Выбор есть

      — Ладно, живи, — отмахивается девица-полулидер и грохается обратно на мягкий стул. Тот скрипит, и проворачивается слегка влево, будто бы намекая, что Мэрика видеть его не рада совсем. Девчушка же утыкается взглядом в лежащие на столе бумажки, щурит глаза, в попытке разглядеть что-то в синеватом освещении кабинета, которое она, как и самого Даби, старательно игнорирует.       — Чо у тебя тут так по-гейски? — Даби злобно фыркает, наваливается на стол, легким и незаметным движением руки скидывая пару листков. Так, из вредности. Девица в кои-то веки поднимает колючий взор синих глазок, которые она закатывает настолько, что аж ресницы подрагивают. Игнорировать продолжает специально, наклоняется за павшими в неравном бою бумагами, и лишь после этого возвращается к нему, экспрессивно изгибая бровь. — Ну, — Даби резко щелкает пред ее глазами, а та не моргает даже, будто ожидала. — Свет голубой.       — Верх остроумия, — выжидает секундную паузу, цикает устало. — Свет не голубой, а синий. Чтобы ты спросил, — чеканит все разом, не вдыхая не глотка воздуха. Даби замечает что воздух в комнате действительно тяжеловат, вдыхается с трудом. Мэри же отвлекается вновь, в попытке выровнять одну из бумаг пару раз встряхивает ее старательно.       — Я и спросил, — тянет гнусаво, специально раздражающе и почти-элегантно пристраивается на углу стола прикрывая полами длинного горелого по краям плаща половину всего-важного, и гремя недавно прикреплёнными булавками о дешевое лакированное дерево. — Отвечайте, раз уж на то пошло, Госпожа-Лидер, — и щурится ехидно, запрокидывая голову.       — Потому что ты заебал, — она вскидывает палец, не давая перебить себя. — Не договорила, — мимоходом поясняет, и Даби кивает понятливо. — Заебал колоться в моем кабинете. Я серьезно, —прикрикивает на шипящий смешок она.       — Да ладно, — вскидывает руки Даби и на ноги вскакивает, проворачиваясь на пятках. — У нас тут ну, понимаешь, — хихикает он с упоением и ухмыляются. Скобы на уголках рта противно скрипят, разъезжаются. — Зоопарк целый! — Мэрика с протяжным стоном ударяется лбом о стол в полной безнадеге. — Нет ты дослушай, ну же, — он неожиданно хлопает ладонями по столу, заставляя девицу вздрогнуть. — Кто у нас здесь есть, — Даби руку с оттопыренными пальцами вскидывает. — Ящерица в нашем зверинце имеется, — загибает с ухмылкой первый палец. — Ебнутая та уж очень смахивает на летучую мышь, они же кровь пьют, да? — девица из-под приопущенных век на него смотрит, да с презрением таким, что на дрожь аж пробирает.       — Биологию ты прогуливал, да? — поджимает уголок губ. — Ах точно, сколько там классов обучения? — закатывает глаза, и продолжает, не надеясь на ответ. — Не летучая мышь, комар уж тогда, — Даби в ответ лишь отмахивается быстро-быстро.       — Один хер! Так вот, — хмыкает он вновь горелыми руками в край стола упирается, и почти к самому лицу Госпожи-лидера наклоняется. — Решил я, знаешь, что для полного веселья нам не хватает только, — он выдерживает секундную паузу, пытаясь заинтересовать совершенно незаинтересованную девчонку. — Крокодила, — он заливается счастливым смехом, наблюдая как ровные брови его собеседницы медленно к переносице ползут. Она дует губки, на секунду становясь очень похожей на кое-кого.       — Всё, иди, иди отсюда, — шипит она и прикусывает губу. Даби вскидывает руки и поворачивается, действительно намереваясь послушно выйти. — Хотя нет, стой, застынь на месте, — прихлопывает ладошкой по столу. Не сильно, но громковато. — Нет, я понимаю эти кретины из АРИС, которые так и не принимают свое поражение, а еще думают что я полная дура, которая не понимает что все их наводки — идиотская ложь! — она импульсивно взмахивает рукой, смахивает всё со стола, и неудачливые бумажки в который раз совершают полет до пола. — Кретины гребанные, — добавляет под конец устало откидываясь на спинку стула, прикрывая глаза. — Но ты то, ты! Мы работаем вместе.. Сколько там? Месяцев семь? — Даби лишь плечами жмет и щурится. Синие освещение конкретно давит на мозги. — О присутствие адекватности в твоей голове я уже даже не задумываюсь и не заикаюсь, но, блять, я надеялась что за эти вроде-бы-семь-месяцев ты понял, что если тебе говорят «Не палиться» означает «Не взрывать ебанные машины, и не жечь траханные леса». Прохождение по стелсу, не слышал, нет? — она жмет руки в кулаки.       — Так вот в чем дело, — Даби потягивается на ходу, плюхается на неудобный диванчик у входа, закидывает ноги в массивной обуви — на которой столько ремней, что даже расстегивать лень — на обитый тканью подлокотник. Мэрика на подобное презрительно морщит нос, но вежливо помалкивает. — Стелс-то стелс, но горело оно так, ммм, — тянет мечтательно прикрывая глазки.       — Горело оно у него. Сука, — чуть ли не выплевывает. — Невозможно со всеми вами, мразями. Нет, я серьезно завидую себе из кривых и посредственных фанфиков, вышедших из-под пера десятилеток. Там у нас, видишь ли, не Лига, а дружная любящая друг друга семья, с взаимоуважением, и всем таким, — она складывает ладошки вместе, и улыбается подрагивающими в отвращении губами, укладывая щеку на сложенные руки. — Очаровательно, не находишь? — Даби в ответ рвотный рефлекс имитирует.       — Фу, — прыскает он морща нос. — Чо ты читала это вообще? Фанатеешь по сопливым девчачьим историям?       — Фи, ну уж нет, — спокойно бросает в ответ. — «Знай своего врага в лицо, и то, что о нем думает общество». Тут та же тема, только с самим собой. Хотя знаешь, находятся среди этой писанины интересные экземпляры, к примеру знаешь, есть один про тебя, — противно лыбится она. — БДСМщина про тебя и Старателя, серьезно, и написано хорошо так, готова аплодировать автору стоя, — она прерывается неожиданно, прикладывает ладонь ко рту, заходится в сухом кашле. Второй же рукой она за голову хватается, склоняет сама себя к столешнице. — Таблетки. Тумбочка. Верхний ящик, — чеканит она разом хриплым голосом, и ударяется лбом о стол, в бессилии протягивая руку вперед ладонью вверх. Даби смотрит внимательно, не двигаясь с места. Все так же расслабленно на диване лежит, лишь слегка голову запрокинув, чтобы видеть происходящее. Умрет не умрет, умрет не умрет? Но та лишь пару раз сжимает разжимает руку. Даби продолжает полулежать спокойно ровно до того момента, как кашель уважаемой Шигараки-сан не становится уж слишком предсмертным.       Не смотря на тяжелую обувь Даби на пол спускается почти бесшумно. Годами вырабатываемые привычки так просто не забываются. Подходит он медленно, отталкиваясь от пола лишь мысками. На стол любезно кидает поблескивающий блистер абсолютно мерзких на вкус — но эй, не то, чтобы он пробовал — таблеток. Шигараки-сан с хрустом выдавливает таблетки четыре, не думая и не смотря, в рот окровавленной рукой закидывает старательно пережевывает, дура. В голову так и лезут воспоминания о примерзком вкусе гадких пилюль. Закидываться несколькими десятками таблеток снотворного и то приятнее.       — Сама значит, шпыняешь меня за то, что я кидаюсь весьма нехуевой дурью, а от таблеток-то твоих эффект тот же, — Даби усмехается, натягивает на лицо глумливую ухмылочку. Не врет на самом деле, от таблеточек Госпожи-Лидера нехило так вставляет.       — Ты жрал их, — наконец поднимает голову, утирая рот тыльной стороной ладони. Не спрашивает, утверждает. — Наркота и мои таблетки разные вещи. Разный смысл, Даби. Не советую их есть, реально, сама не знаю что в них и зачем, — она отмахивается, пряча блистер в задний карман джинсов. На ноги поднимается слегка покачиваясь, ухватывается рукой за угол стола. — Их делал Гараки-сан, так что я уверенна, они, как минимум, отравлены.       — Тогда, — Даби руку вытягивает. Делись мол. — Еще лучше, — скалит неровные желтоватые зубы.       — Ой, — Мэрика отмахивается, и вместо того, чтобы любезно отдать ему таблетки, вкладывает свою руку в его, заменяя опору в виде стола. — В ванной иди топись, раз хочешь так.       — Не, — фыркает он и перехватывает второго Лидера поудобнее, за талию. — Пробовал, не очень, не понравилось вообще.       — Как хочешь, — слегка жмет плечами, и на ноги более уверенно встает. — Как хочешь, — под нос задумчиво бормочет повторяясь. — Знаешь Даби, — она зевает, делает пару шагов вперед и резко оборачивается, взмахивая растрепанными и волнисто-кудрявыми, вероятно так и не отутюженными с утра, волосами. — Работа, вероятно, идет куда?       — Нахуй? — выгибает бровь, пытаясь угадать чужие мысли.       — Нахуй, — кивает Мэри. — Потому что с тем, что мне притащили, работать невозможно. Мне потом еще, вероятно, беседу с этими уродами из АРИС проводить, вдалбливать им в головы что я не дура, и понимаю, что они мне в лицо пиздят. Поэтому, предложение на миллион! — она хлопает в ладони громко, хлопок эхом отражается от полуголых стен, да неприятно так, будто пощечина. Так, будто бы не рука об руку ударили, а по голове, по самому мозгу. — Курить пошли, — она вновь разворачивается, не дает разглядеть свое лицо.       — Так это не на миллион, — поджимает губы Даби, но все равно подходит поближе, любезно открывает дверь перед чужим лицом, пропуская в кабинет немного свежего воздуха и нормального света. — На десятку максимум.       — Не хочешь — как хочешь, говорю же, не заставляю, — она очень по-ребячески показывает язык. Прихватывает стоящую у порога обувь и на ходу обувается.       — Эй, я же не отказываюсь! — Даби догоняет ее не торопясь, прогулочным шагом и пихает локтем в бок. — Сиги с тебя, зажигалка, — он поднимает палец, поджигая небольшой огонек на дистальной фаланге. — С меня, — и красивым движением руки тушит огонь.       — Обмен не равноценен, — задирает подбородок, и пару прядей с лица спадают назад, открывая вид на некрашеное лицо, и бледные-бледные, почти невидные веснушки. — Потом вернешь, — она возвращает тычок локтем под ребра.       — Может быть, — Даби на всякий случай отскакивает подальше, и мерзко хихикает. — Короче, по поводу того, что ты раньше сказала, — он чуть ли не спотыкается на лестнице, запинаясь о ковер, но равновесие всё же удерживает, ухватываясь за блестящие перила. — Я вот давно думал, чо для человека морально тяжелее, когда его сын трахает его, или когда он трахает своего сына? — Мэри давится воздухом в возмущении, а потом качает головой думая о чем-то своем. — Не, типа если ты не знаешь что это твой сын, а потом..       — Не продолжай, — останавливает его жестом руки. — Почему ты вообще об этом думаешь, а?       — Потому что планы, планы Госпожа-Лидер, — Мэрика морщит нос в отвращении.       — Тогда, когда ты трахаешь своего сына, — понуро отвечает она, перепрыгивая через пару ступенек. — на этот раз Даби задумчиво морщится и молчит целый лестничный пролет.       — Не, я не хочу, чтобы он меня трахал.       — Блять тогда, — она прерывается на середине, глубоко вздыхает несколько раз успокаиваясь. — Ладно, забудь, — она, как и была в легкой футболке и черных джинсах выскакивает за входную дверь, в холод начала весны, и топает дальше, к забору, абсолютно игнорируя удобные ступени совсем рядом со входом. На половину талый и сероватый снег противно хлюпает под ногами, пачкая новую обувь и своими брызгами долетая до полов удобного плаща. Низкие же кроссовки Фэйтон мокрые полностью, как и края длинных джинсов, но та будто бы не замечает, и уверенно дальше идет, точно к своей цели.       — Хочешь заболеть и от работы законно косить? — приостанавливается рядом с ней, облокачиваясь о железные прутья красивого забора. — Уважаю.       — Мне не холодно, Даби. Температура тела, помни, — она запускает руку в передний карман, и парочкой пальцев вытягивает мятую упаковку с побитыми углами.       — Точно, — артистично брови поднимает. — И в воде ледяной плескаешься.       — Она теплая, — нечетко произносит, зажимая сигарету в губах, и потягивая одну ему.       — Тридцать четыре градуса, — перехватывает двумя пальцами а чужую любезно подпаливает.       — Говорю же, теплая, — щерится она. — Капсулу лопни! — прикрикивает она сразу как он свою поджечь намеривается.       Стоят они так несколько минут, отчаянно прикрывая сигареты от нещадного холодного ветра. Идиотский ветер заставлял табачные изделия быстрее тлеть, не давал спокойно постоять. Но хотя бы огонь Даби так просто не тушится, и поджигать новые — не проблема.       — Ладно, — она выдыхает дым. — Раздевайся.       — Прямо здесь? — игриво подмигивает Даби. — Я-то не прочь, но отморозим все к хуям, — посылает воздушный поцелуйчик.       — Фу, ну уж нет, — щерится она и отмахивается. — Раз так волнуешься, за меня, — обворожительно моргает. — Плащ отдай, сам от причуды грейся. За грязные намеки, — она вновь подбородок задирает.       — Ишь, грязные намеки у нее, — передразнивает ее Даби, но плащ все же стаскивает. Не критично.       — Слушай, — начинает Мэрика спустя еще пару минут, и скидывает на землю уже третий окурок, втаптывает его в остатки снега. — Ты же у нас, короче, спец в таких вопросах, — Даби вскидывается с интересом. — У меня подруга одна есть, и в общем, — она озирается по сторонам и за еще одной сигаретой в карман лезет, хлопая большими глазками в просьбе поджечь.       — Вау. Друзья, у тебя? — она игнорирует, продолжает бесстрастно.       — Она спрашивала у меня по поводу одной ситуации. У нее есть неродной старший брат, и родной младший, — злодей кивает обреченно. Советы раздавать, так советы. — Причем, важно, о своем мнимом родстве знают только она, и ее брат старший, — она сглатывает. — Не родной, — Даби кивает еще раз. История звучит как-то неправильно, будто девица на ходу выдумывает как что-то скрыть, недоговорить, утаить. Мэри говорит обычно прямо, сразу лицом в проблему тычет, сразу же вопросы задает, а не как сейчас. Вот что не так. Вот что не как обычно. — А о младшем она сама знать не знала, и помнить не помнила. А брат ее старший подавно.       — Быстрее давай, — непонятное чувство противно опаляет языками пламени изнутри. — Чо конкретно? Может я и не спец, — он наглядно зевает.       — А ты дослушай! — огрызается зло. — Быстрее так быстрее, — она тяжело и непривычно сглатывает. — Трахаются они. Брат ее старший, который на деле ей просто друг, и младший, которого она ни в жизнь не видела, — Даби присвистывает. — Инцест это или нет, а? Подружка эта просто.. Давно думает.       — Как эксперт заявляю, — он наклоняется ближе, в очередной раз за сегодня подмечая россыпь блеклых веснушек, так удачно не замазанных сегодня тоналкой, и как самый главный секрет на свете шепчет: — Это не инцест, — и злобно смеется, отшатываясь подальше случайно. — А вот если б я со своим отцом, — он прикрывает глаза подрагивающими веками. — И откуда у тебя такие развеселые подружки, познакомишь? — хищно облизывается.       — Нет, — отрезает она. — Я бы на ее месте, — она окидывает его презрительным взглядом. — Не познакомилась с тобой.       — А жаль, — качает головой и опять к забору приваливается. У него тут дела, видите ли. Он опять переводит глаза на сосредоточено ковыряющую носком кроссовка Мэри. У той темно-синие корни волос уже давно не крашенные, сами прядки не уложенные, вихрятся по-глупому. Даби хмурится. — Кудри, — поджимает губы. — Веснушки, — подхватывает девчонку за подбородок. — И волосы темные, — Мэри глаза отводит, вновь хмурится и губу прикусывает. — А еще наличие неродного старшего брата, — заключает он. — И личико недовольное-недовольное, — она резко отстраняется, тряся головой. — Сама себе подруга, да?       — Почему твой мозг работает только в ненужные моменты, — она скалит на удивление ровные и островатые зубки.       — А я-то думаю, кого мне напоминаешь, — он подкрадывается со спины, уйти не дает, заключая в кольцо из рук, укладывает подбородок на чужое плечо, и дуя на смешно подпрыгивающие кудри длинных волос. — Или кто мне напоминает тебя, — под конец тянет губы в широкой ухмылке прямо у самой шеи.       — Не похожи, совсем не похожи, — она с места не сдвигается, лишь голову склоняет и руки в кулаки стискивает. — Он похож на отца, очень похож на отца. Моя крикливая сука мать всегда говорила, что я похожа на нее, — она резко руки поднимает, прикрывает ладонями уши и головой мотает.       — Дэди ишьюс? — все же вворачивает он пару английских словечек и выпускает Лидера из кольца рук. Она ежится, и кутается посильнее в черный плащ, который ей явно великоват. — Или мами ишьюс, м? — ухмыляется уголком губ, а у Мэрики губы в обиде подрагивают, она разворачивается быстро, на месте, и почти бегом удаляется в здание, так и оставляя Даби стоять там же, у ворот.       Тот вздыхает почти-тяжело. Теперь мириться придется, а это сложнее чем с братом младшим нянчится — что, к слову, ад сущий. Всегда шею ему свернуть хотелось, чтобы под пальцами так и почувствовать, как чужая трахея хрустит. Чтобы увидеть, как тот задыхаться будет в плаче. Чтобы увидеть лицо отца, матери. Чтобы увидеть-увидеть-увидеть. Один раз он даже пальцы на чужую, такую тонкую шею уложил, но так и не решил, поджечь, или просто сдавить, насладится. А потом вернулась мать, так и не дав сделать ничего. Как и всегда.       Его наконец дрожь от холода пробирает, приходится собственное тело отогревать причудой. О отданном плаще не жалеет, может Госпожа-Лидер в кои-то веки отогреется, и температура тела в тридцать градусов всё же поднимется? Ветер поднимается еще сильнее, и Даби невольно еще раз ежится. А ему еще и геройскую-птичку ждать.

***

      Изуку делает еще несколько глубоких вдохов и выдохов, и в очередной раз перекладывает руку на ручку входной двери. Приятное тепло от красного с мехом плаща растекается по всему телу успокаивая, и он по сильнее пальцами другой руки впивается в ткань. Чувство непонятной паники подступает к самому горлу, сдавливает своими тонкими кривыми пальцами до противного хруста. У него все каждый раз перед глазами плывет, когда он только задумывается о том, чтобы выйти. А Томуры нет. Он еще одну попытку предпринимает, но отшатывается резко, обратно к стене. И, к слову, очень вовремя. Та распахивается с оглушающим грохотом, закрывается так же с хлопком. Мэри заскакивает в помещение и скидывает рваный черный, явно не ее плащ на пол со злостью, подцепляет ногой и откидывает к стене. Вперед не смотрит, противно носом шмыгает и губы до белизны прикусывает.       — Как неожиданно, — шипит она так глаза и не поднимая. — Видеть тебя тут, — чуть ли не ядом плюется. Запястьем зачем-то лицо протирает, и вздыхает прерывисто.       — Да, — Изуку щеку изнутри прикусывает, и в отвращении хмурится. — И тебя, — воспоминания о чужих недавних словах Мэри лезут в самый мозг червями странных мыслей. Девица-Фэйтон будто знала что-то, чего остальные не знали, не помнили. Будто знала что-то о нем самом, что-то такое, чего даже он не помнил. Собственная память ворочалась неохотно, выдавая ему лишь привычную цепь воспоминаний. Ту, в которую он верил. Ту, что рассказал ему Томура. Томура не врал, ни в коем случае, а значит и вспоминать Изуку больше нечего. Нечего же? — Что ты имела ввиду? Те слова позавчера, о чем ты говорила? — почти ушедшая Мэри оборачивается, и Изуку подмечает красноватые глаза, и аловатый, вероятно от холода на улице, нос.       — У меня нет времени говорить с, — она протягивает последнюю букву как-то неприлично долго. — Тобой, — уже было ступает на первую ступень лестницы, но вновь замирает. — Хотя знаешь, — на лице у нее ухмылка мелькает. — На редкость дерьмовый день у меня, даже, — она слово выделяет интонацией. — Ты, сделать его хуже не сможешь, — спускается, подходит к нему быстрым шагом и жестом в сторону кухни указывает. — Идем, отвратительный ребенок.       — Пойдем, мерзкая девица, — ответно язвит он, слегка обгоняет, будто свою важность доказывает, и первым в помещение кухни заходит. Один из стульев с мерзким скрипом проезжается по полу, спинкой врезается в него с намеком, садись мол. Мэри смотрит с ехидством. Ростом она почти с Томуру, вот и смотрит на него сверху вниз, и он все же садится на предложенный стул.       — Знаешь, чего я понять не могу, — она спиной к нему поворачивается, а голос у нее дрожит. Толи на гране слез, толи нервного срыва. А может и всего вместе. — Почему ты, — какой-то из ящиков с тихим шуршанием выдвигается, Мэри своим телом прикрывает, на дает разглядеть что достает. — Почему ты? — Изуку даже со спины видит, как у нее руки трясутся, а в них поблескивает что-то. Дергается он испуганно, пока глаза слегка не щурит, не присматривается. Ложка. Всего-лишь ложка.       — Что я? — он дерзковато подбородок задирает. Он имеет право. Имеет. Он важнее. Точно.       — Просто. Почему ты? — она оборачивается наконец, а зрачки у нее суженные чересчур. — Всегда ты, — сглатывает она и несчастную ложку сжимает в кулаке. — Томура выбрал тебя, — Изуку чувствует как в груди что-то жмет больно-больно. — Жизнь выбрала тебя, — от неправильности чужих слов тянет придушить девицу. Заставить ее чувствовать тоже, что и он сам. — Даже, — у нее губы в ухмылке фальшивой подрагивают. — Даже, — у нее ноги подкашиваются, и она медленно, пока не упала окончательно, по кухонным ящикам вниз скатывается, лопатками упираясь в них. — Отец выбрал тебя. Почему, Мидория Изуку?       — Причем здесь мой отец? — он вскидывается резко. Мерзкий ком желчи бурлит прямо в горле. — Прочем здесь.. Всё это, — глаза щиплет слишком предательски. Его отец? Выбрал его? Его отец? Его?       — При том, что ты, Изуку Мидория, ебанный мудак! — почти взвизгивает. — Ты жалуешься на свою жизнь. Свою жизнь! Ты гиперболизируешь, ты истеришь, ты делаешь то, на что у тебя нет прав, никогда не было.       — У меня не было? — вскакивает он неожиданно даже для себя. Теперь уже он сверху вниз на нее смотрит. Как на жалкую, недостойную. — У меня?! Ты единственная здесь кто ведет себя, — он в омерзении морщится. — Так. Это у тебя есть все, не так ли? Всегда было, да?       — Зато я не веду себя как истеричка, привлекающая к себе внимание! — она в него пальцем тычет. — У тебя была своя жизнь! У тебя была любящая семья! У тебя было детство! У тебя был, — он втягивает воздух через зубы. — У тебя есть. У тебя есть Томура. Мой Томура, — Изуку так и чувствует, как собственный взгляд стекленеет. Голова собственная кружится, тошнить начинает нещадно. Семья? Жизнь? Детство? Он задыхается в собственных словах, мечется между фразами в своей голове. Будто рвется на части в самой душе. Семья? Жизнь? Детство? Томура? — Твоя мать такая чудесная, — она обламывает собственные ногти о кафельный пол. — Твоя жизнь такая чудесная, — выплевывает она, смотря лишь в пол. Не на него.       — Нет, — он цедит слово с трудом. — Нет, — повторяет он так же. — Ты ошибаешься. Ты ошибаешься. Ты ошибаешься. Ошибаешьсяошибаешьсяошибаешьсяошибаешься, — слова в непонятое повторение переходят. Слова выговариваются сами. Говорит не он. Не он. — Почему Томура? Почему ты? Почему. Почему так?       — Потому что, Мидория Изуку, — она лазурные глаза на него поднимают, что неправильно блестят в оранжевом свете на удивление старых ламп. — В отличие от тебя, неблагодарный мальчишка, у меня нет ничего. Ничего кроме моего, — у нее мышца на лице дергается. — Моего брата. Моего старшего брата. Моего Томуры. Потому что у тебя есть все. Потому что ты, ты виноват во всем. Ты отнимаешь у меня все, абсолютно все. Опять. Снова, — Изуку на месте застывает. Изуку так и хочется усесться перед ней, встряхнуть ее за плечи. Заставить-заставить-заставить извиниться. — Ты считаешь, что это у тебя все плохо? Ты считаешь, что это ты один такой несчастливый? — она тянется вперед, ухватывает его за лодыжку и вниз тянет. На самое дно. — Я труп Изуку. Я ходячий труп Мидория. Я мертва, мертва Изуку, — она фанатично говорит, не прерываясь. Она в пол смотрит. Она в ногу все сильнее впивается. — А ты живой. Ты дышишь. Ты существуешь. Ты имеешь свое мнение, — Изуку крупная дрожь берет. Девица сумасшедшая до мозга костей, а пальцы ее действительно почти трупным холодом обжигают. — Ты отнимаешь у меня все.       — Да при чем тут я! — он ногу вырывает, а ногти Мэри противно шкрябают по ноге. — Томура это единственное, единственное что у меня есть. Томура это единственное, просто единственное, — он все же тоже на колени грохается рядом с ней, заставляет упавшую лицом вниз Мэри обратно голову поднять, в глаза ему взглянуть. — Знаешь, ты права, чертовски права. Я действительно не помню почти ничего. Я действительно не хочу помнить ничего. Потому что то, что я помню, — истерика замещает собой рассудок, здравый смысл. Истерика пожирает изнутри. Взрывается внутри. Остается ожогами на коже. На коже запястий. На шее. На ногах. Бедрах. Одежда будто вновь запахом гари пропитывается, он будто окутывает его вновь, выбивает все из головы сильными ударами. По животу. По затылку. В тех местах, где заметно не будет. Изуку вкус желчи на языке чувствует. Изуку чувствует вкус собственной крови. — Потому что почти единственное что я помню, — он сглатывает, пытаясь убрать фантомный мерзкий вкус. — Это темноту, кладовку в школе и своего, — только в этот момент замечает что собственная рука лежит на плече у зареванной девицы, сжимает сильно. Смотрят они друг другу в глаза прямо. В души. — Друга детства. Друга детства, который хотел показать мне, где моё место. Друга детства, который хотел показать, где место всем беспричудным, — глаза Мэри расширяются медленно-медленно. Та, кажется, не дышит. А дышала ли когда-то? Собственный голос неожиданно дрожать перестает, в горле окончательно пересыхает. Изо рта вылетает лишь сухой факт. — Друга детства, который трахнул меня в той школьной кладовке, — руку он разжимает неожиданно. Отпускает чужое плечо на свободу. — А потом я встретил Томуру. Поэтому. Поэтому Мэри Фэйтон. Поэтому Шигараки Томура, это все что у меня есть. Потому что он помог мне. Потому что он — это все что я помню, — Мэрика застывает с приоткрытом ртом и застывшими слезами в глазах. Мэрика Фэйтон застывает вместе со временем.       Через пару секунд отмирает лишь она, не сам Изуку. Встает на ноги качаясь, отходит ко входу и резко выключателем щелкает, погружая кухню в полутьму. Изуку глаза прикрывает, а когда открывает наконец, кухня погружена в приятный фиолетовый свет от витающих под потолком дрожащих шариков чужой причуды. За спиной его тяжелый вздох раздается.       — Хочешь кофе? Я отменный делаю. Пенку красивую умею. А если в молоко перед взбиванием сахара добавить, вообще волшебно выходит, — у Мэри голос становится мягким каким-то, почти добрым. Изуку оборачивается, натыкаясь на улыбку, вялую-вялую, совсем уставшую. Он кивает. — С пола поднимись, он холодный, — злобная мешающая ему все это время девица ведет себя неожиданно вежливо, мягко. Пурпурные шарики энергии под потолком кружат в непонятном танце, успокаивающе гипнотизируют. Изуку на руках подтягивается, присаживается на ранее покинутый стул, и вновь голову задирает, наблюдая за неожиданно красивой причудой. — А теперь, Изуку, не перебивай меня, и дай мне рассказать мою версию событий. Послушай, Изуку, как всё, было на самом деле, и помни кое-что, всё, что скажу я сейчас — слова не мои. Весь рассказ, это то, что рассказал мне Томура примерно полтора года назад, — Изуку голову на сложенные руки укладывает, а Мэри оборачивается и мягко улыбается, подмечая заинтересованно блестящие глаза. Вокруг нее возгораются еще с десяток «капелек» причуды, и она, легким движением руки, отправляет их кружить вокруг него. Спокойный и усталый голос ее льется в уши, убаюкивает. Она какой-то родной кажется. На маму похожа. И Изуку Мидория вздыхает последний раз, готовясь слушать.