***
Гермиона лениво перелистывает страницы книги, чтобы скоротать время до того, как подействуют лекарства. Если подействуют. Но она не в состоянии сосредоточиться: захлопывает Стивена Хокинга, которого мучает уже месяц кряду, и таращится в потолок. Боже. Она так устала. Живот угрожающе бурчит, напоминая о том, что недочитанная книга — наименьшая из ее проблем. Проблемы. Мысль о том, что так теперь будет всегда, заставляет стискивать зубы, чтобы просто… просто не плакать, потому что отчаяние все чаще обдает смрадным дыханием со спины. Она больна. И даже Годрик не понимает чем. Она перепробовала сотни, если не тысячи, способов: магических, простецких, какие-то дикие миксы вроде магглов-шаманов… И ничего. В ее организме что-то неумолимо сломалось, и никто не знал, как это починить. Плевать, что ей назначали кучу снадобий, трав, обычных аптечных лекарств. Ощущение, будто у нее уже терминальная стадия, но никто не решается ей сказать, продолжая гнать по венам глюкозу, замешанную с водой. Чертово плацебо, которое даже и не плацебо вовсе: витаминки и иже с ними не работают, когда метастазы жрут твои кости. Сперва она так и думала, если честно. Что это онкология. Запущенный случай. Нет, не то чтобы она вечно загибалась от нестерпимой боли — достаточно было этого омерзительного ползущего по нутру холодка. Когда никто. Не знает. Что с тобой. Почему ты больше не счастлив. Не полон сил. Ты слаб. У тебя то и дело что-то болит, и каждый раз это разные, но здоровые, черт возьми, здоровые по результатам исследований органы. Самое забавное — если можно вообще так сказать, — в том, что она наконец поняла смысл всех этих вопросов, которые мама задавала ей в детстве. Как это, когда режет, тянет или колет. Что боль бывает разной. И частой. Боже. Боль бывает такой частой. Последний врач, у которого она была, — простец, держащий маленькую семейную клинику, — всерьез посоветовал ей вылечить голову. Мол, все остальное приложится. Гермиона даже не оскорбилась. Знала, что он прав. Помнила момент, когда этот клубок проблем однажды распутался и растаял, будто его и не было. Ровно в день, когда она ушла от Драко. Или, может, спустя неделю: за пеленой слез и нескончаемым воем сквозь зубы она могла не заметить детали. Ее сердце было разбито, но она все равно испытывала странное счастье. Все полгода. Когда утром ты просыпаешься здоровым, не суть важно, опухшие ли у тебя глаза. А когда ты просыпаешься от того, что тебе снова не очень, не суть важно, насколько мило складывает пяточки во сне тот, кто мирно сопит рядом. Да. Боль нагрянула обратно в тот же день, когда они сошлись снова. Или, может, спустя пару-тройку дней: за громкими стонами и сексом на каждом дюйме квартиры Драко Гермиона могла не заметить детали. Логическая цепочка циркулировала в голове, что кровь по венам, — постоянно. Будто жалкая пародия на Декарта. «Я думаю, что все мои проблемы от того, что мы вместе, следовательно, существую». Она была достаточно умна, чтобы знать, что должно следовать дальше. Мудрое решение проблемы. Эпилог. Уверенное и пронзительное, буквально навылет: «Я бросила тебя в первый раз и делаю это снова, потому что думаю, что иначе просто умру». И без всяких прости. Но пока были эти… Господибоже, пяточки, пока была та самая морда, которую он корчит, когда ему особенно смешно, пока она знала, что, когда Драко счастлив, он сочиняет песни с самым нелепым текстом, что только можно придумать… Пока в ней жили все эти квинтиллионы воспоминаний, Гермиона… Она просто не могла. Любовь превращала ситуацию в Уроборос. Буквально запихивала чертов хвост промеж клыков чертовой змеи. Делала это чем-то вроде подвенечной клятвы. «И только смерть разлучит нас». Вопрос лишь в том, чья она будет. Гермиону передергивает, когда она понимает, о чем сейчас думала.***
