Перевоспитание

      Юноша лежал без движения, распростёртый на кровати лицом в подушку. Длинные худые ноги, белоснежные, как снятое молоко, твёрдые маленькие ягодицы, изящная спина с выступающими позвонками. Отросшие ещё за время заключения в Азкабане чёрные волосы уже доставали до плеч. И, разумеется, ни звука. Этот был не из тех, кто станет плакать или умолять. — Итак, Джеймс, зачем же ты меня позвал? — с показным спокойствием спросил Чарльз, а сам едва смог оторвать взгляд от распростёртого перед ним покорного юного тела.       Джеймс помялся немного, было видно, что вмешивать отца в такую интимную сферу собственной жизни ему было неудобно. С другой стороны, ему было прекрасно известно, что отец был гораздо лучше него осведомлен во всем, что касалось подчинения других своей воле. Все эти несколько недель, с момента оглашения приговора, с тех пор, как молодой пожиратель Северус Снейп был отправлен под надзор в дом своего бывшего одноклассника для перевоспитания, Джеймс изо всех сил старался выполнить свой гражданский долг и сделать из него приличного члена общества — и, пожалуй, даже в чём-то преуспел, если судить по совершенной неподвижности, с которой юноша лежал на кровати, никак не реагируя на появление ещё одного, незнакомого ему человека.       Но Джеймс был ещё юн и трогательно нежен. Хотя он всю войну состоял в ордене феникса и с готовностью бросался на выполнение любого задания, Чарльз ещё в самом начале объяснил Дамблдору, что его сына следовало держать подальше от боевых действий. Поэтому он не успел ещё выработать привычки к жестокости и сохранил если не детскую невинность, то хотя бы юношескую уверенность в том, что все его желание должны были исполняться благодаря непоколебимым законам этого мира. Стойкое молчаливое сопротивление уже поверженного врага стало для него неожиданностью, и, не привыкший прибегать к откровенному насилию, он не мог понять, как ему было подавить это бессмысленное упрямство. — Я хотел попросить тебя… — такая стеснительность вовсе была ему не свойственна, и Чарльз слушал сына с величайшим вниманием, — я не хочу случайно причинить ему вред, и не знаю, как правильно надо… ты можешь показать… — Блядь, Поттер, хватит булки мять, после твоих экивоков твой папочка подумает, что ты не знаешь, как меня выебать! — одной тирадой без единой паузы рявкнул лежащий на кровати.       Джеймс только поморщился и бросил: — Заткнись, — будто они оба всё ещё были в школе, будто позади не было трёх лет войны, будто это была просто очередная перепалка на перемене после трансфигурации…       Чарльз ободряюще улыбнулся сыну и осмотрел столь откровенно выставленного перед ним напоказ юношу повнимательней. Несколько синяков на руках, видимо, после многочисленных попыток удержать его от глупостей (палочку пленнику, разумеется, никто не давал). Зато спина, ягодицы и ноги абсолютно чистые, даже следы допросов и заключения в тюрьме успели сойти. Впрочем, опытный взгляд различает несколько старых, почти незаметных шрамов аккуратной правильной формы. Это следы от ременной пряжки: кажется, вопреки тревогам Джеймса, этому слизеринцу уже не раз пришлось выдержать настоящую порку.       К счастью для него, Чарльз, как и его сын, был кем угодно, но не садистом. Он не торопясь подошёл поближе, с удовольствием отмечая, как напряглось вытянутое перед ним тело, дернулись бессильно ноги, не в силах оторваться от кровати. Видимо, Джеймс использовал пару-тройку заклинаний, чтобы удержать его на месте, но, к счастью, не обездвижил полностью. Чарльз легонько погладил молодого человека по пояснице, чем вызвал очередную судорожную попытку вырваться. — Ну, тихо-тихо, — снисходительно сказал он и ласково, пока ещё совсем не больно похлопал по одной из белоснежных ягодиц. — Кажется, я понимаю, чего ты хочешь, — тут же обратился Чарльз к сыну, игнорируя сдавленный поток ругательств, доносившийся с кровати.       