Комендантский час

Он остановился на площадке между одиннадцатым и двенадцатым этажом. Боль в мышцах от забега по лестнице, а до этого ещё и от небольшой, даже скорее показательной, драки, навалилась только сейчас. Стёсанные костяшки саднили. Неприятно не столько физически, сколько психологически. Хотелось облиться перекисью с головы до ног, проанализировать свои ошибки и больше не тупить. Только пальцы до сих пор дрожали, но уже не сильно. Адреналин, наконец, схлынул. Интересно, мама ждёт его — злая ли, напуганная ли — или нет? Трусливое желание дождаться утра, когда мама уйдёт на работу, и только потом зайти в квартиру взыграло, калеча гордость. Пришлось подняться на эти чёртовы десять ступеней. Чтобы доказать себе же, что не трус и не слабак. Но к квартире подойти всё ещё сложно. Внутри что-то холодное разлилось. Как молоко из разбитого стакана, заползает в мелкие щели между плиткой и тяжело вымывается. Ривай вставил ключ в замочную скважину. Ключ не проворачивался. Ждёт его, значит. Поздно уже, часа два ночи, а может и все три, наверное. Он надеялся, что мама просто ляжет спать, но не всё происходит так, как хочется. Прислонился лбом к железной двери. Подышал: пара вдохов и выдохов, чтобы приготовиться к любому настроению мамы. Постарался даже придумать какое-нибудь оправдание. И понял, что оправдывается перед собой, а не перед мамой. Надавливая всем весом на дверь, чтобы она не щелкнула громко замком, медленно нажал на ручку. Приоткрыл дверь. Свет в коридоре включен. Чуть было не захлопнул дверь обратно, но собрался с духом и ступил в квартиру. Сразу же почувствовал запах курева. Закатил глаза. Этого только тут не хватало. Кенни никогда не приходит просто так. Но когда доносит свою задницу до их с мамой дома, то прованивает своими сраными сигаретами всю квартиру. Несмотря на то, что они уже давно не живут в студии, где не вздохнуть свободно, Кенни всё равно удаётся прокурить всё помещение. Звук отодвигаемого стула. Усмешка Кенни. "Вернулся блудный сын", так он сказал. Мамин вздох и торопливые шаги. Леви думал, что он зашёл достаточно тихо, чтобы его не заметили. Но нет, от маминого брата ничего не скроешь, даже если очень захочешь. Мама в брюках и бордовой рубашке. Глаза у неё красные и лицо опухшее. Плакала. Леви вытер вспотевшие ладони об драные джинсы. И волосы у мамы неаккуратно заплетены, с петухами. Сильно расстроилась. Она упала перед ним на колени и обняла сильно-сильно. Захотелось всхлипнуть и заплакать, как маленькому. Но он просто погладил маму по голове, отчего она прижала его к себе ещё сильнее. — Ты меня... задушишь. Мама отстранилась резко. В глазах у неё снова слёзы стоят. — Мам. Ну чего ты? Нормально же всё. — Милый мой, подрался опять? — вроде и рассеянная, а всё сразу замечает. Схватила Леви за руку и рассматривает его всего целиком напряжённо и неодобрительно. — Иди на кухню, я аптечку возьму. И не возразишь. Мама только кажется хрупкой и простой, но это не так. Она добрая, умная, терпеливая, но жёсткая очень. Даже Кенни не спорит с ней всерьёз никогда. Риваю и пытаться не стоит. На кухню сразу не пошёл, сначала руки помыл, вытирать полотенцем только не стал. Кровь вроде запеклась уже, но лучше перестраховаться. А когда зашёл, то Кенни прямо посередине стоял с сигаретой. И в своей идиотской шляпе. На кухне. Леви сел на ближайший стул. Кенни фыркнул. Сквозь сигарету в зубах проворчал что-то про приличия. Сделал