Проходит полчаса, и эта мысль укореняется в ней. Расползается, перетягивает нутро, как дьявольские силки, и то, что Гермиона распласталась по кровати, как недвижимый мертвец, никак не помогает от них избавиться. Что, если бы Драко не было? Вообще. Стало бы ей проще? Она говорит себе, что нет, конечно же, нет. Что за глупости? Она даже шепчет это вслух для острастки, но затылок почему-то поддавливает изнутри, как бывает всегда, когда она не честна с собой до конца. Личный сверчок Джимини, поселившийся в черепных костях. Дверь распахивается — Гермиона вздрагивает и подсаживается на одеяле. Мгновенно вышвыривает из головы неосторожные мысли, потому что в комнату входит Драко, медленно и тяжело дыша. Окидывает ее тело взглядом. На ней только футболка и домашние шорты, которые Драко зовет набедренной повязкой. И по черным бесам, которые поднимают головы внутри его зрачков, Гермиона понимает, зачем он здесь. Догадалась, едва открылась дверь, если честно. Она быстро откладывает на тумбочку книгу, так и забытую на животе, сильнее приподнимается на локтях. Слегка разводит колени, и плевать, что внутри до скрипа натягивается канат. Гермиона улыбается, склоняет голову набок. Драко же стискивает челюсти и проговаривает совершенно серьезно: — Я пришел к тебе приставать. — Неужели? По его лицу тоже расползается ухмылка, он надавливает коленом на матрас. — Представь себе. Что-то имеешь против? Год назад она бы бросила в ответ что-то в тон, возбуждающее. Только то, что твой член еще не во мне. Например. Или… Не буду, если трахнешь меня сию же секунду. Он любит такое. Они оба такое любили. — Только… мне, наверное, опять будет… — Мы аккуратно, Грейнджер. Если что, скажешь и перестанем. Но я не хочу аккуратно. Я хочу как раньше. Или никак не хочу. Она поддевает шорты большими пальцами. — Да… хорошо. — Не торопись так, — вкрадчивый голос и властная рука Драко на тазовой кости останавливают ее. Тревога начинает растворяться, как будто ее погрузили в кипяток. Примерно так Гермиона и ощущает себя в том единственном месте, где Драко пока ее касается. Возможно, у них все еще и будет. Все еще сложится. Он ложится рядом на бок, смотря на нее с особенной сталью, как всегда, когда возбуждение клубится под бледной кожей. Гермиона почти чувствует громовые раскаты и… эта настоящая, отдающая чем-то животным часть цепляет ее до сих пор. Никто и никогда не хотел ее красивей. Другая его рука давит ей на грудную клетку, приказывая лечь. Секунда — лопатки мягко бьются о покрывало, а голова приминает подушку. — Вот так. Умница. А теперь разведи ноги. Она слушается раньше, чем Драко заканчивает предложение, и он криво усмехается. Да. Они оба знают, как ей нравится. Очередная вещь, без которой она изнемогала, когда ушла от него тогда. Никто, кроме него, не мог дать то, что ей нравится. Власть. Жесткость. Безжалостность. И все это только в пределах спа… Она тонко вскрикивает, когда пальцы начинают массировать клитор сквозь шорты. Драко просто гребаный волшебник, раз может найти точку ее удовольствия через одежду: она сама иногда не справляется с этим, даже будучи голой. Гермиона вообще ненавидит сама доставлять себе… — Хватит думать. Я тебя буквально слышу, — сурово говорит Драко и ускоряет движения пальцев, выбивая из нее новый стон: громче, резче. — Вот так. Хорошая девочка. Продолжай. Он надавливает сильнее, держа такой темп, что она захлебывается во всех своих «боже… пожалуйста… еще… я люблю тебя». Рывком задирает ее майку другой рукой и так жадно пробует губами соски, попеременно, будто те — чертова святыня. — Салазар, ты идеальна, — выдыхает Драко покрасневшим, припухшим ртом. Его глаза горят, как огонь священной инквизиции. Говорят, для ведьм это пламя было таким изысканным удовольствием, что они даже меняли облик, чтобы гореть снова и снова, и… боже… кажется… не врут. Ни капельки. — Н-не ост-танавливайся, — сипло еле выдавливает Гермиона; между ног закручивается тугой жгут, выжимая удовольствие до подтеков на внутренней стороне бедер. — Я… я сейчас… Она, жмурясь, уже почти чувствует первую дрожь… А дальше все случается как обычно. Гермиона сжимается, будто пытаясь вытолкнуть из себя оргазм. Приблизить этот момент. Она считает, что Драко ждет ее уже слишком долго. Что это плохо: заставлять столько ждать. Она сокращается. Нарочно. Бедра смачиваются жидкостью — это почему-то всегда происходит обильно. Жаль постельное белье: она только утром его перестелила. Клитор вдруг прошивает резкий неприятный