Из петли в петлю

Женя несётся по назревающим лужам, переходя на большие шаги. В кроссовках несчастно хлюпает вода, а в голове тысячи мыслей. Пряди мокрых волос, с которых жалко капает вода, прилипают ко лбу. Капли холодного дождя стекают по вискам, резким движением скатываясь по щеке, капая на тряпочную куртейку. Серые тучи давили на сумеречный город. Не вздохнуть. Ноги, будто не слушаясь, замедляются, а позже и не сдвигаются с места. Взгляд поднимается в небо, такого же цвета, как и глаза. Такое бесконечное и далекое. Женя вздыхает. Он сколько думал, но так и не смог понять откуда ему на голову свалился лохматый чёрт. За какой такой грех? Или же в награду, но чему? Первая встреча с ним пришлась не лёгким уколом в сердце, а ударом по носу. Или по чему хуже. Он выбивался из потока уютно-невзрачных приглаженных студентов. В первый день — ясный, рыже-сентябрьский — поверх выцвевшей футболки был неприглаженный, даже руками, пиджак. Это зацепило. Но не настолько, чтобы появилось желание сближаться. Но Женя уже привык к тому, насколько судьба штука не благосклонная. И именно поэтому был не особо разочарован или оскорблен, когда однокурсник плюхнулся рядом. Кто, твою мать, садится за первые ряды? Он точно не был похож на любителя лекций. Женя крутит в руках дешёвую ручку, тайно украденную у младшей, ожидая профессора. Бегает глазами по помещению. Большие окна без штор, из-за отсутствия которых, как раз, на большинстве пар солнечные лучи и мешают спать бедным студентам. Кафедра. Стелещиюся вверх ряды и ступени между ними. Взгляд падает куда угодно, потому что сознание понимает и чувствует чужой взгляд. Худощавая ладонь подпирает щеку, показывая соседу русый затылок. До тех пор, пока неловкость и раздражение не накрывают Женю с головой. Он поворачивается и застывает. Взгляд зелёных глаз совершенно точно направлен на него. А их обладатель разлегся на парте, сложенные руки используя подушкой. И улыбается. Не ртом, а.. глазами. Такими яркими и живыми. —Что нужно? - вырывается уже подсознательно, из-за чего сосед улыбается уже не только взглядом, но и уголки его губ приподнимаются. —У тебя руки красивые. - Дунайский не только удивляется, но и пугается. Ему кажется слегка, но парень напротив тихо смеётся и отворачивается к двери, из которой уже выходит декан. В тот день он больше и не сказал ни слова. И не смотрел больше. Женя не особо слушал преподавателя, думая о своём, иногда поглядывая на свои руки, и не найдя ничего особенного, лишь фыркал, отворачиваясь к окну. С тех пор, так и привязалось. Сначала Женя везде встречал его на парах, а после и работником любимого кафе. Или он просто начал замечать людей вокруг. После пошли разговоры, встречи, дружба. Они говорили часто, о разном — как будто ничего особенного, выбивающегося, лишнего. Когда Лёша чаще и чаще выдумывал выковыристые вопросы, чтобы Женя снова и снова, долго и развернуто отвечал на них. Порой правда важные, а порой совсем дурацкие. И Донскому нравилось слушать интересные Женины размышления. Когда Женя подцепил простуду, и когда Лёша через несколько дней заехал, заехал домой, и помимо конспектов, завёз коньяк с кумватами, на которые спустил последние остатки степендии. Когда впервые совсем неожиданно задержался в чужой квартире из-за внезапного сильного ливня; когда они в этот же вечер ужинали вместе — странным сочетанием пельменей и чая с этим самым коньяком. И говорили опять вроде-то о ерунде. О странных и