маленький шаг, наклонился над Леви. Ривай не отшатнулся, хотя хотелось. — Что же ты мать заставляешь волноваться, а, Леви? — Кенни выпустил ему в лицо колечки дыма, заставив скривиться. — Кушель уже всю округу на уши подняла. Кенни выпрямился. Отошёл, наконец, немного. Взял кружку. Заварки мало совсем налил и зачем-то сыпанул сахара. Разбавил водой — не горячей, пар от неё не шёл. И сунул прямо под нос Риваю. Засмеялся, посмотрев на его выражение лица. — Пей, сопляк, — звучало, как приказ. Им и было. Леви подавил порыв плеснуть это подобие чая в Кенни и послушно сделал глоток еле-тёплого напитка. Моча, а не чай. Мама вернулась с аптечкой. Долго она, видимо, успокоиться пыталась. Присела перед Леви на корточки. На ватку перекись налила. К щеке осторожно приложила. Защипало, Леви зашипел, а Кенни снова засмеялся. Леви и не заметил, что и на лице ссадину заработал. Не помнит, когда это его успели ударить так точно. Мама щёку пластырем залепила. Руки обработала и бинтом перевязала. И так нежно всё делала, с такой любовью, что Леви снова стало неловко и стыдно за своё поведение. Не мог забить на этих идиотов да домой пойти? — Ну всё, сестрица, заканчивай над ним трястись, и так тряпкой растёт, — Леви старался не слушать, но всё равно было обидно. Кенни маму за плечи поднял, прошептал что-то на её возмущение. А мама голову подняла со злым выражением, чтобы Кенни в лицо смотреть. — И не думай... — Мы просто поговорим. По-мужски. Иначе твой щенок совсем изведёт тебя. — Он не щенок, Кенни. И знаю я твои разговоры. Ты считаешь, что я позволю поднять руку на моего ребёнка? Кенни посмотрел на Леви требовательно, мол помогай, сам знаешь, что виноват. Мама же тоже на него оглянулась. Строгим взглядом посверлила секунду и обратно на Кенни воззрилась. — Мам, правда, иди в комнату, посиди. Мы просто поговорим. Мама вскинула руку, брови подняла, взгляд растерянный сделала. И вид у неё в один момент из гневного превратился в обиженно-поражённый. Кенни под руку её взял, до отвращения галантно и неожиданно мягко, и из кухни вывел, успокаивая и убеждая, что не убьёт Ривая и даже пальцем его не тронет. Сдалось, мол, ему малька неразумного дубасить. Мама поддалась ему без желания, не поверила. Но Ривая и его решение уважает. Наверное, только потому и согласилась уйти в итоге. Леви ещё пару глотков отвратительного чая сделал и вылил его в раковину в итоге. Кружку за собой помыть успел, пока Кенни не вернулся. Вернулся Кенни без шляпы и без сигареты. Хорошо хоть, что со своим привычно насмешливым выражением, а то Леви бы испугался. — Мелкий, ещё раз мне мать посреди ночи в истерике позвóнит, — а голос у него серьёзный, — я тебя в то же мгновение найду, увезу на дачу и так выдеру розгами, что ты месяц не сядешь. Ты меня понял? — Понял, не дурак, — пробурчал едва слышно. — Я не мастер читать нотации, — Кенни одним рывком скинул со стола скатерть. — Сам подтвердил, что не дурак, так что штаны снимай и грудью на стол. Кенни всегда так. Безжалостно и без лишних слов. Расстёгивать пуговицу и ширинку Риваю не требовалось, джинсы сами легко сползали с него, так как Ривай не носил ремня и был довольно щуплым, на первый взгляд. С джинсами спустил трусы. Сложил одежду аккуратно и положил на стул. Не торопясь, чтобы не приближать неприятный момент, но и не слишком медля, чтобы не раздражать Кенни. И глаза старался не поднимать. И без того понятно, какая у Кенни сейчас карикатурная