Папочкин принц

Разбудила Даньку ровно в 6 утра все та же Анна Генриховна. От сна на жестком матрасе ныло и болело все тело. Проснулся мальчик, конечно же, мокрый. Спросонья он все не мог понять, где он находится, и что происходит и хлопал ошалело длинными ресницами, глядя по сторонам. — Быстро в душ, почистить зубы и заодно постираешь свое белье, — приказала наставница. — Еще чего! Неужели тут некому постирать? Не буду я! — упирался Данька. — Не будешь, ходи в мокром. Пришлось покориться. Самые простые бытовые дела давались ему крайне тяжко, все он делал медленно, неумело, неаккуратно. — Теперь зарядка! Даня закатил глаза. — Я. Хочу. Кушать! — уже закричал он, — вы меня голодом решили заморить? Виктора Михайловича позовите, он вообще в курсе, как вы со мной обращаетесь? — Пока не сделаешь зарядку, завтрака не будет. Это все для твоей пользы, помни, Данил. Не капризничай. — Мне надо срочно с ним поговорить! Мы, кажется, вчера друг друга неправильно поняли! — Поговоришь. А пока делай, что я сказала, если хочешь позавтракать. Анна Генриховна с явным удовольствием наблюдала, как изнеженный и ленивый мальчишка неуклюже и беспомощно пытается сделать хоть какие-то спортивные упражнения. Данька был очень голоден и зол. Есть тоже пришлось самостоятельно, хотя и получалось у него это смешно и неловко. Он умудрился весь перепачкаться в каше и чуть не разбил чашку с чаем. Наставница взирала на его мучения с каким-то садистским удовольствием. Еда была слишком правильная, пресная и невкусная, но Дане было все равно, так он был голоден. Дальше воспитательница посадила Даньку читать книги по учебе (Скукотища!). Такой же скромный обед (Гадость!). Никакого дневного сна («Ты забыл, что взрослым это не положено?») И наконец, то, что Данька ненавидел больше всего: помощь по дому. И если все остальное, он хоть и с хныканьем, капризами и возмущениями, но кое-как перенес, то это было уже слишком. Даня был крайне рассержен и наотрез отказался что-либо делать: — Я вам не раб! Отпустите меня! Я сам разберусь со своей жизнью, я совершеннолетний! Вы не имеете права! — орал Данька, топая ногами, — и вообще, где Виктор Михайлович? Мне надо с ним поговорить! Анна Генриховна была спокойна и выдержана, и будто ожидала этого: — О. Даже полдня не продержался без истерик. Ожидаемо. Сколько у меня было воспитанников, такого я еще не видела! Ты наказан. Пока только лишением ужина и домашним арестом. Испачкаешь штаны — будешь сидеть в грязных. Может быть, вечером Виктор Михайлович и примет тебя, — она закрыла дверь на ключ и ушла. Данька уселся на кровать, закрыл лицо руками и в голос заревел. До него потихоньку начал доходить весь ужас положения, в котором он оказался. Все было слишком непонятно: кто враг, а кто друг? Кто хороший, а кто плохой? Желает ли ректор ему на самом деле добра? Убийца ли Вадим? Он надеялся сегодня же переговорить с Виктором Михайловичем и прояснить ситуацию. Так жить он был не намерен. «Какая-то чертова казарма. Или тюрьма. Точно, камера-одиночка. Не собираюсь позволять какой-то придурошной тетке мной командовать!» Даня был уверен, что как интеллигентный и адекватный человек, ректор не станет задерживать его и сразу же отпустит домой. Есть хотелось ужасно, и Данька со стыдом вспомнил, как у Вадима он воротил нос от пирожных, потому что крем на них был не того цвета, которого ему желалось, и повару пришлось все переделывать. Да как плевался кашей, которая ему пришлась не по вкусу. А однажды со злости перевернул полную тарелку супа на бежевый ковер… ох. *** Поздним вечером Анна Генриховна пришла за ним и повела зареванного юношу в комнату ректора. Данька выдохнул. Наконец-то. Сейчас это недоразумение разрешится и завтра он будет свободен! Виктор Михайлович сидел за щедро накрытым столом и с радушной улыбкой пригласил Даню присоединиться: — Что, изголодался, малец? Ну кушай, — начал он накладывать ему на тарелку разные вкусные блюда. Утолив первый голод, Данька собрался с силами и произнес: — Я хотел поговорить с вами! Я подумал и решил: мне не нужно это ваше пере…пере… воспитание! Пожалуйста, вызовите мне такси, я хочу уехать. Ректор усмехнулся: — Быстро ты сдался! Понимаю, тебе тяжело… Анна Генриховна — ух, кремень, — он сжал кулак, — я и сам ее побаиваюсь. Но, пойми же, это тебе на пользу! Данька надулся. Он старался говорить серьезно и по-взрослому: — Виктор Михайлович! Я взрослый самостоятельный человек! Вы не имеете права меня удерживать! Я сам знаю, что мне на пользу! В конце концов, это незаконн… ой...