Очередное преступление Лондона

      Жизнь любого детектива всегда наполнена тайнами и загадками, наполнена до самых краев. Настолько, что этот самый детектив в любой момент может и сам стать такой тайной. Или ее частью.       В Лондоне никогда не было спокойно, и Дазай всегда это знал. А еще он всегда знал, что обожает всевозможные истории, злодеи в которых — убийцы, воришки и насильники. И что боготворит те случаи, когда все нарушители закона сливаются в одно единое зло, орудующее по миру. Главным условием было только то, что эти истории должны были происходить в реальности.       С самого юношества все люди, достаточно хорошо знавшие его, пророчили ему карьеру великого детектива.       Как-то его напарник в шутку сказал:       — Осаму, да ты, я погляжу, прямо-таки Шерлок Холмс!       И вот Дазай здесь, в столице Англии.       И Чуя Накахара тоже — куда же Дазай без него?       Это был единственный человек, которого Дазай не мог и не хотел просто оставить в прошлом. Даже если бы и захотел, сам Чуя не сидел бы молчком в воспоминаниях — он бы мелькал перед самыми глазами Дазая, пока тот не вернулся бы к нему.       Так, оказавшись в лондоне, Дазай оказывается еще и в рядах элитного частного агенства «Шерлок не-Холмс».       Как ни странно, хоть они и жили вместе, где работает Чуя Дазай не знал. Но, так или иначе, у Накахары всегда водились приличные деньги. Правда, они водились у него, наверное, почти все время, которое они знакомы.       Сам Дазай тоже не бедновствовал — в конце концов, он имел честь называться элитным детективом Лондона. И этот титул требовал постоянной работы и непрерывного закипания мозгов, ибо «не-Холмсу» всегда доставались самые безнадежные, даже по мнению полиции, случаи.       И, Дазай знал, порой Чуя очень раздражался, что Осаму так много работает. На это он сам мог лишь разводить руками. Работа есть работа.       На этот раз расследование вообще зашло в тупик.       Что бы Дазай ни делал, загадочные происшествия не поддавались его несомненно талантливому уму. А ведь это был как раз «божественный» в восприятии Дазая случай.       Крупное ограбление банка. Похищение малолетней дочери директора этого же банка. Убийство рядового полицейского, который, по всей видимости, располагал какими-то нежелательными сведениями.       И все это за два дня. За два чертовых дня.       Дазай все время на работе, до и после нее ломал голову над этой, очевидно, единой загадкой. Разгадаешь одну часть, поддастся и другая.       Ведь убитый полицейский оказался слишком робким для своей профессии и в решающий момент — когда заприметил мужчину в черном и маленькую девочку, идущую с ним за руку, — ничего не предпринял. Но все равно теперь представлял угрозу для преступника.       Поэтому и был устранен.       Даже во сне Дазай — если он вообще спал, конечно, ибо Чуе, когда он хотел внимания, было плевать на любые потребности — гадал, как и, главное, кто провернул эти три преступления за два дня.       Порой Дазаю казалось, что он ходит по самому краю, что ответ находится прямо у него под носом, но он все никак не может его поймать.       Дазай стоял у распахнутого настежь окна и курил.       Небо над Лондоном было неожиданным кристально-чистым, и даже в полночь на улицах по-прежнему было людно. Как же, такая погода здесь бывает, наверное, раз в тысячелетие. Внизу все продолжали любоваться странным для лондонцев явлением, а Дазай продолжал бессовестно дымить в окно. Некоторые прохожие бросали на него осуждающие взгляды или вовсе тыкали в него пальцем, но какое Дазаю до них дело?       Вот именно, никакого.       Да и как эти маленькие клубы сигаретного дыма могли заполнить собой их ненаглядное ясное небо?       Дазай усмехнулся своим мыслям и демонстративно выпустил изо рта очередное серое облачко. Вообще-то это должно было быть колечко, но не суть важно.       Дазай все курил одну «Dunhill» за другой. Он уже порядком продрог — он был раздет, лишь белоснежная и немного помятая рубашка накинута на плечи, — но ему было смертельно лень сдвигаться с места. Да и небо, по своему обыкновению постепенно затягивающееся низкими облаками, и вправду выглядело завораживающе.       