укол, и она шипит, ерзая. Накрывает руку Драко своей и отстраняет ее. Он отрывает затуманенный взгляд от ее разведенных ног. Хмурится. — Ты не закончила. — Закончила, — полушепчет она с мнимой уверенностью. — Из-за этого и… стала слишком чувствительной. Даже забавно, что это правда. Стать слишком чувствительной из-за оргазма, который ты даже не почувствовала. Руки Драко, теперь лежащие у нее на боках, сжимаются. Несколько раз, что-то вроде массажа, и Гермиона подчиняется волне расслабления от того, как банальное движение нравится ей. Он знает. — Но я не закончил. В какой ты хочешь позе? — Сзади. Он надавливает пальцами на ее подбородок и щурится. — Раком? Года три назад, когда они только начали встречаться, Гермиона краснела из-за подобных вопросов. Сейчас просто кивает, и не потому, что нет слов: она всего-навсего в курсе правил игры. Драко нравится заставлять ее говорить. А ей нравится, когда ее заставляют. Он открывает рот, и она, ну право, как собака, уже ждет заветную кость: властно стиснутый подбородок и приказной тон. Говори вслух. — Тебе так, скорее всего, будет больно. Ах, да. Она на секунду забыла, что теперь все иначе. — Наоборот. В прошлый раз именно так и не было. — Разворачивайся. Он снова становится отлитым из стали. И она подчиняется, распаляя глубоким вдохом, как кузнечными мехами, искру надежды. Пусть все будет хорошо. Ну пожалуйста. Хоть один гребаный раз. Пальцы цепляются за спинку кровати, и Драко пристраивается сзади. Гермиона помогает ему направить член и… Да. Да, боже. Первый толчок не приносит ей боли. Слова об этом тонут в стоне, который приносит второй толчок. Драко задевает внутри то приятное место, что сводит ее с ума. — Больно? — он резко замедляется. — Нет… хорошо! — ей нужно почувствовать это снова. Она пытается сама насадиться на член, но Драко останавливает ее, сжав бедро. — Не так быстро. Сначала постепенно. — Я не хочу постепенно. Хочу, чтобы ты трахнул меня как… как ра… «Раньше» угасает среди громких вскриков, на которые разбивается комната, когда Драко резко ускоряется. Внутри вспыхивает чистый, неразбавленный кайф, сильнее с каждым движением. Сознание превращается в вату: удовольствие пожирает его, жадно, отщипывая большие куски. Она буквально роняет голову на деревянную спинку, когда между ног стягивается напряжение, отчаянно требующее выхода. Да. Оно такое сладкое. Она готова зависнуть в этом состоянии, как в лимбе, вечно, дергаясь и подвывая от наслаждения с каждым толчком. Но часть нее хочет быстрее. Она даже не успевает все испортить. Едва сжатие внутри достигает критической точки, Драко… его движения становятся какими-то не такими… осторожными? — Сильнее! — она почти срывает горло. Он толкается так глубоко, что она вздрагивает от отголосков застарелой боли. Он останавливается. — Тебе… — Пожалуйста, не… не останавливайся, — голос дрожит, и она не знает, злость это или нужда. — Так же, как пару секунд назад… пожалуйста. Он восстанавливает темп, и в ней вновь вспыхивает, как мигающий свет стробоскопа, кайф, когда Драко задевает то самое место. Ускоряется. Так чертовски сильно, что она безвольно повисает на собственных руках и просто… просто кричит от того, как ей хорошо. Бедра постепенно подаются вперед… От скорости и позы член выскальзывает из нее, но это уже неважно. Жидкость течет по ногам, и Драко только усиливает это, быстро массируя клитор. — Давай, моя девочка. Все до последней капли. — Новое… — еле выдавливает она, — новое белье… — На хер его. Он не убирает руку, пока внутри нее не остается того, чем можно намочить постель, а потом резко переворачивает ее на спину и нависает сверху. Входит рывком, и она морщится от боли. Старой знакомой. Но Драко не видит. Берет дикий темп, шаря по ней пьяными глазами: он тоже хочет свое удовольствие. Гермиона кусает щеку изнутри и заставляет себя перетерпеть. Это помогает, как обычно, и уже спустя пару секунд, когда он закидывает ее ноги себе на плечи, она постанывает от того, насколько ей хорошо, лепечет что-то бессвязное… Ты просто б-бог… пожалуйста… пусть так всегда… Но она знает, какой рубец оставляет в памяти. Знает, во что он заживет. Когда