— Данька схватился за живот, который предательски заурчал. Весь день мальчик не ходил в туалет по-большому и вот в этот самый момент, после излишне сытного и жирного ужина, его животик решил его подвести. Даня громко и влажно пукнул и, не в силах сдержаться, навалил прямо в трусишки с соответствующим звуком. Ректор расхохотался. — Пойдем-ка в душ, мой взрослый и самостоятельный, помоем попу. Данька понимал, что, что бы он сейчас не сказал, это уже невозможно будет воспринимать серьезно. Покраснев и опустив голову, он молча направился вслед за ректором в душ. Данька стоял и ждал, когда тот выйдет за дверь, но Виктор Михайлович делать этого явно не собирался. Юноша разделся, краснея, а ректор просто стоял и пожирал его глазами. — Не стесняйся, малыш, я помогу тебе, вижу, ты устал, — каким-то глухим голосом сказал он. — Спасибо, не… Но Виктор уже принялся намыливать его обнаженное тело, особенно усердствуя в районе попки и члена, и Данька с ужасом начал что-то осознавать. Так вот значит, какова цена «спасения»! Меж тем Виктор Михайлович вытер его и отнес в свою кровать. Все происходящее так шокировало юношу, что он и не думал сопротивляться. Виктор тяжко дышал, склонившись над Данькой, бульдожьи щеки и лысина его раскраснелись и покрылись испариной. Он зашептал, обдавая юношу запахом чеснока, на который налегал за ужином: — Не понравился сегодняшний день, дорогой? Есть выход. Будь послушным мальчиком, приласкай своего нового папочку, и наказаний больше не будет. Все будет как ты хочешь: памперсы, игрушечки… — он покрутил рукой в воздухе. Быстро сбросив с себя одежду, ректор обнажил круглое волосатое пузо и грудь и всем весом навалился на Даньку, прижав того спиной к кровати и продолжал хриплым от возбуждения голосом: — Я хочу тебя с того самого дня, как увидел! Мне сразу стали противны кривляния Миланы, этой дуры с надутыми губами, я выгнал ее… а ты… ты настоящий. Когда ты забежал к нам в слезах, я… да нет, мы все позавидовали ему… потому что… у вас было все по-настоящему! Вадик, сукин сын, всегда умел оторвать самый лакомый кусочек, — ректор больно схватил Даньку за подбородок и накрыл своими мясистыми губами нежные губы Даньки. Слезы полились у юноши из глаз и он попытался отпихнуть ректора. Но распаленный мужчина не собирался сдаваться: — Ах ты, непослушный паршивец, — дышал ему в ухо ректор,— никакой благодарности своему спасителю! Прекрати брыкаться! Я же знаю, что ты давал Ваде, иначе нахрена бы он тебя держал при себе! Хватит строить из себя целку! Даня почувствовал стоящий член Виктора, который тыкался ему в живот. — Ох и сладкий мальчик, чистый ангелочек, — пыхтел мужчина, держа лицо Даньки в своих потных ладонях, — будь послушным малышом или пожалеешь… все равно сдашься… негодник упрямый! Даня начал барахтаться, попытался кричать, но вышло лишь мычание, потому что Виктор накрыл его рот горячей ладонью. Даня сделал попытку оттолкнуть грузного мужчину, замолотил ногами, что есть сил. Вдруг тот ослабил свою хватку и сложился пополам от боли. Данька попал ему прямо по яйцам. Ректор взглянул на него исподлобья красными бычьими глазами и залепил оглушительную пощечину: — Ах ты, сучонок, — со злостью прошипел Виктор Михайлович. — Не хочешь по-хорошему, значит? Ну будем по-плохому! Разбаловал тебя Вадя. Я тебя отучу ногами махать. Все равно ты мне дашь. Я тебе такие аттракционы устрою, что сам прибежишь и задницу подставишь! Сегодняшний день тебе раем покажется! Он встал с кровати и начал одеваться. — Анна Генриховна! — громко позвал ректор. «Фюрер в юбке», как ее про себя прозвал острый на язык Даня, не замедлила явиться. — Очень тяжелый случай! — вздохнул Виктор Михайлович, застегивая ширинку, и оправляя рубашку, — полнейшая педагогическая запущенность. Не понравилось ему, видишь ли, ваше перевоспитание. Он все хочет быть малышом. Так давайте поможем, да? — посмотрев на дрожащего, обнаженного Даньку, они переглянулись. — Понимаю, хозяин, — кивнула женщина. Даню отвели в его комнату и положили на кровать на большую пеленку. Не успел он и оглянуться, как новая воспитательница, оказавшаяся на удивление сильной, закрутила его так крепко, что он не мог и пошевельнуться. Сверху она запеленала его в теплое одеяло. — Сейчас покушаешь и спать. — строго произнесла она, поднеся к Данькиным губам бутылочку со смесью. Поскольку его руки были связаны и пошевелиться он не мог, пришлось выпить всю невкусную смесь. После этого в рот ему запихали пустышку, и это было бы привычно, если бы не одно «но». Пустышка представляла собой что-то вроде кляпа, и держалась на ремне, который прочно застегивался на затылке, так что выплюнуть ее не было никакой возможности. — Ну вот, замечательно. — сказал Виктор Михайлович, наблюдавший за всеми этими манипуляциями, — думаю через пару дней он станет посговорчивее. Особенно, когда отведает ваших розог, Анна Генриховна. — Несомненно. Спокойной ночи, Данил! — произнесла сухо наставница и выключила свет. Данька лежал в темноте и из глаз его катились слезы. Какой же он глупенький. И впрямь как ребенок, которого злой дядя легко заманил конфеткой. Ему хотелось закрыть глаза и проснуться завтра в своей мягкой постели, среди кружевных шелковых подушек, от запаха свежей выпечки и поцелуев Вадима. Вадим… у Даньки защемило сердце… он любил его и скучал. «Неужели, даже историю про убийство специально выдумал Виктор Михайлович, чтобы заманить меня? Но куда тогда делся этот чертов Андрей и какого хрена Вадим так темнил?»