Дазай чего-то ждал. А может, кого-то. Но не знал, чего — или кого — именно. Просто в груди засело это навязчивое чувство ожидания, и Дазай все никак не мог от него отделаться.       Поэтому ему оставалось лишь зябко водить то одним, то другим плечом и еще больше травить свои и так забитые легкие.       Где-то в глубине темной квартиры щелкает дверной замок.       Вот оно.       То, вернее, тот, кого Дазай ждал.       За спиной слышатся легкие слегка пружинящие шаги. Дазай узнает их из сотни, из тысячи, из сотни тысяч.       Дазай, даже не обернувшись, улыбается, зажимая между губ сигарету и устало склоняя голову набок.       — Как ты? — спрашивает он у ночного лондонского воздуха, но тот, кто стоит за его спиной, и сам знает, что эти слова адресованы ему и только ему.       В ответ Дазаю лишь тишина. Но она не нервирует — она будто прелюдия к новому душевному разговору, и Дазай улыбается еще шире.       И тут он чувствует прикосновение холодной стали к своему виску.       Дазай наполовину оборачивается.       Перед ним — два пылающих красных глаза.       Красных?.. Но у Чуи же…       Дазай моргает, отгоняя наваждение, и оно послушно удаляется восвояси. Алые огоньки исчезают, уступая законное место небесно-синим.       Но пистолет у виска никуда не исчезает и ничему свое место не уступает.       Наоборот, он прижимается еще сильнее. Настолько сильно, что Дазай даже виском чувствует его калибр. Тот же самый, что и пуля, которой был застрелен тот несчастный полицейский.       Неужели?.. Нет, быть не может!       Все еще тлеющая сигарета выпадает изо рта Дазая.       Рука в кожаной перчатке собственнически ложится Дазаю на талию, и его дыхание невольно выравнивается.       Но пульс этими фокусами не переубедишь. Кажется, стук его сердца слышен на весь квартал.       Чуя привлекает Дазая к себе, заставляя его оторваться от подоконника. Сейчас шатен не хочет смотреть в глаза Чуи, не хочет чувствовать его руку на своей коже. Не хочет ощущать ствол его пистолета у своего виска.       Но разум бежит впереди остального, и Дазай уже не может отрицать того факта, что все последнее время искал того, с кем спал в одной постели. Того, кого бы заподозрил только после семи миллиардов людей.       Он, оказывается, искал Чую.       Он не хотел верить в это.       Чуя подносит к губам Дазая палец, обтянутый черной кожей перчатки, ловит его взгляд. На губах загорается ухмылка, незнакомая Дазаю.       — Да, Дазай, ты же у нас гений.       Нет, это не может быть Чуя.       — Да, хороший мальчик… все понял.       Дазай хочет неистово замотать головой и прокричать: «Да я ни хрена не понимаю, Накахара!»       Но Чуя беспардонно перебивает это его желание.       — Я же вижу это по твои глазам, дурилка.       Чуя ведет пальцем по нижней губе Дазая, оттягивая ее. А Осаму не может сопротивляться, не может проговорить ни слова, не может даже сконцентрироваться как следует.       Казалось, его всего, с головы до ног, контролирует этот молодой человек ростом на добрую голову ниже.       Обычно он ощущал себя поверженным лишь в одной ситуации — в постели.       Но сейчас они оба стояли на ногах, и пусть на Дазае лишь нижнее белье и сползшая с плеч рубашка — сексом это уж никак не назовешь. Хоть тишина между ними и искрилась.       Дазай наконец вскидывает бровь и хочет улыбнуться, но палец Чуи не позволяет ему это сделать.       — Ты… ведь шутишь, да? — невнятно произносит он без особой надежды.       Его сознание уже ликовало от очередной разгаданной тайны. Вот только ликовать ему осталось совсем недолго.       Чуя наигранно-расстроенно вздыхает и цепко берет Дазая за узкий подбородок.       — Ты же прекрасно знаешь, Осаму, — отвратительно-сладко щебечет он, и улыбка на его лице становится кривой. — Я никогда не шучу.       Да, Дазай действительно это отлично знал. Чуя частенько жаловался ему на отсутствие у него чувства юмора. Адекватного, по крайней мере. Хотя, когда было модно, чтобы юмор был адекватным? В какие-нибудь доисторические времена?       