Good Morning, Wittebane

Дети растут во сне. Засыпаешь, просыпаешься, а у тебя борода! И тебя называют дедушкой! Филипп вовсю скачет по комнате. Утро прекрасно, погода прекрасна, и настроение его прекрасно. Но Калеб вставать не торопится. Завернувшись в одеяло, он угрюмо повернулся носом к стене и громко сопит. Филипп точно ничем не успел его обидеть за сегодня, ведь оба они только что проснулись. Калеб ночью даже не сказал, чтоб Филиппу идти в свою кровать. В свою одинокую холодную кровать, которая стоит в противоположном углу их комнаты. Филипп пришел к нему под бочок, как делал всегда, ведь нет ничего лучше, чем спать на брате под его сильной рукой. Попросился на немножко, а потом уже проснулись петухи, а с ними и Филипп, хотя обычно именно Калеб начинал утро, распахивал ставни, впуская в промерзшую за ночь спальню потоки солнечного света. А сейчас не встал. Заболел? Странное поведение брата разволновало Филиппа, и он проворно тащит с Калеба одеяло. Калеб как-то отнекивается, невнятно убеждает его идти умываться, идти в птичник, куда-то уйти, дать ему полежать еще пять минут, но Филипп звонко кричит: - Лежебока! Лежебока! – и прыгает мять Калеба, как Калеб делает сам, когда о пяти минутах умоляет заспанный Филипп. Месть! Одеяло летит на пол, а брат не успевает поджать ноги. Ого. Калеб краснеет, как ворованные яблоки из соседского сада. - Тебе больно? – заботливо спрашивает Филипп, не сводя глаз со значительно выпирающего холма между его ног. Ткань натянулась, под тканью Калеб необычно волнующий и острый. - Ох, нет. Филипп, слушай, может, ты… - Выглядит болезненно. - Ну, может, немного, - обреченно признается брат, отчаявшись спровадить младшего куда подальше. Не тут-то было. Филипп почти счастлив. - Я поцелую и все пройдет! - Нет! – истерично вскрикнул Калеб, в последний момент упирая ладонь брату в лоб. – Все пройдет само. Дай мне время. Филипп невинно тянет ладошку. – Ух, какой горячий. И твердый! А почему он такой? Калеб старается не стискивать тоненькое запястье, но чтобы отцепить руку Филиппа силу приложить приходится. Каждый рывок обжигает, каждое сжатие почти выдавливает из него крик. Филипп же в полнейшем восторге исследователя. Калеб чувствует его дыхание на коже, его пристальный интерес. И все это стыдно и досадно. А еще – мучительно. Тело Калеба жаждет прикосновений, ритмичного трения, но не при Филиппе же. А мелкий теперь от него не отвяжется. - Ну… - подбирает Калеб слова. – Иногда такое происходит. - А почему? - Наверное, увидел во сне что-то приятное. Не рассказывать же, что беспокойный братец вертелся всю ночь, прижимаясь всем, чем можно и нельзя, попутно выпадая из взрослой, не по размеру пижамной рубахи (Калебу от пижамы достались штаны), а телу спящего Калеба не объяснить, что реагировать не нужно. Калеб и так проснулся, с двумя руками поверх весьма довольного Филиппа. Стыдоба. - Я тоже сегодня видел во сне приятное, - делится Филипп. – Землянику и коров. Мы пошли в лес, да, я знаю, что сейчас не сезон, но во сне… Калеб пытается заслониться от болтающего Филиппа, но он начеку и снова улыбается, наполненный вниманием. – И что теперь делать с ним нужно? - Филипп! Ничего не нужно делать с ним! Просто дай полежать спокойно и все станет привычно. - А если он станет еще больше! Набухнет! Огромный! И лопнет! – Филипп звонко хлопает в ладошки, и от этого звука Калебу не легчает. - Филипп. Пожалуйста, - умоляет он. Но брат словно специально делает все, чтоб продлить мучения. Задает вопросы, пытается трогать, тянет за штаны. Ткань натирает обнаженную чувствительность, нервы звенят, Калеб стискивает зубы и готов молиться, если это хоть немного поможет. Филипп ерзает по кровати и матрас проминается под ним. Вдруг брат замирает. - Ой, - в ужасе или в восторге, тут не понять, тянет Филипп. - Мне кажется, это заразно. Смотри! Калеб откинулся на подушки, прижал к пылающему лицу обе ладони и издал сложный звук. Под радостный смех Филиппа. Да, это не больно, немного странно. И горячо. И можно трением, как огонь, добыть удовольствие, от которого закладывает в ушах. Словно ты потягиваешься и одновременно поешь. Но Калеб… Калеб запрещает. Плохим голосом. Запрещает так делать, запрещает об этом кому-то рассказывать, запрещает задавать вопросы, все запрещает! Филипп дуется, на этот раз всерьез. Он сверкает глазами через стол и гневно пускает пузыри в чашку с молоком, а еще ерзает. Ему понравилось, как Калеб сказал, что он взрослеет, но почему-то взросление, которое, по планам Филиппа, должно снимать запреты, озадачило его новыми. Филипп не уверен, что сдержать обещание Калебу окажется простым делом. Слишком уж приятен закладывающий уши восторг. Но раз старший брат не велел трогать, Филипп не станет. Старшего брата нужно слушаться во всем. Но Филипп дуется все равно. Когда он станет таким взрослым, чтоб все себе самому разрешать, он будет себя трогать десять раз в день. Еще и Калеба потрогает. Посмотрим, что он тогда скажет! Калеб делает ему замечание, чтоб не баловался за столом, но голос его уже не твердый, это не всерьез, так, для порядка. И выглядит он бледнее обычного, так что Филипп немедленно прощает брата. Отставляет пустую кружку и идет обниматься. Рассеянное перебирание волос Филиппу нравится не так сильно, раз он узнал, с чем можно сравнить, но все равно очень приятно. - Калеб, я тебя люблю. - Я тебя люблю, Фил, - растроганно говорит брат и зарывается лицом в растрепанный затылок маленького брата, который незаметно, буквально под руками Калеба, вырос, стоило лишь однажды ночью закрыть глаза. Щекоча гладкий филиппов подбородок, он пытается представить брата с бородой. И не выходит. Филипп слишком подвижный, слишком добрый и любознательный, чтобы так утяжелить его мордашку. Может, и сам не захочет бороду. Калеб щелкает брата по носу. Пока еще маленькому носу маленького Филиппа. Пока еще тот смешно щурится на этот жест.