***
Ночью, пока родители тихо сопят в своей комнате, Минхо поворачивает щеколду двери с характерным и особенно громким в этот час звуком и жмурится. Простояв так, съежившись, несколько секунд, он понимает, что никто не проснулся и идет к ноутбуку. Заворачивается в одеяло и старается как можно тише клацать по клавишам. "Суккубы и инкубы". Брови сходятся на переносице, а в глазах полная серьезность. Пальцы щелкают по кнопке мыши, направленной на первый попавшийся сайт. "...в средневековых легендах распутный демон, ищущий сексуальных связей." Сглатывает. "...в большинстве случаев описывается как безобразное существо, часто напоминающее козла." Морщится. "...из-за необузданной похоти и стремления удовлетворить разного рода извращения, демоны сходились с человеком, чтобы унизить его, втайне насмехаясь над любовниками и их нежеланием избавиться от демонического поклонника." Дергается от ударившейся об окно ветки. "...по словам тех, кого посещали сущности, суккубы и инкубы приносят такое удовольствие, какое человек не способен." Захлопывает кнопку ноутбука, когда в коридоре слышатся шаги.***
Сынмин переписывает домашнюю работу из своей тетради в джисонову. Из открытого окна в пустой кабинет веет ноябрем. — Так и будешь стоять? — Пойду, пожалуй, — отлипает от пола Минхо и уходит в коридор. Сынмин качает головой и жует губу. "Нельзя же так просто подойти к нему и узнать: правда ли есть демоны, которые трахают людей? Ты случаем не знаешь, как вызвать одного из них? Мне для друга."***
—Ты уверен? — Полностью. Ребят, извините, но сегодня вообще не получится. — Ага, у тебя каждый раз не получается. — Неправда, — пялится на Чанбина Минхо, будто собирается опровергнуть. — Ну, давай, скажи, что я не прав. Минхо тушуется, остальные ребята молчат несколько секунд и двигаются в сторону двери.***
Добравшись дружной оравой до дома Сынмина, все разбредаются по комнате. У него уютно, кстати. Раскиданные кардиганы по всему периметру, куча самодельных глиняных горшочков с растениями на подоконнике и баночки от йогурта с ростками. Все в книгах: старых, новых, библиотечных. Фольга от шоколада, браслеты из ракушек, руны в мешочке, букет сушеных роз. Джисон ковыряется на рабочем столе: шуршит гербарием, чихает от пыли, но продолжает искать дверь в неизведанные миры, потому что уверен — у Сынмина и не такое можно найти. Феликс чешет за ушком пришедшего кота. Чанбин чешет за ушком Феликса. Чонин кривится с их нежности и продолжает ковырять отклеившийся уголок плаката с фазами луны, рядом с которым детские рисунки. Чан расположился на не застеленной кровати и втыкает в телефон. Хозяин хаоса стоит посреди комнаты, выставив руки по бокам. — Чан, где хавка? — спрашивает Джисон, разукрашивая антистресс-раскраску. Не отвлекаясь от игры, Бан поднимает пакет. — Ты взял мне яблочный сидр? — щурит глаза Ким. Кивает. — Отлично, в таком случае... Дверь со скрипом открывается и в просвете появляется сначала заспанное лицо младшей сестры, а затем улыбчивое матери. Чанбин, быстро среагировав, пихает пакет под кровать и заваливает все подушками с пола. — Приветик. — Мам! Хоть бы постучалась! — Извините, просто ты даже не принес ребятам поесть! Вы ведь голодны после уроков? Может, я сварю вам какао и принесу сухофрукты? — Они не голодны. — Говори за себя, — закатывает глаза Джисон. — Я не против какао. А вот сухофрукты — это спорно. — Не правда, я не против поесть их, — широко улыбается Феликс. — Вот видишь, — выпрямляется мать. — Тебе стоит быть гостеприимнее. Сейчас все будет, мальчики. Женщина удаляется. Хан отбрасывает зеленую ручку. — Херня это все, я только нервознее стал. Чанбин, кинь пиво. Все негласно окружают пакет и вытаскивают банки, чипсы, конфеты. Чонин выхватывает у Джисона мармелад и прыгает на кресло-качалку. Затем тянет руку за светлым фильтрованным, но Чан уворачивается. — Ты что? — давится возмущением он. — Не-не-не, ты в прошлый раз отравился и на неделю засел дома, а еще ты мелкий. — Мы одногодки, придурок! Пиво сюда дал! — Как грубо. — То есть, я, по-твоему, виноват, что в прошлый раз вы купили какое-то дешевое пойло? Чонин не собирается сдаваться, поэтому прыгает на Чана и пытается отобрать стеклянную бутылку, восседая на чужих бедрах. Конечно, в комнату заходит мать. Та опускает глаза в пол и улыбается, оставляя поднос на тумбе. Через какое-то время, когда желудок каждого полон, Сынмин щелкает арахисом и осматривает каждого, желая, чтобы все, в особенности Феликс, забыли, зачем пришли. Сегодня небеса для него глухие. — Что ж, — лыбится Ли, — можем начинать?***