Дазай не мигая и не двигаясь смотрит Чуе в глаза. И не может поверить что это глаза Чуи. Для глаз Чуи в них слишком, до неприличия просто, много кровожадности и безумия.       Нет-нет-нет, у Чуи не может быть таких глаз.       И все же эти сощуренные до узких щелочек глаза принадлежали Чуе. Его Чуе.       Как такое вообще возможно?       Чуя размыкает пальцы, выпуская подбородок Дазая, и разминает их. Костяшки при этом жалобно хрустят, но не жалобнее того, что проскакивает во всегда твердом и уверенном взгляде Дазая пока Чуя не видит.       Свободная рука рыжеволосого все еще приставляет к виску Дазая пистолет, массируя курок — интересно, предохранитель снят? — и от этого комфортнее не становится.       Чуя смотрит на Дазая с хищным интересом, и Осаму чувствует, что уже почти смирился, что начал привыкать к такому Чуе. Что такого Чую он тоже любит.       Чертов суицидник. Дурацкая старая привычка до сих пор не отпускает.       Дазай моргает, и вдруг Чуя оказывается у самого его лица. Он шепчет шатену в самое ухо, обдавая того взволнованным горячим дыханием:       — Да, Осаму, все те пакости натворил я. И ты, поверь мне, ничего не сможешь поделать с этим знанием.       Глаза Дазая расширяются. Он знает и всегда знал, что против него, против Чуи, ничего сделать не сможет. Что с Чуей он всегда был и остается верным псом. Но будет ли? И будет ли то размытое, непредсказуемое «будет»?       — Я правда люблю тебя, Дазай, — тихо выдыхает Чуя напоследок, целуя шатена в висок.       Дазай видит, словно в замедленной съемке, как он отстраняется. И улыбается ему, и в этой улыбке проблескивает… сожаление?       Дазай смиренно закрывает глаза, но все равно будто со стороны видит, как Чуя сжимает в руке пистолет и пригибает курок.       Выстрел.       Беззвучный — у Чуи всегда самые лучшие глушители.       В еще пульсирующем сознании Дазая мелькает короткая мысль. Его последняя мысль в этом мире и в этой жизни.       «Отличный выстрел, Чуя. От тебя другого и не ожидалось».       Вместе с жизнью Чуя вышибает из тела Дазая его мысли, и одна из них зависает в воздухе, будто ожидая, когда Чуя обратит на нее свое внимание.       «Отличный выстрел, Чуя. От тебя другого и не ожидалось».       Улыбка сползает с лица Чуи. Пистолет глухо падает. Тело Дазая обмякает в его руках, оттягивая Накахару вниз. Он медленно оседает на пол, и безжизненная голова Дазая ложится ему на колени.       Чуя впивается руками в каштановые кудри, тянет их вверх, всем сердцем желая оторвать хоть волосок. Один жалкий волосок.       На память.       Но локоны не слушаются его. Или он слишком много тянет разом?       Чуя чувствует, как лицо становится мокрым, и не может понять: это от пота или от слез?       Перед глазами все расплывалось, в носу щипало.       Значит, от слез.       Руки обессиленно опускаются, оказавшись на плечах Дазая. Чуя не двигается. Вцепившись в них, он приподнимает тело над своими коленями и начинает изо всех сил трясти. Голова Дазая безвольно мотается, разбрызгивая по всей идеально чистой комнате капли алеющей крови.       Но Чуе все равно.       Он уйдет и больше никогда не вернётся сюда.       Он уйдет из этой квартиры, он уедет из этого проклятого Лондона, он улетит из этой страны.       Но он понимает, что это дело времени — прошлое догонит и обязательно собьет его с ног, тыкая носом во все содеянное.       От прошлого не убежишь.       Да, Дазай Осаму был одним из тысяч людей, обманутых Чуей.       Да, Дазай Осаму был одним из сотен людей, убитых Чуей.       Но Дазай Осаму был единственным человеком, которого Чуя по-настоящему любил.       Жаль только понял он это слишком поздно.       Чуя еще крепче сжимает стремительно холодеющее тело, пытаясь сохранить в нем хоть крупинку тепла, и притягивает Дазая к себе, и укладывает его недвижимую голову у себя на плече, и обвивает его руками.       Чуя в полном забытьи покачивается из стороны в сторону, и Дазай поникшей марионеткой мотается за ним.       Чуя шепчет так, что не слышит никто.       Чуя кричит так, что слышит весь мир.       — Ублюдок, почему ты даже не сопротивлялся?