немного о волчьей вселенной и любви

Утро было холодным. Завывания ветра слышались даже сквозь массивные каменные стены замка. Хогвартс спал. Один Ремус Люпин ворочался с боку на бок, скрипя в бессилии зубами. Почти полная луна, словно насмехаясь над своим подкинутым, а от того и нелюбимым дитём, блестела всю ночь — яркая, холодная и как всегда незабываемая. Люпин чувствовал каждой частичкой себя, как натягивались нервные струны ожидания. Прожить, мучаясь болью и мыслями ещё один день, просто. Не просто знать о том, что наступит полнолунная ночь, которой будет совершенно плевать на твою ненависть ко внутреннему волку, что скулит в ответ и презирает за слабость и трусость. Ремус проезжается головой по измятой подушке, словно пытаясь почесаться. Блох, конечно, не было, но чувство дискомфорта лишь усиливалось. Он перебирает тонкими, жёсткими пальцами край одеяла, обычно тёплого и безумно приятного, а сейчас колющего и кусачего. Едва слышно стонет, но тут же задерживает сбившееся дыхание, слыша как на соседней кровати начинают ворочаться и что-то ворчать под нос. — Лунатик? Голос Сириуса ожидаемо хрипл и слегка рассеян. Люпин морщится и всё же отвечает: — Да? — Всё в порядке? Ремус облизывает враз пересохшие губы и мысленно чертыхается. Такой по-глупому заботливый вопрос мог задать только Блэк. — Ты издеваешься? — выдаёт страдальчески он и закатывает глаза. Сириус этого не видит, но, видимо, ощущает, так как цокает и приподнимается с кровати, откидывая на ноги скомканное одеяло и красный плед, который кое-как выпросил вчера у Марлин, будто предчувствовал погодное ненастье. А ведь всю неделю было очень даже тепло и солнечно. Возможно даже слишком для Шотландии. — Извини, я не подумал, — «Что-то новое для тебя», — давит в себя непрошенную саркастическую фразу Люпин. — Может чего-нибудь принести? Вкусного там? Сириус звучит неловко и хрупко. Удивительно нежно, так что Лунатик даже открывает рот, чтобы сказать что-то такое же в ответ. «Не стоит. Лучше досыпай, день у тебя выдался не очень, да следующую ночь тоже будешь маяться со мной», — наверно отлично подошло бы, но нет. Блэк весь день занимался тем, что вновь и вновь пытался завлечь МакКиннон тупыми подкатами, вычитанными из раздела «Как понравиться красивой ведьмочке?», пока Ремус сидел рядом, уткнувшись в учебник по Травологии и задыхаясь от ревности. А ночью, в то время как Люпина будет выворачивать и в прямом, и в переносном смысле, он собакой будет кидаться на Джеймса и Питера, пытаясь втянуть их в игру. Ребёнок, честное слово. Такие Ремусу никогда не нравились, но Блэк из раза в раз рушил собой его жизнь, ломая устои и принципы, проносясь ураганом и также исчезая. Пропадая с радаров, унося с собой душу, сердце и, видимо, мозг Лунатика. — Принеси себя. «Ты совершенно не вкусный», — хочет добавить он и для себя в том числе. — «Просто очень родной и любимый, но только для Марлин. Не для меня». Сириус молчит. Ремус смотрит в потолок, но видит звёздное небо. Сириус выглядит прекрасно. Таким созвездием он готов любоваться вечно и больше. Заменить им Луну-мать кажется заманчивой идеей. Также как и встать и уйти. Желательно подальше от комнаты. Подальше от человека в ней. — Ты, — голос друга неожиданно сипит и барахлит, как и его собственное кроличье сердце. — Ты только что подкатил ко мне? Подкатил… Ремус вздыхает — тяжело, беспомощно и смиренно в любви. — Кто так выражается? Но да. Видимо, да. В кровати начинают активно возиться, отчего с джеймсовой стороны слышится недовольное бормотание. Люпин, не поворачивая голову, бросает мутный взгляд на часы, стоящие на тумбочке. Почти семь. Надо же. По полу едва-слышно ступают голые ноги. Сириус направляется к нему. Ремус никогда в жизни так не боялся. Не его, конечно нет. Его слов. Всегда очень точных и грубых. Матрас проседает под чужой тяжестью. Скрипит. Люпин замирает, как перед хищником — добыча. Видит чёрные пряди, волнистые и по памяти мягкие. Синие глаза сверкают звёздами, а губы изгибаются в ломкой полуулыбке. Она вся искрошена метеоритами, по которым Ремус не против пройти губами. По Млечному Пути, что сам Сириус. Он не созвездие, он сама Вселенная. Вселенная любит его не больше чем других, он знает. Но надеяться не перестаёт. — Почему же молчал, mea lupus? Дрожащие пальцы отпускают одеяло, перехватывая протянутую руку. У Сириуса губы чувственные, жадные. Он прикасается к пальцам трепетно, не целуя — поклоняясь. Ремус смущён, потерян и ещё больше влюблён. Говорить не хочется, хочется слушать чужие молитвы, но время идёт. — Б…Бродяга, — спотыкание не про него в любой день, кроме этого, — о чём ты? Сириус смеётся тихо, явно стараясь продлить сонные неги друзей. — О нас. О тебе ко мне и о мне к тебе, очевидно. Очевидно. Ему может и да, но не Люпину. Он не выдёргивает руку — возложенную душу. На время. — Не говори так просто. Я не любил тебя, как и ты меня. О чём я должен был сказать? А ты молчать? Тут Блэк тушуется, отводит блестящий удовольствием взгляд. Поправляет одеяло, поглаживает рукав пижамы. — Мне кажется, я был прозрачен. В своих чувствах. Это видели все. И наши, и, — Бродяга хитро усмехается: — Марлин. Ремус давится возмущением и хлопает по руке, отчего Сириус задушено хихикает, отстраняясь. — Мерлиновы кальсоны, — замученно доносится с соседнего ложа. — Если хотите помиловаться, валите в гостиную. — Джеймс, — Блэк, не жалея никого, особенно себя, говорит звонко, во весь голос, — миловаться мы будем ночью, смотря на Луну, а ты будешь рядом куковать, мечтая об Эванс. Поттер, как ужаленный, подрывается с места с горящими карими глазами. Блэк хохочет, отмахиваясь от его ударов. Ремус откидывается и кривит снова сухие губы, встречая туманный и недоуменный взгляд Питера, который приподнявшись, наблюдает за носящимися по спальне парнями. Пятикурсники, а всё туда же. Люпин проводит зацелованными пальцами по запотевшей шее и думает о Вселенной, которая оказалась очарована маленькой звёздочкой, замаскированной под недолюбленного волчонка.