Всё хорошо

Я поцеловал тебя, когда ты спал. Такое себе — понимаю, знаю и осознаю. Да, да, тысячи раз да, это неправильно и недопустимо, это почти насилие, я нарушил границы, предал доверие и все остальное по списку. Не сдержался. Ну не смог. Воспользовался шансом или воспользовался тобой, называй как хочешь, суть не меняется, я виновен и не пытаюсь оправдаться. Это случилось пару лет назад на какой-то студенческой вписке, мы тогда любили зависать в чужих незнакомых квартирах, помнишь? Много пить и много курить, обсуждать всё на свете на тесных, замызганных кухнях, выдыхая сигаретный дым в открытые настежь окна. Той ночью мы были такими же пьяными, как всегда и как все остальные. Пили, шумели и ржали, все как обычно, потом уснули кто где. А потом я резко очнулся и как будто моментально протрезвел, потому что лежал неприлично вплотную к тебе на старом жестком диване. В спину под ребро втыкалась сломанная пружина, по правую руку увалилась какая-то девушка, а ты спал слева. Я долго лежал так, снова закрыв глаза, чувствуя твоё тепло и очень-очень медленное дыхание. Ты знаешь, как страшно слушать дыхание спящего? Оно как будто постоянно замирает. И я замирал вместе с ним, прослушивался к тебе и идиотски боялся. А потом все-таки приподнялся на локте, чтобы посмотреть на тебя. Проморгался, вгляделся в знакомое лицо. Возможно, впервые так открыто и так пристально, так долго и так нагло. Было светло, никто не побеспокоился выключить допотопную и пыльную люстру под потолком, и шестёрка электрических ламп, на двадцать ватт каждая, заливала комнату тёплым, уютным светом. Ты лежал на спине, повернув голову ко мне, наверное, в попытке спрятать лицо от бьющего света в моей тени. Одну руку ты закинул под голову, а вторую устроил где-то внизу своего живота, почти над самой ширинкой джинс. Футболка немного задралась, я видел скошенную полоску обнажившейся кожи живота. Ничего особенного, как понимаешь, но я, да, я завёлся. А ты безмятежно спал. Весь такой… ты, совсем не подходящий под определение «красивый». Это слово слишком мягкое, слишком нежное для тебя. Твоя красота, фактурная и строгая, она в другом. В том, как ты смотришь и как говоришь: всегда спокойно и четко, будто совсем не испытывая волнения. Она — в твоей непрошибаемой уверенности и твоём злом упрямстве. И совсем немного – в длинных ресницах, тень от которых ложилась тогда под глаза, в обветренных скулах с россыпью бледных веснушек, в густой копне тёмных волос, в которые мне так сильно хотелось запустить руку. Боясь разбудить, я легко-легко коснулся упавшей на лоб челки, аккуратно убрал с лица пару прядей, чувствуя себя преступником, вором и одновременно — очень счастливым вором. Пока ты мерно дышал во сне и не думал просыпаться, чтобы поймать с поличным, осадить, чтобы поставить меня на место с этими всеми стыдно-влажными фантазиями. Такой знакомый, родной и близкий. Изученный мной до каждой родинки и каждой типичной реакции. С едва проступившей к утру щетиной. Со знакомым шрамом-звёздочкой на подбородке. Пахнущий алкоголем, шампунем и никотином, а ещё немного — по́том и собой. И твой запах одурял. Притягивал. Примагничивал. И я поддался. Наклонился и прижался на секунду своими губами к твоим. В груди перевернулось, бабахнуло сердце. И всего окатило изнутри обжигающе горячей волной. Я отпрянул, испугавшись того, что сделал, а потом снова осмелел, набрался наглости, приблизился и снова поцеловал тебя. Теперь дольше и немного крепче. И коснулся твоих губ языком. Разряд. Пришла мысль, что