Драко выходит из нее и заканчивает, она почти получает второй оргазм. Наверное. Это всегда почти научная проблема: как определить был ли вообще первый, если ей не с чем сравнить? — Я первая в душ, — она улыбается, и Драко недовольно поднимает бровь, пытаясь отдышаться. Гермиона встает с кровати и достаточно твердой походкой добирается до ванной. Закрывает за собой дверь. Включает воду в раковине. Оседает на холодный кафель. Обнимает колени. И всхлипывает в первый раз. Ей так хочется снова почувствовать то же, что раньше. Когда мозг отключается и ты даже не уверена, жива ли. Хотя иногда ей кажется, что она эти ощущения выдумала. Подзабыла реальность за полгода. Ей так хочется больше не чувствовать боль. Не терпеть ее, чтобы потом не бояться, как Круцио, секса. Потому что «обязательно будет больно». Ей так хочется отпустить себя и просто… потрахаться. Ей так хочется кончить и точно знать это. Так хочется решить, кто виноват в том, что она сейчас рыдает, уткнувшись лбом в острые коленки. Так хочется, чтобы не она сама. Так хочется, чтобы Драко. Так хочется разорвать Уроборос.***
Это первое их свидание с момента примирения. Первое теплое свидание. Как упрямый жизнелюбивый цветок, пробившийся сквозь асфальт: сквозь все эти дебри неопределенности, страданий и обоюдных, но расходящихся по времени попыток быть вместе. Маленькая улочка маленького шотландского городка: они аппарировали сюда утром, и уже почти обошли все местные достопримечательности. Небольшую церквушку, рыбный рынок на берегу и… магазины. Теперь Драко горделиво щеголяет в только что купленном килте, а Гермиона посмеивается себе под нос каждый раз, когда он путается в юбках, чертыхается, но делает вид, что этого не произошло. В такие моменты она не знает, как можно хотеть расстаться. Даже думать о таком. — И все-таки, Грейнджер, магглы невероятно странные люди. Зачем наряжать мужчину в юбку? От удивления у нее вырывается смешок. — Это мне говорит человек из мира, где мужчины носят мантии в пол? — Ничего не знаю, мантия — это дань традициям, — заявляет Драко так, будто это снимает все вопросы. — А килт, по-твоему, что? — Не знаю, магглы ведь такие странные — мало ли что? — Ничего, что я тоже маггл? — в шутку возмущается Гермиона. Она едва не задыхается в охапке из объятий, где немедленно оказывается. Прямо посреди улицы. — Ты мой маггл. Это существенно меняет дело. — Мне нечем дышать. — Ты волшебница, Грейнджер. Наколдуй себе пузырь воздуха, потому что я не собираюсь тебя отпускать ближайшие минут пять. — Ты же знаешь, насколько сейчас непоследователен? — А ты зануда, — ослабив хватку, Драко чмокает ее в макушку. — Но все равно мне немного нравишься. — Ах, немного нравлюсь? — прищуривается Гермиона, встречаясь с ним взглядом. — Это была демоверсия признания, — разводит руками Драко, отпуская ее, и ухмыляется. — Получишь полную, когда будешь голой. Гермиона цокает и хочет стукнуть его по плечу — Драко перехватывает ее руку, переплетает их пальцы и сжимает, ведя ее дальше по улочке на главную площадь. Он счастлив, это бросается в глаза. Он смеется, шутит, легко говорит о сексе и этим… Он заставляет ее чувствовать себя неправильной. Сломанной. Она потеряла способность делать это также непринужденно, способность даже думать об этом без страха боли и отторжения, и неважно, насколько хорошо становится в процессе. Она ненавидит себя за эти изменения. За то, что портит себе жизнь. За слабое здоровье, которое накидывает сверху еще шапку проблем. Она ненавидит себя за то, что не может жить, как Драко: здоровым, веселым, с нормальными человеческими желаниями. Со страстью. Она ненавидит Драко за то, что он живет так, как она не может.***