Джеймс слушал внимательно, как на уроке. Его отец не смог отказать себе в удовольствие и продолжил поглаживать и мять напряженную под его пальцами плоть. — Не волнуйся, в этом нет ничего сложного. Но я рад, что ты наконец стал задумываться о последствиях своих действий. Правила безопасности зависят в первую очередь от того, чем ты хочешь его пороть, — рука снова поднялась к пояснице и поводила по ней кругами, — начиная отсюда и выше ни в коем случае нельзя ударять твёрдыми предметами, включая твою руку — можно случайно повредить почки. Но если ты захочешь нарезать в саду свежих розог…       Джеймс замотал головой: — Нет, я не собираюсь делать ничего подобного… Давай пока остановимся на самой обыкновенной порке. — Можно подумать, ты сам так давно не лежал поперек моих колен, — усмехнулся Чарльз, — здесь, впрочем, нет никаких особых премудростей. Сосредоточься на ягодицах и верхней части бедер. Не напрягай руку, но и не позволяй ей болтаться, как селедке. И не злоупотребляй обездвиживающими заклинаниями — есть много других способов заставить его слушаться тебя.       Джеймс недовольно поджал губы — он воспринял слова отца как упрёк в собственной слабости. Но он весь — молодая копия Чарльза, так что тот прекрасно понимает: не будь Снейп таким строптивым, Джеймс бы никогда даже не посмотрел на него. — Фигурка у него и правда чудесная, — примирительно сказал Чарльз и наконец-то в первый раз по-настоящему шлёпнул по левой ягодице, ещё не в полную силу, но достаточно для того, чтобы в полной мере насладиться колыханием упругой, тугой плоти. Джеймс уставился также заворожено, а Северус только чуть громче обычного резко набрал в рот воздух, но не издал ни звука.       Джеймс, как будто толком не осознавая, что делает, опустил руку и погладил слегка порозовевшую кожу на месте удара. Чарльз ласково попросил: — А теперь раздвинь ножки, — прекрасно понимая, что эта притворная ласка будет жечь мальчишку изнутри в сотни раз сильнее, чем любая грубость. Северус и не подумал подчиниться — Чарльз и не ожидал этого с первого раза, и уже знал, что сделает дальше.       Он обменялся с сыном взглядом, без слов спрашивая разрешения зайти немного дальше. Джеймс сомневался несколько долгих мгновений, но потом медленно кивнул. Чарльз шепнул ему на ухо, какая позиция ему была нужна, и тот в несколько взмахов палочкой изменил конфигурацию обездвиживающих заклинаний.       Теперь Северус оказался на спине, и Чарльз смог наконец как следует рассмотреть его лицо. До этого он видел его только мельком, и не был особенно впечатлён: черты лица были неудачны и несоразмерны, даже кожа сухая и желтковая, как пергамент. Но стоило посмотреть на него сейчас, раскрасневшегося от стыда, с влажными от пота прядями смоляных волос на лбу, отчаянно пытавшегося отвернуться или хотя бы самому зажмуриться… Что-то в нём определенно было — неудивительно, что Джеймс стал почти одержим этим ничем не выдающимся, на первый взгляд, молодым человеком.       Северус успел лишь один раз дернуть освобожденными руками, как Чарльз снова зафиксировал их вместе широкой лентой на его затылке — безопасно, комфортно, и так он точно не сможет помешать. На этом магии было вполне достаточно, остальное было гораздо приятнее сделать руками.       Не давая юноше возможности опомниться, он приподнял его стройные длинные ноги. Северус, конечно, попытался его пнуть, но Чарльз легко уклонился от удара, а стоило ему поднять нижнюю половину тела достаточно высоко, как тот мог только безнадежно дергаться, не в состоянии изменить позу. — Придержи его за лодыжки, пожалуйста, — попросил Чарльз, а сам подложил под оторвавшуюся от кровати поясницу одну из подушек.       Джеймс послушно перехватил ноги Северуса, быстро почувствовал, каким беспомощным он был в таком положении с обездвиженными руками. — Блядь… — безнадёжно задохнулся Снейп и с новыми силами попробовал вырваться, но бесполезно. — Запомни, мой хороший, — всё также спокойно произнёс Чарльз и пощекотал чувствительное место, где ягодицы переходили в бедра, так что Северус ещё сильнее выгнулся в пояснице, отчаянно пытаясь избежать прикосновения, — от твоего послушания напрямую зависит твой дальнейший комфорт. И, поверь, мне вовсе не обязательно выдумывать страшные экзекуции, чтобы заставить тебя как следует пожалеть о своём поведении.       Он сделал небольшую паузу, позволяя молодому человеку проникнуться как словами, так и бесконечной открытостью этой позиции. Чарльз с удовольствием отметил, что кирпичный румянец, похожий на пятна красного мха, с острых скул уже расползся по всему лицу и даже на тонкую шею с выступающей от напряжения артерией. Виной тому была наверняка даже не выставленная напоказ попка, а то, что в таком положении он не мог скрыть полутвёрдого члена и бархатным яичек, выглядывающих между сведенных напряжением бедер. Когда Чарльз начал один за другим равномерно наносить удары ладонью, он внимательно следил за тем, что ни в коем случае не задеть эти чувствительные части тела.       