если у кого и остановится дыхание в ту ночь, это буду я. Просто эпично умру от разрыва сердца. Думал ли я когда-нибудь признаться тебе? Да, конечно, представлял в красках, заранее точно зная, что никогда не сделаю этого. Потому что почти самоубийство, потому что нашей дружбе тогда придёт конец: общаться мы больше не сможем и проводить время вместе мы больше не будем. Ты не станешь меня избегать, конечно, не твой стиль, а пошлёшь прямым текстом, далеко и навсегда. И будешь прав, друзья не должны хотеть делать друг с другом то, что я хотел сделать с тобой. А ты… ты такой кобель, боже. Ты любишь девушек и любишь иметь девушек, во всех смыслах. Я знаю, я же вижу, как ты на них смотришь, особенно, как смотришь на ту, которую хочешь в моменте, когда вотпрямщас её тебе надо. Невозможно ни с чем спутать. И на меня ты так не залипаешь, что уж. И ни на одного парня не залипаешь, я бы заметил любой намёк на твой интерес, пусть даже не ко мне, пусть просто к кому-то из мужского пола. В общем, всегда было очевидно, что тут без шансов, но я не унываю, нахожу плюсы и возможности в том, что есть. Их не так мало, если подумать. Можно даже сказать, меня всё устраивает. Всё хорошо. Например, вот прямо сейчас ты стоишь рядом — не с кем-то рядом, а только со мной. Предполагаю, я единственный человек, которому ты еще можешь доверять. Остальные тебя рано или поздно предают, а я всегда остаюсь рядом, неизменной опорой и самой надежной на свете поддержкой. Мы стоим на небольшой террасе лаунж-бара, а если по-простому, то вышли в зону огороженной курилки кафе. Я оперся о перилла животом и предплечьями, а ты – спиной. Мы смотрим в разные стороны, прикрываем друг друга с тылов, как тогда, когда играли в войнушку в завалах недостроенного дома у тебя на даче. Ты не знаешь, иногда я намеренно оставлял обломок кирпича на проходе или ставил подножку, чтобы ты упал, а у меня появилась возможность взять за руку и обнять, помогая встать. Сколько нам было? Мне четырнадцать, не больше, а тебе, значит, тринадцать. Прости, что так вышло с твоим подбородком, я никак не думал, что ты не подставишь рук, спасая от удара не себя, а пластмассу игрушечной винтовки, я не заметил сложённой в углу арматуры. Но ведь всё обошлось, верно? Этот шрам тебе очень идёт, правда, я люблю его. Сейчас ты закуриваешь, привычно пряча в сложенных лодочкой руках огонёк зажигалки от резкого ветра; я тоже делаю затяжку. Не смотрю на тебя, смотрю вниз, смотрю на медленно тлеющий окурок в своих пальцах. Слишком хорошо знаю, как ты втягиваешь воздух и выпускаешь изо рта дым, чуть откидывая назад голову и слегка прищуривая глаза. Настолько хорошо знаю, что иногда мне это снится. И я как обычно чувствую себя пеплом, грязными серыми хлопьями, осыпающимися тебе под ноги. Ты молчишь, ты расстроен и подавлен. Но я просто не сумел остаться в стороне, когда ты по-настоящему влюбился. Одно дело, когда ты спишь с этими девочками-однодневками, на которых периодически западаешь — я тоже иногда с кем-то сплю, в монахи не подавался — но другое, когда начинаешь отдаляться, проваливаясь в режущую меня серьёзность новых отношений. И теперь ты не представляешь, почему тебя предала девушка, которой ты так верил. И ты действительно любил её, ты её ещё любишь, но не простишь, у тебя нулевая терпимость ко лжи. Я знаю, как ты устроен, я знаю, как ты мыслишь, я знаю, ты не даёшь вторых шансов. А ещё я знаю правду: её спровоцировали и подставили, но кому какое дело? Если бы я говорил это вслух, на каком предложении ты бы