— Грейнджер, ну же! Крестик! — надрывается Драко. Ее персонаж в заброшенной башне сражается с упырем, и, чтобы дать отпор, нужно начертить палочкой знак, который горит на экране: крестик, кружок, квадрат или треугольник. Новая разработка Джорджа и Рона — при помощи отца, конечно, — усовершенствованная маггловская консоль, в которой изображение транслируется на экран телевизора, а игра ведется волшебными палочками. Сеттинг — волшебный мир и все его жуткие обитатели. Персонажи-волшебники настолько зависят от решений игроков, что могут даже умереть, если тот, кто ими управляет… — Мазила! Блин, Грейнджер, врежь ему, как ты умеешь! Черти кружок! Она так спешит вывести фигуру, что сбивается, и линия петляет, как змея в траве. Ее персонаж наносит слабенький удар: упырь только раззадорился и показывает клыки. Гермионе плохо дается эта игра. Она не изучила правила должным образом, а подсказки насчет команд вспыхивают на экране в неожиданных местах и очень быстро гаснут. Удивительно, но это даже ее не бесит. Кто знал, что проигрывать может быть так забавно? — Грейнджер, — замогильным голосом говорит Драко, спрятав лицо в ладонях, — если ты сейчас умрешь, мне придется играть с Уизли. Не поступай так со мной. Приставка у них пока что одна на всех, и они решили устроить чемпионат: сперва поделили ее по неделям между парами, а после придет черед сражения победителей. Рон уже победил Джорджа, а Джинни — Гарри. — Боишься, что он тебя обыграет? — Он ее сделал! Как сама думаешь? — Слабак, — фыркает Гермиона. — Не то чтобы это было обидно слышать от человека, который не может начертить круг. — Но… — КВАДРАТ, ГРЕЙНДЖЕР! Она проглатывает шпильку, которую хотела вернуть, и на этот раз блестяще справляется с задачей: упырь рассыпается на кусочки. Ход переходит к Драко. Его персонаж остановился на схватке с двумя инферналами у озера. Драко играючи выполняет все команды, его палочка порхает в воздухе, оставляя идеально ровные, точно под линейку, фигуры. Гермиона почти не следит за экраном, ее внимание полностью занимают движения Драко. Их расслабленность. Кисть крутится так небрежно, будто он просто разминает ее, а не колдует. Складочка между бровей разглажена, а уголок губ приподнят в ленивой кошачьей улыбке. Он настолько… Да у нее перехватывает дыхание, когда она на него смотрит. Как можно настолько любить и все равно думать о том, что быть вместе — ошибка? Чтобы перебить мысль, Гермиона утыкается губами ему в шею и проводит так несколько секунд. А когда поднимает голову, встречается с его насмешливым взглядом. — Обманный маневр? Пытаешься соблазнить меня за победу? — Ты же не хочешь играть с Роном. — Я наврал. Просто не хочу его видеть, — на секунду оторвав от нее глаза, Драко чертит в воздухе крест и поворачивается обратно. — А победить тебя я хочу. — Чтобы что? — Расскажу нашим детям, когда ты опять станешь хвастаться им, что была во всем отличницей, умницей и непререкаемым авторитетом. Ты станешь, я тебя знаю. — М-м… дети? — у нее вырывается смешок. — А что такого? — Драко мгновенно холодеет, откладывая палочку. — Ничего, если забыть наш последний разговор о них. — Ты прекрасно знаешь, что я был не… — Не готов. Конечно, — Гермиона стягивает губы в линию и выпускает воздух через нос. — Что ж, ты прекрасно знаешь, что сказал врач. Вполне возможно, нам уже не перед кем будет хвастаться своими выдающимися успехами. Судя по свистящим хрипам, персонажа Драко схватили-таки инферналы. Не глядя, она поднимается с дивана и идет на кухню. Наливает всклень стакан воды и осушает его залпом. Вкус почему-то отдает солью. И несбывшейся… несбудущейся мечтой. Когда она возвращается, игра давно окончена, а Драко молчаливо и равнодушно упирается глазами в телевизор, показывающий итог. На экране напротив их имен горит по надписи. Гермиона Грейнджер — руки-крюки. Драко Малфой — мрачный жнец. Выходит, его персонаж все-таки умер.***
Вокруг перекатывается темная вода. Гермиона рвется по ней вперед, изо всех сил, руками и ногами. Впереди враг. Бледный мужчина с белыми, взъерошенными водой волосами. До него всего два-три фута. Она движется, как Василиск, предчувствуя кровь. Она должна догнать его. Она должна убить. Три дюйма. Два. Один. Она вгрызается зубами в шею, глубжеглубжеглубже, рвет сухожилия. Ухо обжигает, обваривает крик. Ее фамилия и что-то о том, что больно, так, Салазар, больно. Враг просит ее перестать. Это злит еще больше. Она хочет разодрать его до мяса руками, выпотрошить до нутра, царапает ногтями по животу и не может, не может… ничего. Ее ногти не пробивают мышцы, только оставляют царапины. Кажется, враг