Спокойно, не торопясь, соблюдая с самого начала заведенный ритм, одаривая по очереди то правое, то левое полушарие. В самом акте для Чарльза поначалу не было ничего эротического: он делал это почти по-отечески, с клинической эффективностью, отлично зная, как получить нужный ему результат — послушание. Но, разумеется, с каждым новым розовым отпечатком его огромной ладони на маленьких белых ягодицах, с каждым наполовину задушенным гордостью стоном, почти до крови прикушенной губкой, внутри него всё больше распалялся пожар примитивной похоти. Очень хотелось опустить эти длинные стройные ноги к себе на плечи, как следует размять разгоряченные мышцы ягодиц, куснуть в шею и спросить самым строгим голосом: «Надеюсь, этого урока тебе хватило? Впредь будешь делать так, как тебе сказано?»       Но Чарльз умел сдерживать свои низменные желания, особенно когда речь (хотя и косвенно) касалась его единственного сына. Не отрываясь от размеренной, но не жестокой порки, он снова встретился взглядом с Джеймсом. Тот явно был под впечатлением от представления, устроенного его отцом, одновременно и смущен, и восхищен, и уже мечтал сам применить полученные знания в дело. К счастью или нет, но он унаследовал от отца не только мужественные черты лица и талант к полётам, но и непобедимую жажду властвовать, потребность в абсолютном контроле, себялюбивое желание подчинять и наслаждаться собственной силой над другими.       Его решение спасти своего школьного врага от пожизненного заключения в Азкабане было воспринято общественностью как достойный уважения порыв благородства от настоящего гриффиндорца. И Чарльз тоже был уверен, что Джеймс и правда не хотел своему заклятому недругу такой страшной судьбы (видит Мерлин, многие пожиратели натворили дел пострашнее, чем этот юнец, но благодаря деньгам и влиянию отделались гораздо более мягкими приговорами). Но больше всякого благородства в его поступке было эгоистичного желания получить его в свою власть. — Как видишь, здесь нет никаких особых секретов, — лекторским тоном сказал Чарльз, — просто будь уверенным и последовательным, и рано или поздно ему придётся понять, кто здесь заказывает музыку.       Джеймс всё так же удерживал в воздухе тонкие, дергающиеся лодыжки и с трудом оторвал взгляд от всё больше розовеющих с каждым ударом поджарых ягодиц. — Неделю назад на нём места живого не было, — как будто оправдываясь пробормотал он, — я вообще боялся его трогать. — Ну так вызвал бы целителя — он бы быстро подлечил его. Сам видишь, у него не было ничего такого, что нельзя поправить бадьяновой настойкой.       Сам Чарльз тогда лишь мельком взглянул на грязного, доведенного до отчаяния, но не сломленного пленника, лично запер его палочку в своём кабинете и предоставил сыну самому возиться со своей новой игрушкой, пора его отец почти без сна и отдыха занимался послевоенным устройством страны. Но даже волшебнику такой железной воли нужно было время от времени отвлечься от дел государства и позволить себе развлечься. Он был тайно рад, что Джеймс решился попросить его помощи в таком необычном, но в высшей степени приятном деле.       Довольно быстро ему стало понятно, что, как и предполагал Чарльз, этот Северус — сильный мальчик, и вряд ли так легко позволит себе расклеиться. О, он безусловно был близок к этому, это было видно по его уже совершенному красному лицу, закушенной тонкой губе, по судорожным попыткам вырваться после каждого удара, несмотря на их очевидную бесполезность… Впрочем, Чарльз подозревал, что дело вовсе не в боли. Он не знал точно, как именно Джеймс пытался «перевоспитать» своего личного пленника за последние несколько недель, но, очевидно, он, как и его отец, не испытывал извращенной тяги к физическому насилию, если даже в таком простом деле попросил помощи более опытного мужчины.       