Питер

      Питер, к огромному удивлению обоих, встречает их не проливным дождём и пасмурной погодой с небом затянутым огромными мрачным тучами всех оттенков серого и чёрного — казалось бы, главная стабильность этих мест, — а проглядывающим сквозь белые пушистые облака солнцем на ярко-голубом небе и пятнадцатью градусами тепла.       Публика в «Октябрьском», где проходит съёмка концерта ко дню России, встречает не менее тепло. Фортепиано в какой-то каморке большого концертного зала — ещё лучше. Марк, ловко перебирая пальцами, наигрывает на инструменте «Наш танец», Юля поёт под этот аккомпанимент, тихо, с лёгким надрывом, но тем не менее очень красиво и проникновенно, что хочется погрузиться в этот голос, точно в тёплое солёное море со слабыми волнам в середине июля.       Юле временами хочется вернуть ту девятнадцатилетнюю версию себя, которая была влюблена в Марка, которая мечтала, что парень, старше её почти на десятилетие, ответит ей взаимностью.       Девятнадцатилетняя Юля уже в прошлом, а те чувства запрятаны в глубины души, сожжены, забыты — они находятся где угодно, но не в сердце, где им следовало бы быть. С тридцатитрехлетней Юли хватит — налюбилась в своей жизни достаточно.       Паршута чувствует лёгкое прикосновение его губ к её, отвечает на поцелуй неосознанно, не думая о последствиях, о «завтра» и о рушащейся в эту секунду дружбе. Юля готова оставить всё происходящее здесь, в репетиционной каморке, а после — с вероятностью более девяноста процентов — и в номере одного из Питерских отелей — в «Астории» рядом с любимым Юлей Исаакиевским, если быть точнее.       Она не отдаёт себе отчёт ни в одном из своих действий сейчас, повинуясь не то инстинктам, не то тайным желаниям. Она позволяет себе чувствовать то, что не чувствовала уже много лет — что-то, что все эти годы было запрятано в самый дальний угол сердца под кучу замков, почти как в сказке: игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце и так далее по списку.       Юля змеёй извивается под ним, под умелыми руками, которые, точно угадывая все её глубинные желания, касаются ровно так, как ей хочется больше всего на свете — знай она физику, сказала бы высчитанный КПД этих действий, но даже при этом условии думать о чём-либо, кроме этих чёртовых длинных музыкальных пальцах, не представлялось возможным.       В эти секунды, минуты, часы хочется чувствовать себя любимой, желанной, точно ты самая ценная в мире статуэтка для самого главного ценителям такого искусства. То, что будет утром, будет утром, а сейчас эти чёртовы пальцы срывают с неё бельё, дразнят и совместно с губами доводят до крышесносного оргазма, который казался разве что легендой или сказкой для девочек-подростков, в кратчайшие сроки — ещё большая сказка, как ей всегда казалось.