смешных прозвищах профессоров, и даже додумывали ещё покруче, о котах и собаках, и даже о тридцати восьми попугаях. И совсем немного — о более сложном, о семье, учёбе, политике и даже будущем. Будто ходили по оголенным проводам. «—Не любят они меня. - Лёша не часто говорил про родителей. —Не ненавидят, а именно... не любят. Иногда кажется, что это даже хуже..» «—Ну знаешь.. Лев ест антилопу, но антилопа не ест льва взамен. Фактически.. вся цепочка работает в одну сторону. А у нас, людей, какой-то уроборос. Алёш, знаешь что это? Заглатывающая сама себя змея. Ну или две змеи, поедающие друг друга. Хотя эта трактовка вполне спорная...» Годы шли, а ничего не менялось. Те же разговоры, которые вроде и важные, о чём не поговоришь с кем попало, а вроде, и наоборот, слишком обычные, чтобы быть чем-то значимым. А Жене хотелось чтобы менялось. Чтобы что-то значило, куда то двигалось. Один из тысячи вечеров. Солнце заглядывает на маленькую кухню, передавая приветы, чтобы вновь уйти на покой. Окно открыто, слышен гул детей во дворе. Скоро начало пятого курса, а после и вовсе полная взрослая жизнь. —Надо курить бросать. - лениво протягивает Лёша, развалившись на стуле. —Бросим, не бухти. - - Женя тушит окурок о край стола, бросая в потресканную чашку. —Алёш, а помнишь как мы первый раз заговорили? - спрашивает невзначай, будто про погоду. А та, правда, ничего такая.. —Ой, Женек.. - тянет, расплывается по кухне, вытягивая ноги. —Я уже ничего не помню. Я что-то обидное говорил? —Нет, просто.. Ты сказал, что у меня красивые руки. —Руки? Ну, не соврал, они у тебя крутые. —Ты серьёзно? Какие в жопу.. В смысле.. Я имею ввиду.. Почему ты так считаешь? —Ну, знаешь.. Обычно такие руки у художников? Музыкантов? Не знаю. Я, когда я увидел тебя, подумал ты кто-то из них. Мне правда нравятся твои руки. - Лёша улыбается. Полностью. Уголки губ приподнимаются вверх. Друг делал так не часто и не всем. Женя молчит, не решается, но после, быстро спрашивает. —Тебе нравится только мои руки? - Лёша молчит. Правда обдумывает вопрос или то, как лучше послать. Грубо или более проницательней? Не посылает. —Ну, знаешь, Женек. Не только руки. Мне весь ты нравишься. - кивает головой и смотрит в окно. —Вообще «нравишься» - слово хорошее. Потому что вроде подтекстов много, а вроде и не к чему не обязывает и не напрягает. Почаще бы люди признавались друг другу в «нравишься»: это лучше, чем в любви. Вдохновляет и не грузит. —Да. - Дунайский быстро кивает, закрывая глаза. — Не грузит.. Ты прав. —Жене казалось, что веки тяжелеют. Он наклоняет голову, оперевшись о стену. Лёша смотрел в окно. Людям нравится разглядывать себя в мутных поверхностях, окнах, витринах и потухших экранах куда больше, чем просто смотреться в зеркало. В дымке скрывается всё неудачное, сглаживается острое, размываются границы. Человек сразу становится лучшей версией себя. —Жень, я что спросить то хотел.. - и замолкает, пока в умеротворенную тишину кухни не ныряет тихое «м?» —Вот ты, как я, из нашего, как все говорят, неудачного поколения, но у тебя есть откуда-то стержень. Стержень, ясное сознание и разумные мысли. Хотя при этом.. тебе сколько там лет?.. Двадцать один? А, ты меня младше на год. Хотя при твоих двадцати, ты ведёшь себя на шестнадцать, а размышляешь на все девяносто. Причём.. никак не зря прожитых девяносто. - Лёша лениво поворачивает голову в сторону друга. —Как это работает? - Женя через силу открывает слипшиеся веки, тепло