С другой стороны, Чарльз был уверен, что слёзы как ничто другое помогали в обретении смирения и улучшении поведения. Он не испытывал к мальчишке ни злости, ни ненависти, только глухое раздражение на то, что этот, наверное, неглупый и безусловно обладающий сильной волей юнец, уже успел запятнать свою душу тёмной магией, в восемнадцать лет уже испортил себе всю оставшуюся жизнь. Сколько крови было на его руках, сейчас то и дело судорожно сжимающихся в кулаки от беспомощности?       Порка прекратилась, Северус старался отдышаться, полагая, что самое трудное на сегодня уже позади. Мышцы наверняка были до предела напряжены в этой непривычной, ненормальной и до невозможности унизительной позе. Через шум крови в ушах он и не слышал толком, о чём его мучители говорили друг с другом. — Нет ничего страшного в том, чтобы сделать небольшой перерыв, — снисходительно пояснял Чарльз в ответ на удивленный взгляд сына, — Твоя цель, в конце концов, не доставить ему как можно больше боли, но заставить тебя слушаться. Довести взрослого мужчину до состояния покорности обычной поркой весьма сложно — ты и сам не захочешь причинять никому такую боль. Именно поэтому полезно подкреплять свои действия подходящими словами и почаще чередовать позиции. Заставь его почувствовать себя беспомощным — и сделай так, чтобы он искал защиту у тебя же. Так ты не сломаешь его, но получишь от него всё, что захочешь.       Глубокий и убеждающий голос Чарльза лился спокойно и размеренно. Он говорил почти в самое ухо Джеймса и даже успел ободряюще потрепать сына по плечу. Джеймс, от природы смышлёный и схватывающий налету любую науку, и сейчас сосредоточенно хмурил брови, вникая в тонкие премудрости столь необычного искусства. Чарльз мог быть удовлетворен, зная, что каждое его слово падало на плодородную почву.       Джеймс одной рукой отвёл лодыжки Северуса ещё ближе к его голове, а другой задумчиво пробежал по порозовевшей, горячей коже ягодиц. — Ты что-то говорил про разные позиции? — спросил он отца после долгой паузы.       Чарльз улыбнулся: его наследник с детства умел задавать правильные вопросы. — Тебя ограничивает только твоя фантазия. Что, надоело просто смотреть? — Ты даже не представляешь, как, — широко улыбнулся Джеймс. — Позволь предложить тебе один очень привлекательный вариант. Садись на край кровати.       Джеймс именно так и сделал, довольным и нетерпеливый, как ребёнок рождественским утром. Северус воспользовался обретенной наконец возможностью опустить ноги и рывком сел на постели. Руки по-прежнему остались связанными за спиной, но Чарльз почти сразу убрал с них широкую шелковую ленту. Юноша ответил на это недоверчивым взглядом, но не стал тратить время на то, чтобы размять не успевшие толком онеметь руки, а только безнадежно и озлобленно озирался во все стороны, то ли пытаясь просчитать ситуацию, то ли просто в отчаянной попытке скрыть испуг.       Предупреждая любые попытки сопротивления, Чарльз наклонился к самому уху пленника и спокойно, почти ласково сообщил: — Если сейчас не будешь вырываться, вечером я дам тебе твою палочку на один час. Если будешь — тоже ничего страшного, я просто снова свяжу тебе руки, но, боюсь, тебе будет весьма неудобно.       Услышав обещание, Северус не сказал ни слова, только метнул на Чарльза острый, недоверчивый взгляд из-под совсем растрепавшихся черных волос. Чарльз поздравил себя с правильным выбором. Он мог бы пригрозить сломать его палочку на его глазах (и был бы в своём праве, если бы и правда это сделал), но мёд всегда работал лучше уксуса. Без палочки любой волшебник чувствовал себя беспомощным, беззащитным и подавленным. Неудивительно, что Северус готов будет сделать всё, что угодно, чтобы хоть ненадолго снова получить своё главное орудие и оружие в своё распоряжение. А после, когда он вынужден будет снова вернуть её, он будет и дальше стремиться сделать всё, чтобы заслужить эту привилегию. — Можешь встать? — заботливо поинтересовался он и даже поддержал молодого человека за локоть, тот в прочем, резко отбросил его руку. Чарльз даже не подумал обижаться на эту маленькую дерзость.       Только ценой видимого волевого усилия обнаженный юноша заставлял себя стоять с прямой и удержаться от бессмысленных попыток прикрыть своё тело от сразу двух невероятно похожих, жаждущих и наслаждающихся его унижением взглядов. Лицо его все ещё горело, но теперь казалось, что не от стыда, а от праведного возмущения. Он упирался босыми ногами в персидский ковер так, будто бы готов был навечно врасти в него. На лице отражалась решимость перетерпеть даже самые жестокие пытки.       