Leere

Поздним вечером Шуберт прогуливался по слабо освещавшимся тусклым светом фонарей окрестностям города в поисках своего друга и нашёл его одиноко валявшегося на сырой холодной земле, поверхность которой под ослабшим телом была покрыта кровавыми пятнами. Слишком уставший, слишком измученный непосильным трудом и переживаниями, которых за последнее время накопилось неизмеримо много, Франц только с разочарованием в глазах, несмотря даже на сжимавшееся от душераздирающей боли сердце, окинул безжизненным взглядом неподвижно лежавшее в углу тело. Он и так весь на нервах. Осматривается по сторонам, пряча руки в карманах своего потрёпанного, уже далеко не нового, пальто. Не в первый раз он замечает скитавшегося по ночному городу Бетховена и всё чаще встречает его дома уже только на утро — измученного, не в самом трезвом состоянии, совсем выбившегося из сил, до неузнаваемости разбитого. Кое-как, попросив помощи у первого встречного, оказавшегося, к огромной радости, человеком чутким и отзывчивым, Шуберт вместе с ним донёс до дома находившегося в бессознательном состоянии Людвига. Поблагодарив, сказав, что большей помощи не требуется, Франц выдавил из себя благодарную улыбку, аккуратно закрывая за собой дверь и, прикрывая слипавшиеся от желания уснуть глаза, опустил голову. Спать очень хочется, но поганая бессонница не позволяет просто так упасть в кровать и провалиться в глубокий сон. Трудности и душевные терзания выматывают отнюдь не одного Бетховена. После продолжительного сна Бетховен наконец отходит от обморока и при виде тьмы кругом неохотно открывает глаза. Какое-то время бесцельно пялится в потолок, приходя в себя. Ни единой мысли в голове. Только назойливый, пугающий, но уже давно ворвавшийся в его жизнь шум в ушах. И ничего больше. От осознания этого где-то в глубине души разрастается страх, несмотря на то, что глухота сопровождает его уже в течение нескольких лет. Он обязательно найдёт в себе силы встать с постели и, не обращая внимания ни на какие недуги, победно улыбнуться, сесть за фортепиано и в порыве вдохновения написать новое произведение. Только не сейчас. Он чувствует себя отвратительно. Голова гудит, живот крутит, перед глазами пелена, от которой избавился он, встряхнув своей чёрной гривой пышных, уже седеющих в некоторых местах волос, только вот от этого ещё больше разболелась голова. Недовольно нахмурившись, Бетховен повернул голову, останавливая взгляд на тихо сидевшем за письменным столиком Шуберте, который, как всегда, непрерывно исписывал бумаги. Он всё без конца работает. Прикрыв глаза и тяжело вздохнув, Людвиг было потянулся, но тут же скривился от режущей боли в животе, жмуря глаза. Шевеление позади себя услышал Шуберт и, развернувшись, глянул на Бетховена, схватившегося одной рукой за больной живот. Неодобрительно блеснув стёклами очков, молодой музыкант поднялся из-за стола и поспешил оказаться рядом со своим товарищем. — Такие твои выходки ни к чему хорошему не приведут, — равнодушно кинул он, встав напротив Людвига, после чего сказанное только что сразу написал в его разговорной тетради и показал текст лежавшему на кровати. Бетховен, прочитав это, поднял многозначительный взгляд на казавшегося в этот момент совсем разбитого и сердитого Шуберта, нахмурился, хотел было ответить что-то, но вместо этого тут же отвернулся, слегка поджимая губы от неприятной боли. Франц развернулся, поспешив на кухню, чтобы налить воды и со стаканом в руке вернуться обратно. Увидев, что ему протягивают кружку, Бетховен дрожащей рукой принял её и, сделав пару судорожных глотков, поставил кружку на столик, находившийся рядом с его спальным местом. Да, Шуберт злился, и злился более