Минхо забегает в комнату и показательно захлопывает дверь так, что мамины вазы начинают греметь в шкафу. Отец грузно поднимается по лестнице, но его останавливает жена и отрицательно качает головой. Сейчас хочется только, чтобы все заткнулись. Кажется, все добивались того, чтобы вывести Минхо из себя. Парень является одним из лучших по тхэквондо среди сверстников, но у тренера, видимо, сегодня тоже было плохое настроение, раз он решил поставить к нему лучшего ученика из старшей группы. Ли, с очевидным поражением, повалился на маты. После тренировки тетя решила, что ему жизненно необходимо пойти с ней на день рождения дочери своей подруги. Куча орущих детей и их странные родители. Он быстро ополаскивается в душе, отказывается от ужина, потому что в глотке до сих пор стоит противный кусок марципанового торта, и кидает уставшее тело на кровать со свежим постельным бельем. Между ясностью и желанной дремой Минхо понимает, что нужно будет поблагодарить маму за заботу. Только завтра. Сейчас он очень устал. Тогда-то все и началось.***
— Руководи нами, Сынмин-а, мы готовы. — Чан, ты, как самый старший, будешь записывать подробный протокол. Найди, пожалуйста, блокнот и ручку. Джисон, иди в ванную. В шкафчике над раковиной лежит мешочек с морской солью. Феликс, неси все благовония, которые найдешь и кристаллы кварца. Чонин, на тебе белые и черные свечи. Чанбин, можешь ничего не делать. Сам себя не похвалишь — никто не похвалит, поэтому Ким мысленно гладит себя по голове за то, какой он хороший лидер. Если дело касается потустороннего, конечно. Через пятнадцать минут Сынмин возвращается с чердака с доской Уиджи в руках и клубками пыли в волосах. Феликс заботливо собирает серые комочки в ладонь, а после расчесывает друга деревянным гребнем. — Бинни, для тебя все-таки будет работа: найди низкий стол и стулья. Притащи сколько сможешь, остальные будут сидеть на подушках. Это все должно быть в подсобке на первом этаже. Чонин распихивает пледы и одеяла по углам комнаты, освобождая пространство на полу в центре. Ликс протирает влажной тряпкой поверхности стола, детские стулья, старые табуретки. Ничего лучше не нашлось. Сынмин, кряхтя, очерчивает место для проведения сеанса кругом из морской соли. Чонин ищет в коробке с благовониями лавандовые по запаху. Первая попытка проваливается — палочки оказываются с сандалом. Потому что Ким заклеил упаковки наклейками с ведьмами или случайно залил воском. Джисон зажигает белые свечи, находит кусок ваты и чиркает зажигалкой Бина. Материал вспыхивает. Хан пугается и отшвыривает его на пол. Чонин визжит, Чан топчет своеобразный костер тапком. — Как хорошо, что мы такая быстрореагирующая команда, — Джисон показывает большой палец и получает по затылку. — Ага, еще дом мне спали. — Все обошлось, не начинай. — Не подпускайте его к огню. — Ха, больно надо, — паясничает он. Спустя четыре попытки Чонин находит лавандовые. Сынмин просит замолчать активно спорящих Феликса и Чана о том, кто из персонажей мобильной игры лучше и достает из старенького чемодана покойной бабки пучок шалфея. — Жду, когда ты вытащишь из комода стиральную машину. — Не переживай, она следующая в очереди. Ким садится перед доской, окуривает ее и указатель дымом засохшего растения. Чертит круг пальцем и зажигает черную свечу. Затем закрывает глаза, сидит так несколько секунд, открывает и задувает свечу. Снова рисует круг. Обрызгивает Уиджи и планшетку розовой водой и проговаривает несложную защиту. Все пятеро молча наблюдают. У кого-то даже отвисла челюсть. — Последние штрихи, — Сынмин поднимается и идет в сторону прикроватной тумбы. Он открывает шкатулку и достает оттуда серебряное кольцо матери, устричные раковины, несколько маленьких зеркал, ветви ивы и кварц с лунным камнем. Разложив все, он еще несколько секунд любуется сотворенным. — Начинаем? Тогда-то все и началось.***