Джеймс, как мог терпеливо, ожидал указаний отца, но было ясно, что вскоре он не выдержит и пусть неумело, но с огромным энтузиазмом возьмёт дело в свои руки. Чарльз был рад видеть его жадную готовность действовать, но в то же время сам ещё не успел как следует насладиться контролем, и поэтому поторопился продолжить. — Посади его к себе на колени, — вкрадчиво посоветовал он сыну. Джеймс в ту же секунду готов был вскочить с места, но отец удержал его за плечо, — не так. Сделай так, чтобы он послушался тебя сам.       Джеймс сначала посмотрел недоумевающе, но быстро понял, что от него хотел отец. Слегка хриплым от нетерпения голосом он негромок приказал: — Иди сюда.       Северус одарил его полным презрения взглядом и сжал кулаки, не двигаясь с места. Чарльз позволил палочке выскользнуть из рукава и скользнуть в ладонь. Он чувствовал, что ему не придется даже повторять свое обещание вслух, достаточно лишь прозрачного намека, чтобы заставить юношу заключить сделку с собственной гордостью в отчаянной попытке завоевать столь желанную награду.       Медленно, будто его ноги и впрямь пустили корни в ковер, Северус сделал шаг вперёд, неловко повернулся спиной и замер, не в силах по доброй воле сделать то, что от него требовали. Но Джеймс решил что и этого было достаточно, и уже через долю секунды притянул его к себе на колени.       Они оба выглядели почти очаровательно невинно, застывшие неестественно прямо и не знавшие, что делать с собственными руками. Даже Джеймс, привыкший добиваться своего, не знал, что ему делать дальше с этой вынужденной, но от этого не менее настоящей покорностью. — Ну что же ты? — приободрил Чарльз, — Приласкай его немного, ты же видишь, как ему страшно? — Я не боюсь ни вас, ни вашего сыночка, — прошипел Северус, казалось, вовсе не разжимая губ, но Джеймс сделал вид, что не обратил внимания на эти слова.       Он медленно и невесомо провёл подушечками пальцев по худому торсу, вызвав дрожь то ли от щекотки, то ли от скрываемого возбуждения, погладил плоский, покрытый внизу редкими темными волосками живот, очертил грудные мышцы, как будто случайно задев бледно-розовый сосок. Недостаток опыта он с лихвой возмещал природными инстинктами. Убрал за покрасневшее ухо прядь угольных волос, наклонился почти к самой шее, словно для поцелуя, и проговорил, обжигая чувствительную кожу своим дыханием: — Может, хватит строить из себя недотрогу? Ты же знаешь, что тебе тоже это понравиться.       Северус мотнул головой с такой силой, что, повернись он на сантиметр левее, мог бы разбить Джеймсу нос. Но его участившееся дыхание предавало его.       Люди были странными существами. Их эмоции и чувства зачастую сливались между собой, так что даже их владелец не всегда мог с уверенностью отличить счастье от грусти, страх от ненависти, гнев от желания… И Чарльз умел обернуть эту путаницу себе на пользу.       Он встал перед ними и, не спрашивая и не предупреждая, крепко взял Северуса за запястья. — Ноги назад, — коротко приказал он и потянул верхнюю половину его тела на себя, — Джеймс, придержи его за бедра.       Северус, казалось, был так поражен уверенной хватки больших мозолистых рук на своей заднице, что в первый момент даже не заметил, как его руки оказались на полу. Но спустя секунду он пришёл в себя: — Какого х*я… — прошептал он и едва не упал лицом на пол, инстинктивно дергаясь и почти оторвав обе руки от пола, но всё-таки снова обрёл равновесие. — Ещё раз услышу от тебя брань, будешь до конца порки держать во рту кусок мыла, — пригрозил Чарльз. Теперь уже он наклонился к пленнику, чтобы убрать упавшие на лицо волосы. — можешь кричать и просить, сколько угодно, но площадной ругани в своём доме я не потерплю.       В этом положении — руки на полу, мышцы пресса напряжены и натянуты, ноги неловко вывернуты на коленях у Джеймса — ему приходилось прилагать довольного много усилий просто для того, чтобы просто оставаться в той же позе. Он не был обездвижен, и мог, пожалуй, как следует пнуть Джеймса по спине, но был слишком умён, чтобы не предполагать последствий таких вольностей. После угрозы Чарльза он прикусил язык и даже глаза зажмурил, сосредоточив всё усилия на том, чтобы не доставить своим мучителям удовольствия своей слабостью.       