Иллюзия зелёных очков

      Новый день встречает грязно-зелёным потолком над головой, что взгляд приковывает так, будто способен дать ответы на все вопросы. Вопросы, раскрошившиеся песчинками у самых ног под давление тяжёлой подошвы и затоптанные куда-то за тумбу.       Ярко зелёное стекло остаётся валяться, уступая место бледному и больному, в коей выкрашено небо, часто прерывающееся чистыми — пожалуй, единственное здесь, что носит такую характеристику — облаками.       Или может облака прерываются зелёным? Вару не знал, да и чхать на это хотел. Просто медленно водил взглядом, цепляясь за барахло в виде камушек, словно крошки печенья, падающие с «покусанных» шахматных фигур.       Создал — погубил. Неотъемлемая часть его мини-мирка, что по пятам бродит и в спину дышит, каждый раз наступая на пятки.       Правитель скучающе качнул подзорную трубу. В его спектакле звенел антракт, так что губы не смели кривится в змеиной улыбке.       Зелёный, зелёный и ещё раз зелёный — повсюду. Как его ещё не тошнит от этого?       Песчинки царапали ноги, вернувшись с плесками волн, и Вару хочется комично отпрыгнуть от них, чтобы не было так больно, но бесполезность действия рвёт всё желание, и загнанных в коморку чувств обвивает такой же, о, блядь, зелёной мглой, как собственное сердце, плещущиеся в выжатом серотонине на самой дальней полке за грязным покрывалом. К нему присоединяется выхарканное сожаление, царапающие изнутри до внутреннего кровоизлияния. Город разрушен, сожалеть больше не о чём. А чем это поможет? Лишь разожжёт языки пламени, что цепной реакцией обратят все чувства прахом.       Только сжигание пепла до пепла не попытка возродить Феникса, а жалкая кремация.       Внизу мельтешат люди, которым нет даже времени поднять голову и восхититься своим правителем, на что комната ловит разочарованный выдох. Внимание как сладость разливается по венам и заставляет хотеть её больше, подчиняет себе и протягивает руку с кандалами из печенья, что так же, как и всё вокруг, крошками разрушается, не теряя формы.       Среди пепла не прорастут цветы, но не всё потеряно, ведь затхлая каморка из старых брёвен стоит целой.       Создал — погубил. Ожидаемый исход, что стар как мир, проигран на тысячах сцен, так почему óн должен за своей красной занавеской захлёбываться в море, значимом на карте сознания отметкой «сожаление». Мерзость. Мерзость — воздуха нет, тягучая вода растерзала хлипкий мостик, что тронь — рассыплется. И Вару тронул. Кулаком до крови на руках, что стекала на деревянный пол каморки, смешиваясь с гнилью. С гнилью, бьющую как те же волны в дверь, норовившие сорвать её в творящийся хаос, преследующий его до порога фальшивого мира с прозрачными стёклами.       Созданная иллюзия нежностью расплывается под боком, прогоняет струившийся страх и колет щекоткой. Вход в иллюзию кроется за зеленью зелёных завитков в руках — манящих и обещающих скрыть, уберечь и Вару поддаётся. Заключает себя добровольно в клетку фальшивости и улыбается скользко, так по-змеиному. Антракт заканчивается, сцену освещают вновь. Здесь он счастлив, здесь он может наслаждаться чужой (пуская и поддельной) любовью, закидываясь развлечениями и беззаботностью. Отсюда он уже не уйдёт, ведь за пределами — где-то там — заботы бьют в голову. Там сожаление раздирает до костей, и сердце бьётся в холодной банке.       Там не тешат радостные возгласы по утрам, ведь там он не правитель.       Не тешат возгласы, не проводят парады в его честь и редко где можно будет увидеть листовки с его лицом. Мерзость. Титул правителя давно уже ускользнул, но имитация короны с фальшивыми изумрудами ещё держится на голове.       Там он точно больше не правитель. А, может, и не был им никогда.       Здесь же его встретит новый весёлый день за хлопком двери и зелёные стёкла.