Часы пропищали два часа ночи. Окно со свистом распахивается и ударяется ручкой о стену, оставляя неглубокую царапину. Спустя несколько минут Минхо открывает глаза и не чувствует конечности. Ступни и ладони онемели и ощущаются неподъемным грузом. От щиколоток до шеи поднимается волна мурашек от резкой смены температур. Ли поднимается и, обняв себя, плетется к окну, пытаясь передвигать застывшими ногами и не обращая внимания на крупную дрожь. Он ложится обратно, свернувшись в замерзший комок, и пытается вновь заснуть, зевая с маленькой периодичностью. Когда кровь вновь циркулирует, гул за окном становится тише. Минхо согревается. Он только начинает проваливаться в сон и тихо посапывать. По бедру скользит нечто мягкое и теплое. Оно плавно спускается по гладкой поверхности кожи. Нога непроизвольно дергается и движение затихает. Затем ползет выше, огибая выпирающие косточки таза, поднимается вверх по животу и обнимает шею, стягиваясь туже. В ухо проникает шелестящее шипение. Минхо открывает глаза и упирается заспанным взглядом в морду змеи. Черная чешуя переливается матовым от уличного фонаря, глаза — две черные жемчужины. Он давится криком и отползает к изголовью кровати, зажимая рот рукой. Пресмыкающееся, почувствовав страх, испаряется. Паника скручивает желудок в тугой узел, полное непонимание происходящего застревает в расширенных зрачках, а щекочущая тревога расползается в груди. Волосы на затылке встают дыбом, чувствуя невесомое шевеление позади себя. Минхо слышит скрип в шее, когда слишком медленно поворачивает голову к стене. Там, в бликах света и тенях от листвы, сгущается масса. Она растекается по плоскости копотью, невнятно и мягко шепчет. И Минхо понимает, что это разговаривает с ним. Ужас колит пальцы на руках, царапает внутренности и застревает меж ребер. Лед кусками плывет по венам. Застревает. Парализует. Ли старается аккуратно сползти на пол, но ударяется локтем о деревянную спинку и болезненно шипит, сразу жалея об этом. Комок черноты концентрируется в одном месте и вытягивается. По задней части шеи проходит мерзкий холодок. Черная дымка пристально смотрит на него. Он знает. Он чувствует. Это мечется и вылетает на улицу. Стекла с длительным звоном, проносящимся эхом внутри черепа, рассыпаются по паркету. Некоторые осколки долетают даже до него. Минхо сползает и, покачиваясь, идет к столу на непослушных ногах. Он вытирает капли пота, неприятно стекающие по вискам, и откручивает крышку бутылки. Сделав пару больших глотков замерзшей воды, зависает ничего не выражающим взглядом на учебниках. И снова скрип. Пугающий, медленный, стонущий. Чертов старый дом с гниющими деревянными створками окон. Парень жалостливо выдыхает и мученически сдвигает брови, обнаружив возникающий из темноты силуэт, бледное лицо которого смотрит вниз, на улицу. Теперь Минхо жалеет, что по глупости задувал свечи в церкви.***
Сынмин щелкает выключателем и все хором ахают, засматриваясь на наклейки звезд на потолке, которые светятся в темноте. — Я предупредил маму, больше она к нам не зайдет, к тому же, они уже ложатся спать. Два часа ночи. Как-то мы с вами задержались. — Такой трепет внутри, — ерзает на стуле Феликс. — Рассаживаемся, — командует Чанбин. — Надеюсь, вы расслаблены и понимаете, что мы сейчас будем делать? — Да! Давайте уже начнем! — искрится Ли. Ребята прикасаются к планшетке и принимаются настраиваться. — Подождите! Стойте! Джисон дергается. Чан смеется с него. — Что такое, малыш? — беспокоится Чанбин. — Что такое, малыш? — кривясь, передразнивает Чонин. — Проблемы? — накаляется Со. — Никаких. — Тихо вы! — шикает Феликс. — Мы даже не придумали, кого будем звать! — Да, было бы неплохо знать. — Ну, давайте, — Ким облокачивается на низкую спинку и морщится, когда она больно упирается под лопатками. И тут начинается. — Курта Кобейна! — Мэрилин Монро! — Микеланджело Буонарроти! — Ли Сын Мана! — Кого-кого? — Первый президент Республики Корея, олух. — Нахуя нам этот жесткий антикоммунист? Не, чтобы кого повеселее? — А я ебу? Все хотят кого-то вызвать. Вот, я тоже захотел. — Может, Зевса? — Дебил совсем? Он бог. — М-да, — наконец подает голос Сынмин, — еще поссорьтесь. — Короче, — поднимается Джисон, — мне нужно отойти, а вы чтобы придумали, ясно?***