***

      Юля утром поднимается на кровати, надевая найденную на полу футболку, еле доходящую до середины бедра, тихо шлёпает босыми ногами по холодному полу номера к окну и, уперевшись руками в подоконник, долго смотрит вдаль, разглядывая плывущие по небу облака причудливой формы, для изображения которых на листе бумаги потребуется по меньшей мере семь оттенков синего и ещё столько же серого.       Со стороны кровати доносится шорох, а после едва уловимый шепот:       — Юль.       Оборачиваться страшно, встретиться с Марком взглядами — ещё страшнее. Марк терпеливо ждёт, пока она наконец не разворачивается и не подходит ближе к кровати, опускаясь на неё. Лучше бы этого не делала.       Юле плохо от этой любви, плещущейся в его глазах. Юле плакать хочется от осознания, что взамен она ему такие чувства дать не сможет. Кучу проблем, каплю нежности, каплю ласки, но не любовь — не такие же трепетные и детские чувства, которые сейчас получает от него.       Юле кажется, что теперь замерзают не только ноги, прошедшие по ледяному полу, теперь леденеет все тело от этого взгляда. Кажется, что её обкатывают ведром ледяной воды, капли которой слишком медленно стекают с волос на спину, а после с той же скоростью катятся по ней.       — Что-то не так? — тихо интересуется Марк хриплым после сна голосом. — Ты жалеешь о чём-то?       — Да, — выпаливает Юля, набравшись смелости: строить что-либо на откровенной лжи не хотелось, наверное, ни разу в жизни. Сейчас — особенно. С Марком — тем более. Не хочется давать одному из самых дорогих и близких людей надежду на возможное совместное будущее, которого, учитывая предыдущий весьма плачевный опыт и страх вновь остаться одной с разбитым сердцем, может и не быть вовсе. — Что позволила себе переступить эту черту… Что дала тебе надежду на возможное будущее… Мне слишком больно сейчас это всё разбивать и рушить, но врать тебе я не могу ни сейчас, ни вообще.       — Юль, не надо, — он мягко накрывает её ладони своими, замечая, что Паршута впервые дёргается от такого прикосновения как от огня. — Юль?       — Прости, Марк, — девушка хватает его ладонь, еле ощутимо касаясь её губами, словно принося свои извинения. — Прости, что поступила так эгоистично… Лучше не чувствовать вообще ничего, чем тонуть в чувствах, которые не подвластны ни какому контролю, — роняет она, выссказывая то, что долгое время камнем лежало на душе. Недавно закончившиеся отношения, который в один момент почти привели к браку, были, как ей казалось, только подтверждением её суждений.       — Я тоже хорош, позволил себе больше, чем стоило, и не смог остановиться, когда было нужно… — мужчина выдавливает из себя по слову, с каждой новой секундой ненавидя себя всё сильнее и сильнее за боль, причиняемую и Юле, и себе. Сердце рвётся на части, глаза застилает пелена слёз — становится так невыносимо больно, что хочется взвыть что есть мочи.       — Мы просто поддались инстинктам, да? — с детской надеждой в голосе уточняет Паршута.       — Не знаю, инстинктам или не инстинктам, но точно поддались. Понимали ли только в тот момент, что потом у нас, скорее всего, ничего и не выйдет? — криво усмехается Марк, сжимая до боли кулаки. — Мне кажется, даже не думали об этом… К сожалению только или к счастью, непонятно.       — Прости, — виновато шепчет Юля, глуша в себе все возможные тёплые чувства к этому человеку и едва не сходя с ума от боли, разрывающей душу и сердце на мелкие осколки. По щекам неконтролируемым потоком льются слезы, которые девушка и не пытается остановить. Тишман порывается встать с постели, прижать хрупкую фигуру к себе, потому что видеть солёные дорожки на лице и чуть подрагивающие от надвигающейся истерики плечи было невыносимо до зубного скрежета. Паршута останавливает его жестом и дёргается назад на полшага точно от огня, болезненно прикусывая щеку, чтоб не взвыть от раздирающих душу чувств. — Прости. Прости. Прости. Прости. Прости, — безостановочно шепчет она, мотая головой в приступе надвигающейся истерики.       На несколько минут, которые обоим кажутся вечностью, тянущейся со скоростью улитки, повисает тишина, стучащая по барабанные перепонкам. Первой её выдерживает Юля и, собрав разбросанные по комнате вещи, скрывается за дверью ванной, оставляя Марка один на один с роем мыслей в голове.       С потолка душевой кабины мощным потоком стекают холодные, почти ледяные капли, по температуре похожие на те фигуральные, которые она ощутила на своей спине минут пять назад. По щекам катятся слёзы, а душу рвёт на части. Считать ошибкой прошедшую ночь или их утренний разговор, Юля не знает, хочет лишь, чтобы на душе не было так погано и чтоб кошки не скребли и без того разодранный в клочья внутренний мир — и Марков, и её собственный.       Марк, к её удивлению и не то сожалению, не то счастью, ждёт её у двери на выходе из номера, когда она, уже полностью собранная, хочет уйти по-английски. Не получается.       — А что дальше, Юль? — еле слышным полушепотом срывается с его губ.       — Я не знаю, — из последних сил держа себя в руках, бормочет девушка, до боли сжимая губы в тонкую полоску. — Но как раньше уже не будет…       — Не будет, — эхом откликается он, чувствуя себя точно в каком-то самом идиотском и ужасном кошмаре, который только мог присниться. В голове безостановочно, словно пластинку заело, проносится: «А я не верю чудесам. Я это всё разрушил сам». Поддался, обнадежил себя, чтобы всё вот так бездарно, глупо и беспощадно разрушилось этим утром.       Чтобы все эти почти четырнадцать лет с оглушительным грохотом разрушились ночью об их сплетенные друг с другом тела без возможности дальнейшего восстановления — было бы где теперь найти клей, чтобы склеить эти кусочки.       Юля топчется на месте, не зная, что сказать перед уходом, не понимая, как вообще сейчас уйти, когда сердце вопреки протестам мозга беспощадно просит остаться сейчас и, возможно, насовсем, когда слезы так и рвутся наружу вместе с нечеловеческим воем, в котором, наверное, сплелись все возможные эмоции, бушующие внутри. Вместо этого с губ срываются строчки, услышанные однажды не то в каком-то «плейлисте дня», не то по радио:       — Холодный Питер тобою простужен. Водой по спине. И ты, наверно, сильнее кому-то нужен. Прости, что не мне… — её тихий шёпот сейчас звучит оглушающе громко, эхом проносится по гробовой тишине номера и застревает где-то в его сердце, разрывая этот странный орган, отвечающий за любовь, на мелкие-мелкие кусочки. Марк видит: её сердце в эту секунду разрывается тоже, но легче от этого осознания не становится — только в стократ хуже.       Ему хочется пропеть в ответ: «Я за нелюбовь тебя простил давно, ты же за любовь меня прости», но что-то внутри — не то понимание, что Юля тоже чувствует где-то в глубине души, просто боится являть эти чувства миру, не то нежелание усугублять ситуацию ещё сильнее — заставляет вовремя прикусить язык.       Он спонтанно обнимает её, крепко прижимая к груди. В каждом жесте — прощание и прощение одновременно. В глазах — боль. Эти объятия остаются такими же, как в старые добрые, что Юле на секунду кажется, будто ничего не произошло вовсе, будто всё это было сном или плодом больной фантазии.       — Напиши, как доберёшься до дома, пожалуйста, — выдавливает он из себя, вдыхая аромат светлых волос.       — Напишу, — шепчет она в ответ и уходит, чувствуя, как с каждым шагом душа разбивается всё на меньшие и меньшие осколки, и прекрасно понимая, что рука не поднимется написать в ближайшее время даже короткое «я дома».

Слушай музыку, музыку,

Просто выдохни, выдохни.

Так бывает, не первые мы, кому это выпало

Прощай, даже друзьями не обещаю