Джеймс только губы не облизывал, глядя на соблазнительно разведённые прямо перед ним стройные ноги. Одной рукой он продолжал удерживать Северуса, а другой завороженно погладил внутреннюю поверхность бедра, там, где кожа была ещё белоснежней, чем на остальном теле. Это невесомое прикосновение заставило Северуса привести каждую мышцу в напряжение. Он не мог позволить себе поддаться на эту обманчивую, мимолетную нежность.       Он был прав в своих ожиданиях: стоило Джеймсу вдоволь наиграться с одними из самых чувствительных и уязвимых частей его тела, и он поторопился перейти к делу. Сначала он несколько раз почти игриво и не больно хлопнул по непристойно разведённым ради его прихоти ягодицам, не торопясь, давая себе время как следует насладиться предвкушением, а своей жертве — приготовиться к ожидающему его. Вдруг он не сильно, но неожиданно ущипнул за тонкую складку кожи там, где ягодица переходила в бедро, и даже заставил Северуса тихо вскрикнуть от неожиданности. Джеймс удовлетворенно улыбнулся и погладил то же место. Он явно вошёл во вкус.       Чарльз решил, что пришло время позволить Джеймсу взять инициативу на себя и в полной мере насладиться собственной силой и чужой беспомощностью. Он подумал о том, чтобы удалиться совсем, оставив молодых людей наедине, но картина, развернувшаяся перед ним, была настолько соблазнительной, что добровольно отвернутся от нее было бы почти преступным. К тому же, ему всё ещё было, чем поделиться с сыном. Чарльз передвинул кожаное кресло так, чтобы хорошо видеть всё, что происходило перед ним. Он призвал себе бокал и бутылку скотча, которую приберегал для особых случаев и приготовился наблюдать представление.       Джеймс продолжил развлекаться со своим пленником, чередуя шлепки с поглаживаниями, а щипки со щекоткой. Это растягивание удовольствия имело свой эффект и на Северуса: тот за несколько минут успел известись, уже мечтая о том, чтобы Джеймс наконец начал настоящую порку. Он то и дело вздрагивал, когда его мучителю удавалось коснуться особенно чувствительного места. Измученный ожиданием, уже изнуренный неестественной и унизительной позой, он отчаянно пытался хоть на секунду отвлечься от своего жалкого положения, и наконец задержал свой лихорадочный взгляд на старшем Поттере. Его глаза расширились от осознания того, что этот человек, только что сам распоряжавшийся его телом, как ему вздумается, сейчас собирался гедонистически наблюдать за продолжением его мучений.       Чарльз поймал его взгляд и с насмешливой, но не злой улыбкой отсалютовал ему бокалом. Вечер обещал продолжиться даже лучше, чем он мог надеяться.       Звук от первого удара раскрытой ладони раздался резко и неожиданно, но затем они равномерно посыпались один за другим. Джеймс быстро преодолел свой страх причинить вред и теперь с удовольствием наблюдал, как от работы его рук на бледной коже расцветали всё новые розовые отпечатки. Каждые пару минут, а то и чаще, он делал перерыв и снова принимался тереть, поглаживать, и щекотать не только ягодицы, но и всё остальное, что так приглашающе раскрывалось перед его ненасытным взглядом.        Северус терпел боль стойко, закрыв глаза, должно быть, мечтая о той секунде, когда снова возьмёт в руки свою палочку и убеждая себя, что ради этого готов был вытерпеть гораздо большее. Но постоянные паузы, наполненными игривыми, дразнящими прикосновениями, давались ему гораздо тяжелее. Он дергался от каждого касания сильнее, чем от удара, беспомощно выгибался в спине, и, кажется, готов был обменять любую экзекуцию, только бы избавиться от бесцеремонных, но лёгких касаний, вызывавших в нём какие-то неестественные и противоречивые чувства.       Джеймс в очередной раз решил прервать звонкую череду шлепков. Казалось, сама порка интересовала его лишь косвенно, как жестокое, но действующее средство, а на самом деле ему хотелось уложить этого нескладного, гордого и упрямого юношу в постель и продолжить ласкать разгоряченные от его ладоней ягодицы уже языком. Он и сейчас не мог отказать себе в удовольствии лишний раз покрепче сжать то одно, то другое из упругих, горячих под его сильными пальцами полушарий, как будто случайно провести большими пальцами по покрытой тёмными волосами ложбинке между ними или невинно подуть на бесстыдно раскрытые перед ним самые уязвимые и интимные места, чтобы вызвать в своём пленнике мучительную судорожную дрожь от невыносимой смеси возбуждения и боли.       