Минхо перестает дышать. Фигура продолжает формироваться из рваных лоскутов тьмы, очерчивая уже отличимые линии тела в свете луны. Нечто начинает разминать шею, выдыхая облегчение. Затем поворачивает голову, и Минхо вглядывается в вырисовывающийся идеальный профиль. Ухо с заостренным кончиком, ровный нос, четкая линия челюсти. В глазах темнеет. Он моргает чаще, но ноги подкашиваются. Ли шумно опирается поясницей о стол и резко вскидывает голову. Мрак рассеивается. Фигура медленно разворачивается и испуганное сердце замирает. Тонкие, аристократично-белые пальцы касаются передних прядей, собранных сзади черной лентой. Воздушная шелковая рубашка сажей облизывает подтянутое тело. Манжета скользит вниз, открывая хрупкое запястье. Волосы кровавыми волнами спадают на плечи. На шее нитка жемчуга. Слабый свет падает на лоб, кончик носа и острые скулы, освещая бархатную кожу. Теперь Минхо видит лицо Шедевра. Густые темные брови слегка сдвинуты, ресницы, подрагивая, оставляют пушистые тени на щеках. Губы — лепестки нежнейших роз — поджимаются. Красив до безобразия. Идеал открывает глаза с изящным разрезом и Минхо забывается. Изумрудные радужки, пронизанные вертикальными зрачками, тускло светятся в ночной комнате. Апогей оглядывается по сторонам, пытаясь сфокусировать зрение хоть на чем-то. И этим "чем-то" оказывается Минхо. Предел мечтаний долго осматривает тело школьника смущающим взглядом и делает первый робкий шаг, наступая на битое, хрустящее под кожаными ботинками стекло. Минхо скользит глазами по его телу. Цепляется за расстегнутые до груди пуговицы, не скрывающие точеные ключицы. Засматривается на длинные стройные ноги, обтянутые тканью слишком узких брюк, которые остановились напротив. — Здравствуй, — шепчет Совершенство. И Минхо теряет рассудок.***
— Эйнштейна? Эйнштейна, блять? — Мы не придумали ничего лучше, — грустно вздыхает Феликс. — Думаю, его уже конкретно заебали, — смеется Чанбин и пихает Чана локтем в бок, чтобы тоже поржал с его остроумности. — Можем подумать еще. — Похуй, — грузом оседает на стул Хан, зло нахмурив брови. — Хоть спрошу, зачем придумал свою ебаную таблицу. — Дебил, ее Менделеев придумал. — Замолчали, — рычит Сынмин. — Быстро расселись и слушайте меня. Удивлению не было предела, но все последовали приказу. — Сейчас мы вызываем Эйнштейна, общаемся с ним, и все будут довольны, ясно? Какая разница, кого, мы делаем это впервые, камон, в следующий раз можно будет подготовиться получше. — Ты сказал "в следующий раз"? — зажигается Феликс, точно газоразрядная лампа. — Еще не знаю, посмотрим. Спустя пятнадцать минут их никто не посетил. — Не понимаю, — начинает Сынмин и резко замолкает. Планшетка с приложенными к ней пальцами начинает двигаться. Затылок каждого облизывает холодок. Указатель, царапая деревянное покрытие, напористо двигается к буквам. Он обводит букву "Х", затем ломано плывет к "У" и останавливается на "Й". Сынмин кривит губы. Хан хохочет. — Ты нормальный?! — Вы бы видели свои лица! — он не может остановиться ржать и падает на пол, держась за живот. — Феликс и Чонин чуть на тот свет не отправились! — Сынмин достает из кармана минералы красного авантюрина и раздает друзьям. Потому что знал, что этим двоим без него не обойтись. В Джисона прилетает пенал. Он игнорирует, не пытаясь успокоиться. В Джисона прилетает карандаш. Первый, второй, третий... — Да хватит! — он задирает голову и ловит на себе пять пар глаз, полные ужаса. — Джисон... С громоздкого шкафа медленно сдвигается коробка. Джисон зависает, задрав голову, и тараторит прощание со своей семьей. Чанбин подлетает к Хану и ловит ее с громким вздохом. — Ребят, это уже не смешно... — трясется Феликс. Весь свет в комнате резко потухает. Оголенные участки кожи гладят колебания воздуха, какие возникают, обычно, когда кто-то проходит мимо. Сердце каждого гулко звучит в районе горла, пропихнувшись