Второго шанса не будет

      Это было презрение с первого взгляда.       Слишком правильный, до последней платы педантичный, назойливый. Запрограммированно улыбающийся, раздражающий своей бездуховной совершенной оболочкой и фальшивой эмоциональностью. В нём не было ничего человечного. Ничего живого. Вещь. Инструмент для выполнения миссии.       — Добрый день.       Его дружелюбие являлось лишь идеальной симуляцией. А участливый взгляд — результатом многолетней работы инженеров по нейролингвистическому моделированию. Он был копией человека, безукоризненной, улучшенной. Бездушной.       — Моё имя Коннор.       И он был не нужен.       Вялотекущая серая реальность размылась в бесконечное множество однообразных дней. И утопающее в алкоголе сознание растворилось в повторяющихся периодах такого пленительного полусна. Ничего не помнить, забыть хотя бы на несколько блаженных минут, стать одной из таких же равнодушных машин, которых презирал всей своей искалеченной душой. Презирал себя.       Хэнк ненавидел их всех. Той лютой ненавистью, алчно выжигающей все теплые воспоминания, которые были до. И в то же время отчаянно стремился всё забыть. Вычеркнуть из памяти момент, после которого он утратил желание жить.       Сменяющиеся друг за другом монотонные дни постепенно приближали бесцельное существование к его логическому завершению. К чарующему беспамятству. К столь необходимой эйфории. К небытию.       Верные друзья, с которыми он прошёл огонь и воду, растворились в серости будней. Чувствовать скорбные взгляды, сверлящие затылок, и разрушающую жалость, выедающую душу, было мучительно. Чувствовать было мучительно.       Окружённый друзьями и коллегами, Хэнк был один. Убитый горем и закованный в апатичную броню. Не нуждающийся ни в ком.       — Андроид, присланный из Киберлайф.       Которого Андерсон возненавидел. Возненавидел педантично сидящий на нём форменный пиджак с выводящей из себя нашивкой. Не выносил идеально отутюженный галстук, щепетильно поправляемый каждые пять минут. Презирал всегда безукоризненную прическу и отсутствие какой-либо щетины на лице. Всё ненатуральное. Как на вещи. Пластиковой неживой вещи.       — В помощь расследованию по делам о девиантах.       Которой Хэнк отчаянно мечтал стать. Чтобы перестать испытывать эмоции. Стереть болезненные отравляющие душу воспоминания.       — Вам стоит прекратить пить, лейтенант.       Хотелось лишь заглушить изматывающую острую боль, залёгшую где-то в подреберье и медленно растекающуюся по вялым конечностям. Забыться в исцеляющей алкогольной коме. Отключиться.       Хотелось больше не проснуться.       — Меня нельзя убить. Я не живой.       Предательская мысль, пульсирующая в помутнённом сознании и выжигающая адской болью шрамы на сердце, заключалась в противоположном: Хэнк всё ещё жив. Чертовски невезуч, чтобы так легко избавиться от отравляющих душу мыслей.       — Не думаю, что у андроидов есть рай.       Персональный ад Хэнк проживал сейчас. И день за днём вынужден был смотреть в глаза своим бесам, хладнокровно терзающим его измученный разум ночными кошмарами, зацикленными на одном воспоминании.       Хэнк был живым. И мёртвым внутри.       — Неудачи нет в моей программе.       Он был тем, кому не повезло. Тем, кто в одночасье лишился самого дорогого в жизни, смысла в которой он не видел.       — Держите руку, Хэнк!       Он не желал ни к кому привязываться. Боялся найти душу там, где её быть не может. Не позволял вспыхнувшей едкой надежде воспламенить потухшее сердце.       — Вы хотите узнать что-то обо мне?       Хэнк не хотел. Ведь чем больше знаешь, тем сильнее привязываешься. Даёшь возможность другому существу проникнуть через трещины, рассекающие стальной кокон из вязкой отчуждённости и бессильной ярости. Хэнк опасался что-либо узнавать о нём.       — Люблю собак.       И не намеревался рассказывать о себе, чтобы снова не увидеть сострадающий взгляд. Взгляд искусственных глаз, имитирующий ненастоящие чувства, ложную эмпатию.       — Мне жаль, лейтенант.       Хэнк опасался по ночам вновь увидеть яркую вспышку автомобильных фар, ослепляющую и через мгновение погружающую в тягучую беспросветную тьму. Не нуждался в ничьей жалости, стиснув до боли зубы, тонул в очередном изматывающем сожалении. Он ничего не мог изменить. Он ничего больше не мог.       — Заранее благодарю за сотрудничество.       Пребывал в состоянии апатии, на автомате осуществляя работу полицейского. Выполнял свою функцию, самую важную миссию, ради которой просыпался каждое схожее с предыдущим утро, чтобы рука не тянулась к оружию с одним-единственным патроном.       — Я могу провести все тесты на месте. Простите. Стоило предупредить.       День за днём раскрывал преступления, совершаемые последними отбросами гниющего изнутри общества под действием красного льда. Находил девиантов, искоса наблюдая за мельтешением искусственной формы жизни, гордо именуемой прототипом. И размышлял.       — К сведению, я очень дорогая модель.       Удобная переносная лаборатория, экономящая ускользающее сквозь пальцы время и позволяющая акцентировать внимание на самом важном.       — Это же вредно!       И безустанно преследующая его даже в минуты законного обеда. Бесцеремонно сканирующая все показатели стареющего организма. Беспардонно комментирующая каждый съеденный грамм жира, каждую выпитую калорию.       — Адаптация к человеческой непредсказуемости — одна из моих функций.       Плавно проскальзывающая в гневный кокон из неприступности и сарказма. Застрелившая опасного девианта вопреки своей главной задаче, чтобы спасти жизнь напарнику. Напарнику, не желающему жить.       Напарнику, в чьих глазах впервые за три года возник проблеск благодарности.       — Сумо! Я пришёл помочь твоему хозяину.       Хэнк упустил тот момент, когда из андроида, приставленного к нему капитаном вопреки всякому здравому смыслу, Коннор стал кем-то бо́льшим. Кем-то, на кого можно с уверенностью положиться.       — Я… я не девиант!       За кого стал переживать.       — За это вы нас ненавидите.       Кого боялся потерять.       — Это не из моей программы социальных отношений. Я от себя. Или… мне так кажется?       Кого стал ценить.       Коннор стал ближе, чем напарник, роднее, чем друг. Он стал тем, ради кого захотелось жить. Вдыхать полной грудью кристально чистый воздух свободы, лишённый былых сожалений и страхов. В приподнятом настроении вставать по утрам и в предвкушении собираться на очередную увлекательную смену. По-отцовски похлопывать по крепкому синтетическому плечу и видеть искреннюю ответную улыбку. Быть нужным.       — Вы ему нравились, лейтенант, это его и погубило.       …       Видеть пустую оболочку близкого существа было невыносимо. Сходить с ума в кошмарах с навсегда потухшей искрой в родных глазах было невыносимо. Очередную ночь проживать миг, когда выпущенная безжалостной машиной пуля лишает его смысла жизни, было невыносимо.       Чувствовать боль утраты — н-е-в-ы-н-о-с-и-м-о.        До багровой крови на разбитых костяшках. До раздирающей боли в охрипшем от крика горле. До оглушающей тишины во вновь опустевшем доме.       Второй раз Хэнк не сможет. Выжженный изнутри, заполненный до краёв режущей заживо болью отчаяния, он не позволит себе пройти через всё это снова.       Второго шанса не будет.       Как и вернувшихся ночных кошмаров.       Как и сочувствующих взглядов.       Как и последней пули…