Присутствие отца в комнате начинало тяготить его — несмотря на всё остальное, чему тот сегодня стал вполне охотным свидетелем, Джеймсу всё же не собирался делать при нём что-то совсем непристойное. И в то же время он был по-настоящему благодарен отцу — в первую очередь, конечно, за то, что помог почувствовать себя увереннее и наконец взять то, что принадлежало ему по праву, но ещё и за эту совершенно гениальную позу, до которой он сам бы никогда не додумался.       Ему с каждой минутой всё больше хотелось поскорее закончить с поркой, бесцеремонно выставить отца из комнаты и поскорее перейти к гораздо более увлекательным занятиям. Но даже в тумане всё возрастающего возбуждения он помнил, что позвал главу семьи на помощь не просто так. Снейп, как и в школе, был невыносимо упрямым, несмотря на свою абсолютную беспомощность отказывался подчиняться, а Джеймс, хотя и отрыто наслаждался своей новоприобретённой, и теперь даже вполне законной властью над ним, всё же не мог (или не хотел) воспользоваться ею во всей полноте и полностью сломать его грубой, животной силой. Чарльз Поттер не зря считался одним из самых талантливых политиков за последние двести лет. Он знал, как не прибегая к пыткам, заставить даже такого гордого и невыносимо упрямого юношу подчиниться своей воле.       Джеймс снова принялся ритмично наносить удары по упругой и твёрдой заднице. Каждый звонкий хлопок приятно отзывался где-то внизу живота. Недавно почти идеально белая кожа теперь почти сравнялась по цвету с пионами леди Дореи, расцветавшими в июне в парке их фамильного поместья. Снейп по-прежнему не опускался до криков или мольбы о пощаде, но всё чаще не мог сдержать коротких, тут же обрывающихся стонов сквозь сжатые до белизны губы. Джеймсу хотелось довести его до слёз — и хотя он понимал, каким неправильным и извращенным было это желание, он не мог побороть его в себе. Настало время снова сделать паузу. Снейп дышал тяжело и рвано, руки, опиравшиеся предплечьями в пол, ощутимо дрожали, будто он готов был вот-вот свалиться, совершенно изможденный.       Чарльз, до этого долго молча наслаждавшийся своим напитком, лениво прокомментировал из кресла: — Тебе, должно быть, открывается чудесный вид.       Джеймс согласно усмехнулся и снова сжал в обеих руках горящие ягодицы, а затем бесстыдно развёл их в стороны ещё сильнее. Из-за сжатых до скрипа зубов Северуса вырвался ли то стон, то ли всхлип. — Это точно. По-моему, это теперь мой любимый ракурс — особенно в таких грифиндорских алых оттенках.       Мозолистыми, но при необходимости умевшими быть нежными пальцами он пробежал по внутренней поверхности бёдер, совсем близко в паху. Всё это время он прекрасно чувствовал, как наливался твёрдостью член его жертвы, отделяемый от его собственного только одним слоем одежды. И хотя он догадывался, что это нежеланное возбуждение было вызвано не влечением к нему, но ощущением уязвимости и дикой смесью самых сильных эмоций, он всё равно чувствовал радостное удовлетворение от того, что мог не только причинить боль, но и заставить получить удовольствие.       Ещё одно неуместно нежное, почти щекочущее касание, вырвало рваный полувздох-полувслип из уст Снейпа. — Такой отзывчивый и чувствительный, — промырлыкал Джеймс, продолжая ловкими пальцами исследовать каждый сантиметр уязвимой кожы.       Для Северуса эти слова стали последней каплей. Мечтая умереть от невероятного унижения, отданный на милость своему злейшему школьному мучители и одновременно болезненно чётко осознававший своё парадоксальное и неестественное возбуждение, он не мог больше оставаться за и без того уже ставшей хрупкой стеной собственной гордости. Из глаз его брызнули слёзы и, хотя он тут же до крови закусил губы, но не смог до конца заглушить предательски жалкие звуки поражения, рвавшиеся из самой глубины его истерзанного, изнурённого тела.       Джеймс, не скрывая удовлетворенной улыбки, утешительно погладил его по пояснице. Он был явно доволен собой и произведённым эффектом и собирался вот-вот прекратить экзекуцию, но его отец остановил его одним жестом.       Чарльз спокойно отставил свой уже почти пустой бокал в сторону и сказал всё тем же строгим уверенным тоном: — Тебе достаточно просто поблагодарить Джеймса, и всё это немедленно закончиться.       