туда. Оно неприятно скользит по стенкам и сдавливает их. Голова начинает кружиться, не получая кислород. Тяжелое дыхание поочередно задувает каждую свечу, делая почтительную паузу в перерывах. Чонин вскрикивает и, заикаясь, что-то мямлит о фильмах ужаса. Все рефлекторно жмутся друг к другу, отпихивая от себя планшетку и все чудо-вещички Сынмина. Даже Чан с кресла-качалки сползает, пытаясь скрыть дрожь в коленях. Изнутри стола звучат стуки. Их ритм становится агрессивнее, будто нечто хочет вырваться из него. По обоям скребут. Мелодично, лениво, цепляя каждый бугорок объемных обоев. Ким вскакивает, отталкивает тянущиеся к нему руки друзей и бежит к своему столу. Он долго копошится, сбивчиво дыша, и пытается нащупать хоть что-то, потому что не видит даже собственные руки. Все следят за оранжевым горшком с лунным бликом на боку, взмывшему вверх и медленно плывущему к парню. Никто не знает названия цветка, но он очень красивый. Даже идеальный. Для того, чтобы разбиться о голову Сынмина. Феликс, поджав губы, старается не дышать и медленно двигается в сторону Кима, который, спеша, потирает нос и шуршит бумагой, ковыряясь в предпоследнем ящике тумбы. — Сынмин, — сипло зовет он, — я сейчас кое-что сделаю, не шевелись. Окно звонко крошится из-за столкновения с горшком, внутри которого рос необыкновенной красоты синий цветок. Нужно будет спросить название и посадить такой же. Расширенные глаза Кима разглядывают осколки. Он быстро откручивает крышку бутылки и прыскает воду на подоконник, стол, Феликса, остальных. — Что это? — визжит Ли. — Святая вода, — нервничает он. — Я не знаю, что еще можно сделать. Но нечто решает, что ему скучно. Из сломанного плеера хрипит джаз. Центральная свеча загорается. На периферии зрения Сынмин видит, как указатель начинает вырисовывать фигурные восьмерки. В коридоре слышатся приближающиеся шаги. Он подлетает к доске и переворачивает планшетку, громко выдохнув. Растрепанные, напуганные, сжавшиеся — такими их находит мать. — Сынок, у вас что-то случилось? — спрашивает она, разглядывая разрушенную комнату в неприятном изумлении.***
Минхо проследил, как Венец творения подошел к нему неприлично близко. — Боишься меня? — слегка издевательски спрашивает он, сощурив глаза. — Н-нет. Непревзойденность хрипловато смеется. — Почему же ты, — он снова делает шаг в его сторону и, увидев, как парень отступает назад, тяжело выдыхает, — делаешь это? — Я не знаю, как тебя зовут. — Все это время тебя смущало только это? — его глаза загорелись искренним удивлением. — Например, — он хмурит брови и скрещивает руки на груди, чтобы скрыть дискомфорт. — Хенджин, — сделав почтительный поклон, следит за реакцией. — Меня зовут Хенджин. — Понятно, Хенджин, а теперь, думаю, я продолжу спать. — Ты скучный, — Верх отводит взгляд, задумавшись. — Я думал, мы займемся чем-то повеселее. Или ты хотел видеть меня только для того, чтобы я посмотрел, как ты спишь? — снова это детское изумление. — Подожди, — Минхо глупо захлопал глазами, — я никого не хотел видеть. — Надо же, — Хенджин опирается о край стола и театрально ахает, — а мне показалось, ты хочешь повзрослеть. В глазах Минхо блеснуло непонимание. — Ладно, — хихикает Абсолют, — мне не привыкать к такой реакции. Он медленно и грациозно шагает, не опуская предвкушающий взгляд с глаз напротив, и останавливается только, когда неприкосновенно впечатывает трусливого Минхо в стену. — Что ты делаешь? — тихо и ошеломленно спрашивает он. — То, чего ты жаждешь. Хенджин проводит кончиками острых когтей вниз по тонкой шее. Он внимательно изучает выразительное лицо и улыбается, когда добивается замешательства. — Не думаю, что это правильно. — Правильно, не думай, — Прекрасное отодвигается, — просто наслаждайся. Минхо прикрывает дрожащие веки и громко выдыхает, приоткрыв рот. Сон. Это просто сон. Хенджин пользуется этим и опаляет нетронутые губы дыханием. Он накаляет его, проводя холодными пальцами под краем футболки, трется носом о горячую шею и не выдерживает. Произведение искусства резко прижимает оба плеча парня к стене, больно впив когти, и скалится, когда Минхо морщится. — Ты так вкусно