Танцуй!

      Внутренний голос кричит: «Танцуй!». И Усопп танцует, балансирует на ходулях над пропастью. Внизу километры пустоты, золотая рожь чужих волос и синее бушующее море в глазах. Под ним бескрайняя любовь, вечная боль и поцелуи украдкой.       Санджи вкладывает свою ладонь в его и присоединяется к танцу. И то ли помогает держать равновесие, то ли тянет вниз. Они танцуют на раскалëнных углях, торчащих лезвиях, болотных кочках. Усоппу кажется, что танцует он с огнëм. Танцуй!       Санджи говорит: «Ты же понимаешь, что я не такой?». Санджи не говорит вслух, но Усопп слышит: — Ничего личного, малыш. Мы просто используем друг друга, сбрасываем напряжение и всë такое.       Санджи врëт себе даже в мыслях, но Усопп понимает. Всë понимает. Он ведь и сам не такой. Таким быть опасно для жизни и это не преувеличение, не метафора, не присказка для красного словца. Таких ненавидят, казнят, изгоняют. На некоторых диких островах вешают с подписью «мужеложцы». Мугивары однажды видели такое, и Санджи с Усоппом, не сговариваясь, не обсуждая, решили, что никогда не раскроют то, что происходит.       Остаëтся танцевать — остановишься и разобьëшься об острые скалы. Или разобьют тебя. Для Санджи в пропасти бесконечные волны чëрных волос. Танцуй!       Санджи приходит, когда пьян. Если у Мугивар праздник, Усопп знает — Винсмок придëт к нему в мастерскую, когда остальные начнут расходиться и засыпать. И от количества выпитого будет зависеть, как далеко они зайдут сегодня. Иногда Санджи просто садится, чтобы поговорить, и Усопп заплетающимся языком будет рассказывать, что кислоту нужно лить в воду и ни в коем случае не наоборот. Санджи понимает чуть меньше половины, следит за движением чужих губ и волос, и сердце болит-болит-болит.       Усопп собирает какой-то хлипкий проигрыватель и находит в магазинах на острове пластинки. Им кажется, что они задыхаются под тихий шипящий вальс; они пьют виски из горла и танцуют-танцуют-танцуют. С неба сыпятся звëзды, сыпятся прямо за ворот, и в голове какая-то каша из мыслей и чувств. Санджи кружит Усоппа в тесной-тесной мастерской, ловит ритм песни, и задыхается от огромной волны.       Когда они преодолевают какую-то внутреннюю отметку, когда алкоголь подталкивает их, тянет магнитом, они сталкиваются губами, прижимаются близко-близко и сжигают друг друга заживо. И Усопп плавится, когда Санджи встаëт на колени и смотрит на него так, и глаза его не штиль — там буря, там цунами, там лихорадочно горит Дрессроза с еë подсолнухами. Там безумие, там плещется виски, там такая же бескрайняя, бесконечная любовь, боль и поцелуи украдкой.       Санджи запускает руки в чужие волосы, тянет-тянет, борясь с желанием оставить на шее Усоппа бордовые следы, не сходящие неделями. И чтобы Усопп оставил такие же, оставил полукруги зубов, а на спине алые полосы от ногтей. Чтобы все видели, чтобы все знали, как лихорадит их обоих, чтобы можно было танцевать не над пропастью, а открыто, чтобы целоваться не украдкой, не по углам, хоть бы не увидели, чтобы все слышали, как они любят друг друга по ночам, как они танцуют и больше им ничего не нужно.       Утром Санджи говорит: «Ты же знаешь, я не такой». Ничего-личного-милый-сбрасываем-напряжение. Когда Санджи зовëт его так, у Усоппа всë внутри переворачивается. Санджи говорит: «Нам нужно прекратить это». Снайпер даже почти согласен — они оба не такие, они нормальные, а то, что происходит между ними ненормально. Противоестественно. Сказать, что это мерзко — язык не поворачивается.       Разговор этот происходит регулярно, особенно когда Санджи позволяет себе больше, когда говорит лихорадочнее, когда любит громче, когда шепчет на ухо о любви. И ведь не врëт. А сейчас врëт — Усопп знает, но понимает. Он всë понимает. И приходит к Санджи на кухню после очередной шумной вечеринки, когда все расползлись по каютам. И когда Винсмок выстанывает ему в губы его имя, Усопп думает, что они давно повязаны друг с другом. Выпили яд, разделили его на двоих, запили виски, утонули, захлебнулись. Волны, бьющиеся о борт корабля, что-то бормочут, как в бреду. Танцуй!       Нами смотрит с отвращением, а Зоро врезается в еë спину, заглядывает внутрь и его выражение лица говорит «мерзость». Усопп отшатывается, натягивая подтяжки на плечи, и что-то лихорадочно бормочет. Санджи пытается застегнуть рубашку, но пальцы бьëт дрожь.       Усопп говорит: «Алкоголь в голову ударил». Санджи говорит: «Он сам на меня набросился». Канонир косится на Винсмока, бледнеет, краснеет и поддакивает. «Мне вдруг показалось, что это Кая. Ну знаете, волосы светлые, а я был так пьян, что ничего, кроме них не видел. Вот неловкость, ха-ха! Санджи, прости за рубашку. Всë, пора спать, а то все кружится».       И когда они расходятся, Зоро спрашивает. — Так ты гей?       Санджи бьëт мечника в плечо. — Конечно, нет. Ты что, идиот? Я бы не влюбился в мужика. Тем более, Усоппа. — Тем более..?— как-то агрессивно спрашивает Зоро. Или Усоппу просто кажется.       Они избегают друг друга много дней подряд, ограничиваясь глубокими страдающими взглядами. Пока не встречают очередного врага, победа над которым означает шумную вечеринку.       Санджи втаскивает Усоппа в кладовку и влажно, лихорадочно целует. Целует до недостатка воздуха, до горящих лëгких, до звëзд в глазах. Губы его горчат дымом сигарет, но не алкоголем. — Простипростипрости, — шепчет Винсмок, — Я так запаниковал.       Усоппу кажется, что они топят друг друга в болоте, подпиливают ходули, режут тонкий канат. Ну и чëрт с ним, гори оно всë адским огнëм. — Я понимаю, всë хорошо.       Санджи целует его щëки, веки и кончик носа в какой-то одержимости, и Усопп отвечает, пока с корабля раздаются звуки пения и смех команды.       Всë, что они могут — продолжать танцевать.