смотря на Донского. —Наринэ такая же была. Ты из-за этого в неё и втрескался. - парень говорит серьёзно, и Лёша понимает это даже через пелену его улыбки. —А так.. Знаешь, остались ещё в нашем горе прожитом обществе интересные образцы. Почти люди, почти живые. - - Женя уже смотрит куда-то за Лёшу, в окно, а может и на розоватое небо. —Нет. Ты знаешь, я не об этом. И.. Давай не будем упоминать Наринэ. —Хорошо. - и бровью не повёл. В глазах отражается поток нежно-розовых облаков на более приторном небе. Дом напротив не даёт небу полностью заполнить рамки окна, но в стёклах таких же, или же похожих комнат отсвечивает уходящее солнце. Лёша смотрит прямо в Женины глаза. А в них нет никакой тибетской нирваны, нет никакой нирваны вовсе. Только безысходность и усталость. Дети во дворе бегают и смеются, пищат, кричат. На лавочках у подъезда сидят бабушки. А некоторые поливают приподъездные клумбочки. Крик птиц, летающих от крыши к крыше, и мимолетные скрипы качель. Всё это нагоняет жуткую усталость когда повторяется будто в сотый раз. День Сурка. —Поставь пожалуйста чайник.. Женя оглядывается по сторонам. Редкие машины пулей пролетают по сырой дороге. А Дунайскому, честно, кажется, что его просто вытащили за шкирку из воды; что он уже на суше, как губка впитавший в себя всё море, но всё ещё тонущий. Домой. Ещё несколько дворов и он будет дома. В сухой кухне, гостиной, где угодно, сухим. Переплетая ногами, Женя старается не наступать в лужи. Не получается. В каких-то домах уже потихоньку загорается свет, и уличные фонари освещают мокрый город. Внезапный яркий свет, от которого парень слегка дёргается, исчезает так же быстро, как и появляется. А после, где-то вдалеке, слышится грохот. Студент выдыхает. Знал он, знал, что парень тот неряшливый — заноза в заднице. Создаст проблем и не заметит. Знал, что тот погибель, смерть его. Погубит. Может, с ним он и не умрёт раньше срока, но для других будет всегда тем, возле кого вертится эта смерть. Возле которого она нарезает круги, хотя в общем-то ничего никто не нарезает. Смерть та эта сама то крепко держится за свою жизнь. И чужую тоже. —Женек! - слышится брызги луж и крик за спиной. Дунайский резко оборачивается на знакомый голос. —Ты зонтик то забыл, дурачина! - а сам бежит, как мокрый верный пёс с закрым зонтом в руке. Идиот, не больше. Но Женя улыбается. Уже окончательно запутавшиеся мокрые кудри прилипают к чужому лицу, на котором красуется широченная улыбка. Подбегает и еле останавливается перед другом. Нелепо протягивает намокший зонт. Женя сдерживая смех благодарит и неспешно раскрывает зонтик. Никого из них он уже не спасёт. —Пойдём на чай? - Дунайский приподнимает зонт. —Ныряй. —Жень.. - парень пристраивается под зонт. —Когда мы познакомились с тобой всё изменилось. - Дунайский скептично поднял взгляд на друга. —Я серьёзно! Мы общались и я начинал получать кайф! И я понял тогда, что я никогда не жил. - Женя не отводил взгляд. Лёша снова улыбается глазами. Не любит Женя эту улыбку. Не понимает её потому что. —Дурак, не неси чепухи. - смеётся Дунайский, пихая друга в бок. Ох, а смерть... она не наматывала круги. У смерти тоже сроки, тоже дедлайны, тоже проблемы. Друзья. Ей есть чем заняться. И то, что крутится то она у Жени под рукой, только делает жизнь легче. Не нужно ждать её прихода. Просто потихоньку разлагаться. А это он делает уже давно. Может, когда нибудь, она нормально придёт. И у смерти будут ярко-зелёные глаза.