пахнешь сном, что я не могу терпеть. На удивление, он быстро остывает. Уголки губ бегло приподнимаются перед тем, как коснуться девственно-розовых губ. Хенджин целует тягуче и нежно, но умело, дожидаясь привыкания. Минхо, очевидно, все еще не может принять ситуацию. Он совершенно не двигает губами, блокируя свои чувства. Но, когда две ладони внезапно сжимают ягодицы, он распахивает глаза и смотрит на стремительно пьянеющего инкуба. — Расслабься, милый, и получай удовольствие. После этих слов уверенность действительно прибавилась. Он ведь хотел этого, так? Это был риторический вопрос и причин сомневаться больше не было. Это ведь сон. Очень горячий сон. Минхо начинает раскрываться. Опускает зажатые плечи, выпрямляет спину и обвивает шею руками, самостоятельно притягивая к себе. Хенджину нравится этот расклад, поэтому напор начинает нарастать. Он мнет губы, зацеловывает лицо и покусывает подбородок. А когда слышит первый неуверенный стон, то совсем слетает с катушек. Хенджин поднимает парня за талию, безмолвно заставляя обнять себя ногами, и спешит посадить на стол. Там он разгребает мешающие тетради и случайно роняет степлер, который громко падает на пол. Минхо отодвигается и шипит, что из-за этого могут проснуться родители. Воплощение лишь вслух ухмыляется и возвращается к губам. Он просовывает скользкий язык в рот и облизывает чужой. Минхо жмется от этого действия, но руки инкуба сладко мнут бедра. Он тает. Хенджин проводит неприлично-длинным языком по зубам, заводит его за щеку и вылизывает чужой рот. Ли сжимает рубашку на спине Совершенства и жмурит глаза, испытывая крышесносные ощущения. Длинные пальцы нащупывают полувставший член сквозь ткань и смыкаются на головке. Выдох Минхо граничит с истерическим стоном. Нервы скручивает в морской узел. Хенджин облизывает вызывающе-пухлые губы и томно проговаривает: — Я так понимаю, мы можем передвинуться на кровать. Положив раскаленное тело в постель, Хенджин крадет несколько секунд, чтобы полюбоваться. Минхо не выдерживает и притягивает его к себе. — Нетерпеливый. Он не спеша спускает пижамные штаны, дыша на набухший бугорок. Минхо жалобно стонет и принимается крутить головой по подушке. Сняв белье, Хенджин прижимает большой палец к головке и размазывает им выступивший предэякулят. Водит сжатой ладонью вверх-вниз без определенного темпа и блестит глазами, наблюдая за отзывчивостью от каждого движения. Он убирает руку, игнорирует взгляд Ли, полный недовольства, и берет член в рот, вбирая по горло. Минхо издает писк и задерживает дыхание, чувствуя, как из глаз активно сыплются звезды. Хенджин повторяет это еще дважды и улыбается проклятиям, вырывающимся из рта Ли. — Я смотрю, у тебя рот ничем не занят? Минхо только успевает открыть его для возмущения, как чувствует проникновение двух пальцев, когти которых царапают язык. Хенджин водит ими внутри, пока Ли, нервно покусывая, сосет. Пропитывается переполняющими чувствами, не брезгуя собственных слюней, которые текут по подбородку. Хенджин растирает их по лицу и снова сует пальцы. Минхо разрушается. Влажные губы останавливаются на головке, кончик языка проникает в уретру, а большой палец двигается у него во рту, надавливая на язык. Великолепие работает ртом интенсивнее, водя руками по выпирающим ребрам. Он теребит соски, сильно зажимая их меж пальцев, пощипывает бока и царапает живот. Минхо сильно зажимает собственный указательный палец между зубов и смотрит в потолок, чувствуя, как глаза наполняются влагой. — Это лучшая ночь в моей жизни, — бубнит он, позволив слезинке скатиться вниз по виску. Хенджин мычит, пуская по плоти вибрации. Попутно вылизывает языком выступающие венки и следит за вмиг напрягшимся и вытянувшимся телом. Минхо перестает дышать и слегка дергается в предоргазменных конвульсиях. Абсолют резко сжимает член у основания и томно проговаривает: — Сделай что-нибудь милое, и я отпущу. — Ты нормальный? — жалостливо стонет Минхо. — Выполняй, — от его тона веет прохладой. — Не буду! Хенджин притворно надувает губы и опускает взгляд на мятое одеяло. Внезапно пальцы смыкаются сильнее. — Что мне сделать? — хнычет. — Надуй губки, — Хенджин