даже не потому, что его раздражало поведение своего соседа, а потому, что он до безумия, до дрожи по всему телу, до слёз боялся за его самочувствие, за его здоровье. Людвиг снова легонько обхватывает рукой живот, крепкими пальцами сжимая одежду, смотрит куда-то вниз. Шуберт встаёт в полный рост, явно намереваясь уйти за лекарствами или собираясь позвать доктора, но его останавливает Людвиг, осторожно схавтивший свободной рукой за рукав рубашки. — Не уходи, — севшим голосом просит он, поднимая взгляд на кудрявого молодого человека. Франц смотрит в ответ в голубые глаза Людвига и на миг теряется в его глубоком, умоляющем взгляде. Слегка поджимает губы, подходя к столу и беря в руки разговорную тетрадь с карандашом. Быстро что-то пишет и поворачивает тетрадку к Бетховену. Тот пробегается взглядом по только что написанной фразе «Я позову врача», с силой сжимая в руках тетрадь, откладывает её в сторону и снова хватает Шуберта — на этот раз за руку. — Не нужно, — тихо произносит он чуть дрогнувшим голосом, совсем переходя на шёпот. — Сыграй мне что-нибудь, пожалуйста. Только не уходи. Шуберт слегка поджимает губы, с грустью глядя на Бетховена. Услышав эту просьбу, Франц до боли прикусывает язык, сдерживая наворачивавшиеся на глаза слёзы. Поперёк горла встаёт болезненный ком. Людвиг ведь всё равно не услышит его игры. Однако, отказать Франц не был в силах — он аккуратно высвобождает свою руку из чужой хватки и не спеша подходит к инструменту, за который садится и, еле слышно вздыхая, заносит кисти над клавиатурой. Раздаются первые звуки. Людвиг внимательно наблюдает за игрой своего друга, видит, как ловкие пальцы перескакивают с одной клавиши на другую, ласкают их мягкими прикосновениями и с чувством берут аккорды — но не слышит, что за произведение. Один лишь назойливый звон и шум в ушах. И ничего больше. Совсем. И сколько бы Людвиг не старался — даже низкие звуки он уловить был уже не в состоянии. Он медленно опускается обратно на кровать, укладывает голову на подушке, устремляя задумчивый взгляд в потолок. Закрывает глаза. И не замечает, как проваливается в сон — беспокойный, недолгий, но всё же сон. А Шуберт, с головой погрузившийся в игру, ласково взял последний аккорд, прикрыл глаза и опустил руки на колени. Повернулся, кидая взгляд на Бетховена. Поднимается из-за фортепиано и направляется к кровати, на которой, мерно дыша, лежал его товарищ. Смотрит. Кажется, решил вздремнуть. Франц присаживается рядом и накрывает своей едва разогретой после игры ладонью руку Бетховена. Губы подрагивают в лёгкой улыбке, а глаза намокают. Шуберт опускает голову, ласково поглаживая кончиками пальцев чужую кисть, а слёзы, которые он не в состоянии сдерживать больше, капают прямо на поверхность очков, затуманивая взор. Проснувшийся от чувства того, что кто-то к нему прикоснулся, Людвиг приоткрыл глаза, останавливая взгляд на сидевшем рядом с ним Шуберте. Видит его слёзы, дорожками стекавшие по щекам и приземлявшиеся куда-то на постель. Пальцами своей руки Бетховен обхватывает ладонь Шуберта и лёгкими, нежными прикосновениями гладит тыльную сторону. Ему так не хочется видеть его слёзы. — Прошу, мой дорогой друг, только не плачь, — произносит он, поднося находившуюся в его руке ладонь Франца к своей груди, поднимает трепетный взгляд на едва дрогнувшего Шуберта и заглядывает в наполненные слезами, чуть покрасневшие глаза. Кончиками пальцев он поглаживает бледную кожу и, не прерывая зрительного контакта, улыбается — едва заметно, но улыбается. А Шуберт, разглядывающий черты лица Бетховена, решился заглянуть в его глаза в ответ, в уголках которых скопились едва блестевшие от неяркого пламени свечей слёзы.