Четверг в филармонии

      Он был пианистом, одним из тех, кто срывал восторженные вздохи во время исполнения партии. Его влияние на нее не исключение, ее вздохи тоже. Зрительница завороженно смотрела за игрой. Скачущие по клавишам пальцы гипнотизировали, и она сознательно поддавалась этому, попутно впадая в сторонние размышления. Ее жизнь — череда размеренных событий, в которой визиты в местную филармонию были выверены с переменной точностью. Годы дали ей смутное, почти интуитивное понимание, в чем она действительно нуждается. Хоть живая инструментальная музыка не была столь же необходима, как свежий воздух или время в кругу друзей, она была одним из пунктов списка "это мое". Она переносила ее на пару веков назад и вводила в приятное оцепенение.       Салюты аплодисментов, волна за волной накрывающих зал, вернули ее на землю. Второе появление дирижера, и вот, труппа уже скрывается в закулисье. Она знала, что благодарность, выказываемая ведущему музыканту вечера, поощрялась. Поэтому, найти помещение, в котором он мог находиться, не составило труда. Получив указания о местонахождении гримерной от добродушной седовласой работницы зала, она поднялась на второй этаж. Найдя дверь с надписью "Служебное помещение 2", она помедлила в попытке справиться со участившимся дыханием.              Пнув несколько раз носком правой лодочки каблук левой, она выровняла спину и излишне громко постучала. Позолоченная ручка двери поддалась не сильному нажиму, и она заглянула внутрь. Музыкант сидел на резном стуле из темного дерева спиной к двери. Она узнала его по темно-синему смокингу и растрепанным в течение экспрессивной партии угольным вьющимся волосам. В конечном счете, она не первый раз видела его за инструментом. Сложно спутать.       — Простите... Я сейчас была на вашем выступлении и хотела бы лично поблагодарить вас за него, — голос ее на удивление не колебался. Находясь в том же положении, он обернул на нее лишь голову и поднял глаза. Ей не удалось прочитать его взгляд.       — Рад, что вам понравилось, — музыкант поднялся со стула и поравнялся с ней. Она отметила его карие глаза. Сейчас они казались настолько яркими, что она была удивлена, что не заметила их прямо из зрительного зала. — Хорошо, что вы зашли. Иначе бы я никогда не узнал, что Мусоргский дается мне не так уж и плохо. — Его искренняя, но не слишком широкая улыбка придала ей сил.       — Неплохо — это через чур скромно сказано, — она вернула ему улыбку и немедля продолжила. — Ваше обращение с инструментом... Оно завораживает. Мне даже сложно представить, с какой скоростью двигались ваши пальцы.       — Кажется, последние пару десятков лет, я только и делал, что играл. Им ничего не оставалось, как начать двигаться быстро, — он поднял кисти рук в воздух, развел пальцы в стороны и сделал ими волну. Ей кажется, или его улыбка стала шире?       Речь его была размерена, будто он не спешил ни к коллегам, ни домой к гипотетической семье. Но откуда ей было знать, как было на самом деле. Да и нужно ли ей знать? Она же зашла ненадолго. Во время его взмаха руками, ее будто приковала манера движения длинных пальцев пианиста. Сейчас ей казалось, что это — самая обескураживающая часть тела на свете. Что может быть притягательнее мастерства совмещенного с высоким искусством? Ее взгляд то падал на его кисти, то возвращался к карим глазам. Она невольно подалась вперед. С каждым движением ее бравада спадала, а нервозность, которую до этого скрывал адреналин, начала физически проявляться. Секунда промедления — и она на это никогда не решится. Еще полшага, девушка поднимает правую руку музыканта своей и аккуратно касается губами тыльной стороны ладони. Ее веки закрыты в благоговении перед этим человеком. Мгновение, и ее губы на пару мгновений замирают поочередно на костяшках и первой фаланге пальцев. Без резких движений, будто находясь в невесомости, которая не позволяет к себе излишней грубости, она прерывает касание и поднимает глаза на пианиста. Точка невозврата пройдена, личные границы нарушены. В глазах темнеет, и до ее сознания долетают тошнотворно карие обрывки осознания, что только что произошло. Оглушающая тишина только подталкивает ее к саморазрушительным выводам. Больше нет невесомости вокруг них, она одергивает руки.       — Я не хотела, простите. Вернее, я не знаю, что на меня нашло. Я лучше пойду.       Развернувшись к двери, она в неровным шагом, то и дело срывающимся на бег, удалилась. Дверь закрылась неслышно, толи от того, что она старалась не причинить ему больше никаких неудобств, толи он просто не услышал хлопка из-за накатывающего звона в ушах.       Отойдя от оцепенения, пианист мгновенно прижал руку к брюкам, а потом развернул ладонью на себя. Только сейчас он понял, что все время, когда она была в гримерке, он стоял без движения. Сейчас, опустив голову, он бездумно сканировал линии на ладони. Это длилось недолго. Его взгляд то и дело проскальзывал по контурам кисти и падал на пол. Музыкант простоял так еще несколько секунд, потом взял пальто с вешалки близ двери и вышел из гримерной.       В здании филармонии более не было многолюдно. Его шаги отдавались эхом, но услышать их отзвук ему было не дано. Мысли о случившемся преследовали его до самого выхода. Даже если бы он знал, что она собиралась сделать, смелости отдернуть руку у него бы не хватило. Нужно быть либо до костей черствым, либо совершенным глупцом, чтобы прервать столь отчаянный порыв благодарности.       Свежий воздух пахнул в лицо, будто завершая акт. Единственное, что останется от камерной сцены, происходившей сегодня в его гримерной — легкая дрожь его пальцев, не дающая ему вставить ключи в зажигание.