пошло облизывается, — подними бровки и закуси ноготок зубами. И Минхо делает. С трудом, но делает. — Ты такой красивый, — инкуб на мгновение забывается и желает, чтобы картина перед ним навсегда отпечаталась на сетчатке глаз. — Заслужил. Хенджин воспроизводит движения и через несколько секунд ему кончают в ладонь. Прерывистый стон ласкает слух. Он медленно слизывает солоновато-сладкие капли, чмокает член напоследок и отодвигается, оставшись лежать на животе. Качает ногами, улыбается. Минхо приподнимает голову и плавающим взглядом ищет живописные глаза, которые блестят зеленым в темной комнате. Демон целует бедро Ли, который не может отдышаться. Он пропускает красные пряди сквозь пальцы. Дыхание возобновляется. — Теперь твоя очередь принимать меня. Минхо стягивает майку обессиленными руками и неуверенно раздвигает ноги. Хенджин смачно облизывает его пальцы. — Слюни? — морщится Минхо. — Я читал, что их нельзя использовать. — Какой ты привередливый, — Хенджин закатывает глаза. — Это лучше всех земных смазок. Давай, растягивай себя. Никакой реакции не последовало. — Ты ведь не хочешь, чтобы я порвал тебя? — он показывает когти. — Я не знаю, как. — Врешь, — пальцы небрежно цепляют чужой подбородок. По его взгляду понятно — он знает больше, чем нужно. Минхо становится пунцовым и медленно опускает мокрую руку ко входу. Первый палец легко проникает внутрь. Ли чувствует, как пульсирующие стенки сжимаются вокруг фаланги. Он проталкивает его глубже и откидывает голову. Хенджин наблюдает за этим с неприкрытым удовольствием и убирает мешающие пряди, невесомо поддевая их кончиками когтей. Минхо вводит второй и из его рта вытекает тихий, едва различимый стон. — Разведи пальцы. — Что? — Ли будто в вакууме и ощущает только приятно-правильную наполненность. — Разведи пальцы внутри себя, — звучит грубее и требовательнее. В брюках становится узко, терпение вот-вот закончится. Минхо слушается. Он изгибается в спине, свободной рукой сильно сжимает простынь. Глаза сильно жмурятся, пальцы двигаются активнее. Рот открывается и закрывается, не сумев издать и звука. — Закончил? И тут Минхо в голову приходит прекрасная идея — подразнить Великолепие. — Нет, — мычит он, ерзая задницей по простыни. — Сука. Хенджин резко вытягивает из него пальцы и зажимает запястья в одной руке, заводя их за голову. Минхо на секунду пугается, но больше всего хочет пококетничать. Ли закусывает губу и пародирует: — Нетерпеливый. — Ты стал слишком уверенным. — Знаешь, а ты сексуальный, когда злишься. Теперь вообще плевать. Его же сон. На красивом лице вырисовывается оскал. — Ладно, — он ослабляет хватку и тянется к пуговицам на рубашке. — Можно я? — Можно, — Хенджин с любопытством щурит глаза и опускает ладонь на талию Минхо, решительно притянув к себе. Ли расстегивает пуговицы непослушными руками. Хенджин целует его в шею холодными губами и проводит влажную дорожку языком к ключице. Втягивает карамельную кожу, покусывает. Минхо чувствует, как истома плавит вены, и поднимает невинный взгляд, лаская кубики пресса подушечками пальцев. Он стягивает узкие брюки и обнаруживает отсутствие белья. Сглатывает. Шедевр облизывает нижнюю губу. — Ложись. Хенджин оглаживает ягодицы, следит за поджатыми губами и напрягшимися мышцами. — Расслабься. Он аккуратно вводит головку вставшего члена внутрь до половины и замирает. Минхо приподнимается на локтях и ломается в спине до хруста, хватая ртом воздух. Хенджин целует-целует-целует, глотая болезненные вдохи. Холодная плоть, обжигая, начинает тягуче двигаться пару раз и выходит. — Еще, — Минхо мечется по подушке. Хенджин издает утробный рык и вдавливает ладони по обе стороны от головы Ли. Он медленно погружается, но уже глубже и увереннее. Минхо вновь выгибается, из-за чего головка проезжается по простате. Он стонет — громко, с наслаждением, не стесняясь. Приподнимает бедра, желая испытать это снова и снова. Хенджин набирает темп. Ли даже не хочет прикасаться к себе. Он хочет, чтобы это длилось как можно дольше. Он крутится по постели искрящимся, оголенным проводом, слыша тяжелое дыхание через рот и звуки сталкивающихся тел. Это все кажется