Музыка нас связала

Юнь Цзинь задумчиво отошла от окна и села на постель. Забралась на нее с ногами, скинув тапки, укуталась в алый плед в белый узор из роз и обхватила себя руками. Одиноко. Очень не достает мамы, той самой мамы, с которой столько раз ссорились, находя острые углы в беседе. Мама цепляла за живое, обижала, порой, своей бестактностью, но когда Юнь Цзинь оказалась в далеком Токио, а мама за тридевять земель в деревне, стало не до обид и переживаний. А еще были воспоминания об отце, том самом, что самостоятельно построил их дом, где они все жили столько лет. И сестра — младшая сестра, заноза и кнопка, которая всюду сует свой нос; как же ее сейчас не хватало! Юнь Цзинь встала с кровати и подошла к окну опять. Встала на цыпочки зачем-то, потянулась к самому потолку и, конечно же, не достала. Маленькая. Крошечная, хрупкая певичка, кого она пришла тут покорять, что пришла завоевывать? Токио? Так он и покорится ей, провинциалке, пусть даже голос у нее звонкий и чистый, пусть она и поступила в Академию Искусств Токио. Первый день послезавтра, а пока — нужно приходить в себя, готовиться и перестать тосковать, по возможности. Всё теперь, она взрослая, это ее новая, взрослая, студенческая жизнь. Ей нужно научиться быть самостоятельной, не зависеть больше от мнения мамы. Перестать скучать по сестре. Она увидится с ними на каникулах, а сейчас нужно до них доучиться. Приложить все силы, все старание, весь свой талант, ведь он у нее есть, иначе не прошла бы вступительные испытания. Ох, и страшно на них было. Тот человек, профессор, смотрел на нее так, словно перед ним диковинная птица, которую только сегодня выпустили из клетки на веточку оранжереи. Еще немного, и снова закроется клетка, но нет, птица поет, она живая, полная сил! И значит, петь ей в оранжерее, и все будут восхищаться голосом ее и красотой. Придуманное сравнение подняло настроение, так что Юнь Цзинь улыбнулась и отошла от окна к шкафу. Что толку смотреть в окно. Да, город, да, шумный, да, большой и богатый. Совершенно точно не деревня с ее полями и реками, с ее цветами повсюду, с пышными кустами роз, что так любит мама. Ну да и что с того. Люди везде люди, японцы так японцы, она сама из-за брака отца и матери всю жизнь привычна, что к китайской, что к японской национальности. Чего ей бояться. Ее уже приняли, уже взяли. Тот человек, Дотторе, защитил ее перед комиссией. Мол, да, сорвался один раз голос, но были случаи и хуже. А задатки у нее есть. Он, кстати, был красивый. И совершенно точно не японец. Кожа белоснежная, волосы белоснежные с голубым отливом. Глаза узкие, цепкие. Акцента нет, говорил по-японски очень чисто, даже ей не всегда удается так хорошо владеть интонациями, хотя с детства знает два языка. Дотторе… Что-то итальянское словно бы. Загадочный профессор. Пока думать приходилось только о Дотторе, студентов Юнь Цзинь обошла вниманием. Их было много, все яркие, говорливые, словно и не японцы вовсе. Шумные, недисциплинированные, даром что творческий ВУЗ, контингент соответствует. Юнь Цзинь себя там на отборочных испытаниях так остро чувствовала иностранкой, как никогда. Отец бы гордился ей. Выросла, в Токийский институт поступила, в большой город. Как же она скучает по нему, как несправедлива, несвоевременна его смерть. Скользкая дорога, торопился домой с водителем. Вез подарки из китайского пригорода. Как Юнь Цзинь рыдала, когда ей принесли ту самую куклу, фарфоровую, с треснувшей рукой. «Извини, твой отец… Вот, его подарок». Юнь Цзинь хотела расколошматить куклу, сломать ее, уничтожить, но вместо этого берегла еще восемь лет, пока не выросла и не приняла твердое решение от прошлого уйти. В Китае больше не было дороги, которая не причинила бы ей боль. Куда бы она ни шла, всегда останется дорога в этой стране, на которой погиб ее отец. В Японии же такой дороги не было. И Юнь Цзинь выбрала Токио. В шкафу стояли книги по сценическому мастерству, теория вокала, парочка книг по аэробике и танцам. Юнь Цзинь мечтала стань певицей и танцовщицей. Чтобы собирать толпы на своих концертах. Чтобы люди приходили послушать ее музыку, и от этой музыки становилось легче у них на душе, расцветали бы на губах улыбки, а глаза горели счастьем. Она мечтала об этом, о том, чтобы сила искусства побеждала боль. Рассмотрел ли в ней это тот профессор? Дот-то-ре. Почти То-то-ро, только в нем от серого магического зверя не было ничего. Дотторе был хищным зверем, цепким и свирепым. И при этом элегантным и хитрым. То, что он заступился за нее перед комиссией, могло значить то, что он действительно восхитился ее голосом. Или же решил прикрыть ее по каким-то другим, неведомым Юнь Цзинь пока причинам. Он взрослый человек, едва ли она просто ему понравилась. Юнь коснулась корешка книги, что перечитывала множество раз. «Секреты сценического мастерства». Очень хорошая книга. Сколько она там выписала себе в блокнот, сколько подчеркнула аккуратно карандашом. Сколько там восклицательных знаков на полях… Цзинь жила оперой, жила своим искусством, жила танцами. И ей очень хотелось достигнуть своей мечты и сделать то, что она никогда не сможет подарить своему отцу, но сможет сделать ради других людей. Искупление через искусство; восхищение и радость. Она подарит это всем, непременно. Юнь Цзинь взяла со стола телефон и набрала маму. Очень дорого звонить в роуминге, но это того стоит. Ей нужно рассказать, как у нее дела, как она обустроилась, какой на первом этаже ее дома отличный круглосуточный и дешевый супермаркет, какого она сегодня видела вислоухого кота на чужом подоконнике, когда выходила на прогулку. Ей нужно услышать, что младшая сестра рисует на этот раз. В прошлый раз она написала очень красивый портрет подружки, а до этого исполнила натюрморт из обрезанной розовой ветви и двух алых яблок у вазы. Юнь Цзинь не нервничала, она знала, что покажет всю себя, покажет лучшую себя. Она просто чувствовала себя в огромном Токио оторванной от семьи, оставшейся в другой стране, очень одиноко.