мальчик, с которым ничего не случится

Венец заканчивает гравитационный маневр с легкостью и грацией офисного сейфа; мощный гул циклопического двигателя ощущается даже в жилых отсеках, и полковник морщится, безучастно глядя, как от мелкой вибрации виски в бутылке идет тревожной рябью. Внутри гудит тоже: он привык заполнять работой странный вакуум за грудиной, но во время орбитального кульбита ему предписывается сидеть смирно. Игнорируя стоящий у локтя стакан, Джим прикладывается к горлышку и ныряет в себя. Изнанка век встречает его привычным разноцветьем; не обращая внимания на прочие, он разворачивает окошко декодера и запускает запись. Местами сигнал искажен до неузнаваемости, изувечен радиошумом и миллиардами километров мертвого вакуума, но голос рассказчика разобрать можно - и Джиму кажется, что в затертой, монотонной речи он улавливает до боли знакомые интонации. Он изучает простое, плоское видеоизображение, почти бесцветное и поеденное помехами: сын цел, но выглядит как живой мертвец, и дело вовсе не в глубоких тенях, залегших под запавшими глазами, и не в пост-анабиозной иссушенности, нет - что-то такое сквозит во взгляде, в позе, в выражении лица. Мимолетный отпечаток многократной гибели. Где-то далеко, в реальности, пальцы полковника до побелевших костяшек сжимают бутылку, но он продолжает с болезненным вниманием вслушиваться в запись. Он сам, своими руками отправил Сири туда, даже не зная, что его там ждет. Сам предложил его кандидатуру, сам добился его назначения в экипаж Тезея. Уничтожил своего сына - сам. Иначе было нельзя, говорит Джим сам себе. Это было дело планетарной безопасности, угроза всему, что человечество есть сейчас. Я не мог поступить иначе. Или мог, шепчет какая-то предательская часть его мозга. Будь ты лучшим человеком, люби ты своего сына по-настоящему - ты не отправил бы его на заклание, не принес в жертву неизвестному. Были другие варианты. Они есть всегда. Неправда, возражает рациональная его доля. Получается вымученно и фальшиво. На записи Сири сцепляет руки в замок перед собой, смотрит прямо в камеру. По лицу его ползут помехи, но полковнику кажется, что он хмурится, когда произносит короткое я люблю тебя, пап. В реальности тело Джима Мура до скрипа стискивает зубы. Его мальчик жив. Он возвращается домой. И лучше бы ему вернуться поскорее.