таким правильным. Хенджин двигается плавно и даже грациозно, но грубо толкаясь до конца. Передние ярко-красные пряди окончательно распускаются из ленты и липнут ко лбу. Он облизывает губы и смотрит на приоткрытый рот, рассеянные глаза, растрепанные волосы. Это все кажется таким идеальным. Он с трудом выходит и переворачивает Минхо в коленно-локтевую. Ли прогибается, почувствовав мокрую ладонь на пояснице. Снова сладкая наполненность. Он опускает голову и двигается навстречу. Толчки становятся частыми и бесцеремонными. В шею вонзаются зубы. Острые клыки впиваются в кожу, выцарапывая линии. Минхо болезненно вскрикивает и кусает уголок подушки. — Черт, — вопит он в наволочку. — Верно, — Хенджин вылизывает засосы, усмехаясь. Алые укусы украшают почти каждый участок шеи, переходя на спину. Рука задерживается на затылке и обхватывает волосы, задирая голову. — Нравится? — хрипло спрашивает Хенджин в ухо. Минхо мычит, не сумев ничего ответить. — Значит, нет, — в его тоне слышится самодовольство. — Больше не играй с огнем, — он надавливает на багровые следы, которые отдают пульсирующей болью, — дорого обойдется. Когда член напрягается до боли, Минхо молит: — Сейчас. Пальцы обхватывают член и водят вверх-вниз, не соблюдая собственного темпа. Из-за контраста Минхо видит полярное сияние перед закрытыми глазами. Он сбивчиво дышит и, всхлипнув, кончает густой и вязкой спермой, выходящей короткими толчками. Хенджин быстро и особенно глубоко толкается в тело, проходится по простате. Финальный пронзительный стон обдает тело Минхо мурашками. Зубы прикусывают мочку уха. Произведение искусства застывает внутри еще на несколько мгновений и размазывает сперму по чужому животу, прикрыв глаза и вбирая ощущения. Оба оседают на кровать разбитыми и пытаются восстановить дыхание, смотря друг другу в глаза. Хенджин, не теряя элегантности, поправляет волосы и гладит бедра Ли, мнет мягкую влажную кожу. Перл создания обнимает Минхо и падает на подушку. Хенджин зарывается носом в сладко пахнущие волосы и прижимает ближе к себе. Минхо, испытав волшебство, плачет. Демон испуганно поворачивает голову парня к себе, схватив за щеки. Он понимает все без слов и заботливо целует. — Кажется, — вкрадчиво начинает Минхо, — я влюбился в тебя. Хенджин вслух усмехается и натягивает одеяло, укрывая обоих. Плевать на то, что оба в сперме. На то, что одежда валяется где-то в ногах. На то, что за разбитым окном рождается рассвет. Важно, что ночью происходит самое интересное. Минхо мечтает, проваливаясь в сон, увидеть свое Совершенство, Прекрасное, Великолепие вновь. Быть рядом со своим Шедевром и Идеалом всегда. Хенджин, услышав его мысли, мягко улыбается и целует в висок.***
Минхо заходит в класс и первое, что он замечает — ребят, собравшихся вокруг парты Сынмина и что-то бурно обсуждающих. Хан самый буйный. — ...да какого хуя у тебя не получилось?! — ...у меня?! Пошел ты! Вообще-то мы вызывали все вместе! — злится Ким. — ...ребят, мы все виноваты, — грустит Феликс. Чанбин обнимает его, поддерживая. — ...так, — серьезничает Чан, — если вы просто будете орать друг на друга, мы ничего не поймем. — ...да, Сынмин, давай, расскажи, почему меня чуть не ебнули! — ...я не знаю! Я делал все правильно! Минхо падает на стул и роняет голову на парту. Он никогда не чувствовал себя настолько уничтоженным. Если так будет после каждого секса — он асексуал. Ли с таким трудом открыл веки. Помогал себе сделать это чуть ли не руками. С кровати он просто свалился. Ноги не держат даже сейчас. В голове гудит, тело мягкое и податливое. Он словно живой труп. Красивый мерзавец опустошил его полностью. Но Минхо не злится. Он хорош. Очень. Утром родители слишком подозрительно переглядывались и много спрашивали, как ему спалось. Ахуенно. Он так хорошо еще никогда не спал. Даже после выматывающих соревнований. — Опа, Минхо, — веселеет Джисон и поворачивается к нему на стуле. — Прикинь, с нами вчера такая хуйня приключилась. А ты чего такой кислый? — Мой первый раз забрал инкуб. Челюсть Джисона со звонким стуком ударяется о пол. — И, кажется, — он теребит пальцами жемчужное ожерелье, — это был не сон.