рожа, видеть её нет никакого удовольствия. Лёг грудью на стол. По спине пробежал холодок. Не ясно: от страха или из-за холодной поверхности стола. Звякнула пряжка ремня. Леви сложил руки на макушке, локтями перекрывая себе боковое зрение. Первый удар заставил дёрнуться. Леви резко втянул воздух и чуть не закашлялся. Как ни готовься, это в любом случае будет неожиданно. — Не дрыгайся, шкет, не пять лет уже. Ривай мог бы огрызнуться в ответ, но прикусил язык. Тут же по заднице прилетело второй раз. Не выругаться бы случайно. — Я бы тебя воспитывал, то гулял бы ты, где и сколько хочешь, — ремень рассекает воздух и приземляется на зад Леви с мерзким шлепком. — Но Кушель боится. Опасное здесь место, Леви. Даже для тебя, каким бы шустрым ты ни был. На третьем ударе Леви зажмуривается, чтобы не уронить слезу. У падлы Кенни тяжёлая рука. Четвёртый. Пятый. Шестой. Только на силе собственного упрямства Леви не вздрагивает и не начинает плакать. Лишь напрягает мышцы всего тела. На двенадцатом зарывается в волосы и с силой тянет их. Чтобы отвлечься на другую боль. Считает удары непроизвольно. Свист ремня. Пятнадцать. Шестнадцать. Уже не получается сдерживать слёзы. Всхлипывает. И семнадцатый удар ощущается острее предыдущих. Восемнадцать. Девятнадцать. Двадцать. На двадцать первом прячет лицо в сгибе локтя. — Хватит, — голос Леви хрипит. — Я сейчас закричу. — Э-э, не, малой. Пойман с поличным, — очередной шлепок ложится на бёдра, и Леви вскакивает, но оказывается прижатым к столу силой, — теперь терпи. И не брыкайся, хуже будет. Леви тяжело выдыхает. Двадцать пять. Закусывает руку. Слёзы безостановочно стекают по щекам. Тридцать. Старается не дышать, чтобы не издавать звуков, но постоянно всхлипывает. Давит рыдания в рукаве кофты. Тридцать три. Упирается одной рукой в стол, чтобы вскочить опять, но Кенни снова безжалостно придавливает его к столу. Тридцать четвёртый и тридцать пятый выходят как один, Кенни уже понял, что Ривай недостаточно силён, чтобы вытерпеть больше. — Закончили, мелкий, — Кенни заправляет ремень в шлёвки. — Не реви. И так на мужика не похож, а в соплях от девчонки вообще не отличить. Хлопает Ривая по плечу и уходит с кухни, уже достав откуда-то свою идиотскую шляпу. Леви и сам не хочет задерживаться здесь. Поднимается. Спешно, сквозь боль, натягивает джинсы, шипит. Возвращает аккуратно скатерть на стол. И только теперь замечает, как мама отчитывает Кенни в коридоре и пытается выгнать его из квартиры поскорее. Кенни шутит про отсутствие у неё гостеприимства и дверь захлопывается. Наверняка перед самым его носом. Леви выходит с кухни, сталкивается с мамой в коридоре. Оба мнутся, смотрят друг на друга. Обоим неловко. — Мальчик мой, прости, — мама обнимает, и так тепло на душе становится. — Прости, что оставила тебя с ним. — Это ты прости. Я не должен был... надо было домой пойти, а я в разборки влез. Мама гладит Леви по волосам, целует в лоб. Просит больше не возвращаться ночью, приходить вовремя. Молит не пугать её так больше. А Леви и самому стыдно, он даёт обещания одно за одним на каждую мамину просьбу. А она плачет и обнимает ещё сильнее. Минут десять они так и стояли в коридоре, обнявшись. Начали даже говорить об отвлечённом: о любимых маминых цветах, о работе и о школе, напару хаяли Кенни. Опомнились. Мама пошла раскрывать все окна, чтобы выветрить запах сигарет, Леви пошёл мыться перед сном, чтобы закончить этот тяжёлый день.