосы и тяганием их в стороны. И так до тех пор, пока Танигучи не опустилась вниз, меж пышущих жаром ног, чтобы покрыть касаниями своих уст покрасневшую кожу на внутренней стороне обоих бедер, которые слегка подрагивали в напряжении. Светловолосая уставилась на нее из-под прикрытых век и опустила ладонь ей на макушку, намекая осторожно, не давя, и рвано дыша через рот. Ей безмолвно, одними губами сказали: «Я люблю тебя», и когда она сделала то же самое, влажный горячий язык мазнул от влагалища к клитору, раздвигая половые губы. Зрительный контакт не прерывался, пока это повторялось второй раз, третий и четвертый, но после пятого старшая сосредоточилась на комке нервов, заставляя Мацури рухнуть на постель и запрокинуть голову назад, в протяжном стоне невольно выгибаясь в спине и сжимая каштановые волосы в кулаке. Тело младшей всегда было очень чувствительным, поэтому действовать необходимо было чутко и правильно, не перебарщивая, и старшая отлично с этим справлялась. Что сейчас, что годы назад. И будет справляться и дальше. Начиная медленно и оказывая слабое давление, Танигучи стимулировала клитор, периодически уходя вниз, чтобы кончиком языка войти внутрь и обратно, внутрь и обратно, внутрь и вернуться наверх с немного увеличенной скоростью и чуть более сильным давлением. Неторопливо, постепенно, смешивая свою слюну с чужой ароматной смазкой, которой становилось все больше, и больше, и больше… Мизусава жмурилась и стонала негромко, потому что ее дыхание перехватывало раз за разом, а ее руки метались, хватаясь за что придется. Она растворилась в этих ощущениях и чувствах, в этом моменте. Растворилась вместе со своей семпай, которая сейчас отдавала всю себя ради ее удовольствия. Шатенка всегда могла распознать, когда розовый демон близок к оргазму, и за полтора года это не изменилось. И, скорее всего, не изменится никогда. Поэтому, когда Мацури замерла в напряжении и почти перестала дышать, Харуми легко, но осторожно вошла в нее двумя пальцами и сразу начала двигаться в среднем темпе, надавливая на переднюю стенку. Стоны стали чаще и громче, и теперь звучали несколько иначе, более неконтролируемо будто, особенно когда толчки ускорялись и углублялись, а язык возвращался к клитору, чтобы за пару минут довести дело до мощного и яркого финала. Туда-сюда.