Северуса душили слёзы, он был едва в силах опираться на предплечья и даже не поднял головы в ответ на эти слова, но и отец, и сын были уверенны, что он их услышал. Он боролся с собой, кажется, готовый наконец сдаться, но не желая разрыдаться в голос, стоило ему только открыть рот.       Джеймс слегка потёр болезненно-алые ягодицы, немного успокаивая боль. Через несколько мгновений изо рта Северуса донёсся еле различимый хрип, и Джеймс наклонился как можно ниже к нему, едва не касаясь губами худой спины, чтобы расслышать его слова. — Прости меня, — прошептал тот, хотя этого от него никто не требовал, — с-с-спасибо, — он почти задохнулся этим последним словом, теперь окончательно обессиленный. В ту же секунду его локти, не выдержав долго напряжения, разъехались в сторону, и он упал бы прямо лицом в пол, если бы Джеймс вовремя не подхватил его.       Через несколько секунд он уже был поднят с пола и снова усажен на колени к Джеймсу. Его голова безвольно повисла на плече Джеймса, а руки подрагивали. Джеймс начал что-то шептать ему на ухо, одновременно придерживая его и размеренно поглаживая по спине.       Чарльз поднялся. Он почувствовал, что сделал то, что от него требовалось (получив от процесса изрядное удовольствие), а теперь пришло время оставить их одних и предоставить сыну возможность самому исследовать границы своей ещё только зарождающейся власти над этим внешне обманчиво хрупким, но на самом деле сильным юношей.       Он остановился буквально в полушаге от них, прислушиваясь к затихающим всхлипываниям, и дал последний, едва ли не самый главный совет: — Теперь тебе остаётся только как следует позаботиться о нём. Будь с ним поласковей, пока он в таком состоянии, и со временем он привыкнет искать в тебе покой и защиту — даже от тебя самого.       Джеймс отстранённо кивнул, гораздо больше занятый покорным, вздрагивающим от изнеможения телом в своих руках, чем словами отца.       Уже у двери Чарльз снова не удержался и обернулся. — Знаешь, я тут на досуге посмотрел его личное дело. Ты знал, что до падения Волдеморта он должен был начать учиться в Сорбонне со стипендией от французского правительства?       Эти слова настолько удивили Джеймса своей неуместностью, что он даже оторвался на секунду от Снейпа и непонимающе обернулся к отцу: — Ну и что?       Чарльз покачал головой, в который раз разочарованный нежеланием его в остальном невероятно одарённого отпрыска стратегически мыслить хоть на два шага вперёд. — У него светлая голова и в ближайшие пять лет он будет всё равно что принадлежать тебе. Эти таланты можно и нужно использовать на благо семьи. А если ты правильно разыграешь свои карты и покажешь ему, что и для него в этом есть выгода, он и после освобождения продолжить иметь с тобой дело.       Джеймс, как и следовало ожидать, пропустил мимо ушей всё, что касалось политических размышлений его отца. Он был доволен тем, что имеет здесь и сейчас и пока не понимал всей важности заглядывания так далеко вперёд. Чарльз очень надеялся, что за следующие пять лет успеет привить ему склонность к планомерному и продуманному достижению своих политических целей, пусть ему и не удалось это сделать за последние девятнадцать лет.       И когда он уже окончательно собирался уйти, Снейп, до этого висевший на плече Джеймса, ка кукла, вдруг вскинул голову. У него были заплаканные глаза, а щеки от стыда аллели почти также ярко, как ягодицы после порки. Но в этих покрасневших глазах горело маниакальное стремление к цели: — Моя палочка… вы обещали мне мою палочку, — прохрипел он.       Чарльз кивнул, как будто довольный тем, что даже в таком состоянии мальчишка вспомнил о том, ради чего терпел все издевательства и унижения. — Я же сказал, ты получишь ее вечером. Отдохни немного, поешь чего-нибудь, поспи, а после ужина я лично отдам тебе её — пока ровно на один час. — он не стал говорить о мощных ограничивающих чарах, которые не позволят ему сбежать или нанести кому-то вред, но думал, что Снейп и сам прекрасно о них догадается. — А теперь отдыхайте, мальчики.       Ещё на несколько секунд замешкавшись в дверном проёме, он краем глаза заметил, как аккуратно Джеймс укладывает другого юношу на постель и снова что-то шепчет ему на ухо.