плачет. Что-то вздрагивает в ней. В глубине. Но Гермиона не может остановиться. Кожа в холодной воде горит от ненависти и желания отомстить. Она обхватывает врага ногами за голову и сжимает бедрами с двух сторон. Враг пытается оттолкнуть, но она только давит сильнее. Надеется, что его голова просто лопнет, разлетится кровавыми ошметками по черноте, и его больше не будет… не будет… не будет. Не будет. Кажется, она воет. Воет так, что свозит глотку, как коленку об асфальт, до яркой свежей крови, но все равно не останавливается. Она тянет врага за волосы, стискивает его голову, сильнее, как только может, чтобы убитьубитьубить или хотя бы причинить боль. Кажется, враг что-то глухо шепчет из последних сил. Спрашивает, за что она так. Перед глазами стоит пелена, Гермиона ничего не видит, но продолжает, продолжает сжимать, заставляет себя подпитывать запал ненависти. Цепляется за него, как утопающий — за обломок мачты. Вдруг она слышит хруст. И все заканчивается. Тонкая шея врага повисает безвольной тряпочкой. Голова болтается на ней мертвым грузом. У Гермионы дрожит все. Каждая клеточка тела. Она хватает врага под мышки и тащит с собой на сушу. Тяжелый. Но почему-то она не может его утопить. Вытолкнув его тело на берег и ни разу не обернувшись, она садится рядом, закрывает лицо руками. Утыкается в колени и… Просто дышит. Глубоко. Много. Она не знает, что чувствует. — Что с ним случилось?! — кто-то треплет ее за плечо. — Гермиона, что с ним?! Она не поднимает головы, глухо отвечает: — Враг мертв. Я его убила. Позади женский голос срывается на всхлип. Дрожит. — Г-гермиона… ты… ты вообще понимаешь? Это… это же Драко, твой… Драко. Она отрывает руки от лица так резко, что кажется, будто с кожей. Позади стоит Джинни: волосы взбиты, будто их драли руками, губы трясутся, глаза распахнуты в ужасе и полны слез. — Это не Драко, — спокойно говорит ей Гермиона. — Это был враг. Драко… — Да посмотри ты! — вопит Джинни, с нажимом ведя ладонями по щекам. Это неправда. Просто шок, вот и все. Сейчас Гермиона сама убедится. Она поворачивает голову и умирает в ту же секунду. Внутри. Пятится, хватается за грудь, распахивает рот до хруста. Но оттуда не выходит ни звука. Драко, промокший до нитки, лежит на гальке кверху спиной. Это он умолял ее. Просил перестать. Это он заплакал, когда стало невыносимо больно. Его шея неестественно вывернута. Безвольная… тряпочка. Рот приоткрыт, на землю стекает красная струйка, которую смывает вода. А глаза… Нет больше костров инквизиции, на которых хочется гореть вечно. И его тоже нет. И пятки. Забавные розовые пятки. Они больше не прижаты друг к другу.***
Гермиона дергается на кровати и открывает глаза. Сердце колотится так, будто она пробежала марафон. Боже. Господибоже. Она прикладывает руки к лицу: щеки мокрые от слез. На губах соль. Просто сон. «Это был всего лишь сон», — хочется подумать ей, выдохнуть весь этот ужас и никогда больше его не вдыхать. Но внутри расходится лед, когда она вспоминает об одной аксиоме, выученной на примере Гарри. Волшебникам никогда не снятся сны просто так. Они всегда сбываются. Гермиона трясет головой, чтобы сбросить эту ношу. Забыть, не думать, не верить в дурные предзнаменования. Что точно не сбывается, так это чертов Грим. Она почти убеждает себя в том, что рациональна, рассудительна, и не поведется на всякую чушь, и переживать совершенно не о чем, когда ее плечо легонько щекочут. Гермиона поворачивает голову и встречается взглядом с Драко, в чьих припухших спросонья глазах пляшут искорки. Булыжник, давивший изнутри на ребра, становится невесомым. Живой. Она выдыхает, наслаждаясь дрожью облегчения в грудной клетке. — Доброе утро, моя девочка. — Доброе, — ей почему-то хочется плакать. — Я тут подумал. — Драко сладко зевает, а потом улыбается. — Хочу опять рвануть в Шотландию, только в этот раз на Лох-Несс. Поплаваем там… с чудовищем. Гермиона подсаживается на кровати и уже радостно открывает рот, чтобы согласиться, когда до нее доходит. Лох-Несс. Самое глубокое озеро Шотландии с самой темной водой. Берег из крупной гальки. И чудовище. Которое сейчас лежит с Драко в одной постели.