догадался? С самого начала или чуть позже, когда я признался про подножки, или только сейчас?.. Я заплатил даже не ей, а её бывшему парню, чтобы вернулся, чтобы вскружил опять голову. И она повелась. Я знал, где они будут и чем примерно будут заняты. Оставалось лишь сделать так, чтобы ты оказался в нужное время в нужном месте, и это было самым сложным, потому что твоя свободолюбивая натура почти никогда не мыслит типовыми шаблонами. Пришлось повозиться с этим, и вот всё получилось. Ты снова остался со мной. Ну и в чем ценность эфемерной взаимности? Все-таки поворачиваю голову и смотрю на тебя. Очерчиваю профиль глазами. Ты не моргаешь, глядишь куда-то перед собой. Напряжённый, злой, взвинченный, на скулах играют желваки. Протягиваю руку и грубовато треплю тебя по плечу. Ты чуть качаешь головой, все ещё не в силах осознать случившееся, и закрываешь наконец глаза. Я никому никогда не расскажу, как ты плачешь. Так же сдержанно и выверено, как делаешь всё остальное. Долго смотришь в одну точку, потом смыкаешь веки, отпуская слёзы скатиться по щекам. Всё. Тяну тебя ближе и ты утыкаешься лбом в мое плечо, не сильно ударяешь сжатым кулаком мне в грудь. Я держу этот ненастоящий удар и незаметно глажу тебя по складкам куртки на спине. Кончиками пальцев, без нажима, просто легко скольжу по материи, не давая почувствовать своё воздушное объятие. Шепчу тебе, что все хорошо. Всё хорошо. Пока ты не знаешь, насколько всё плохо.

***

Проходит год. И всё кардинально меняется, мир наконец-то встает с головы на ноги. Черное становится черным, а белое — по-настоящему белым. У меня открываются глаза, меня… отпускает. И накрывает новым чувством, таким сильным и искренним, которое я не испытывал никогда. И не могу поверить, что слез с твоей ядовитой иглы, что больше не нуждаюсь ни в твоём одобрении, ни в твоём постоянном присутствии рядом. Ты больше не снишься. А только бесконечно раздражаешь своим упрямством, выбешиваешь холодностью сдержанных реакций. Мне сложно представить и даже невозможно понять, что такого притягательного я находил в этом. Ты больше не кажешься красивым, ты обычный парень, как миллионы других, наверное, даже хуже миллионов других, и этот шрам, давай честно, он реально уродует твою и так не особо красивую, грубоватую физию. Жизнь переворачивается, в моем сердце теперь живет другая. Сюрприз. Она полная противоположность тебе, и не только потому что женщина, просто она теплая и отзывчивая, она так мило и так нежно улыбается, она принимает мою помощь и принимает меня таким, какой я есть. Мне не нужно подстраиваться и не нужно врать. И, боже, я наконец-то начинаю понимать, что такое настоящее чувство. Оно трепетное и нежное, оно дарит крылья, а не придавливает к земле. Вместе с ней я впервые в жизни обретаю настоящего себя. И не рассказываю тебе о нас, нет, это тайна, я не хочу делиться ею ни с кем, а особенно, с тобой. Ты. Ты теперь все чаще зовёшь куда-то, а я все чаще отказываюсь. Ты звонишь, ты приходишь ко мне домой, просто чтобы постоять на балконе и покурить вместе. Наверное, тебе меня не хватает, какая ирония и какая несвоевременность. Но всё объяснимо, просто у тебя никого не осталось, я ведь выкосил всех в километровом радиусе. Но сейчас — можешь быть свободен. У меня — наконец-то — всё по-настоящему хорошо. А потом мне исполняется двадцать четыре. И я получаю незабываемый подарок от вас двоих. Ее рот на твоём члене. Ты смотришь мне в глаза. Она визжит, я держусь за стену. Ты говоришь: «Нравится?» Ты говоришь: «Всё хорошо».