Искушение соблазна

Огромный зал предстаёт в глазах Коломбины чем-то страшным, непонятым, бессильным.Она могла бы втиснуть сюда множество таких же, но, однако, уже не значимых, синонимов. Её непосильная чревоугодная ноша развивается неосязаемым ветерком. Всё таким же холодным, как и тогда, на обрыве… Дамслетт помнит. В точности до невозможности. Фантом Синьоры, её иллюзорной возлюбленной, всплывает и так в туманном рассудке каждый чёртов вечер, не давая и секунд покоя бедняжке. —Почему же… Почему, —еле шепчет под нос предвестница, передавая тяжесть тела на гроб. Красивый, между прочим, как и Розалин. Тонкость линий и аккуратность вырезов делают вид более элегантным, строптивым в буйно-снежную ночь за картонными стенами здания. Начало. Все люди, находящиеся в помещении, встают в один чёткий нимб, и каждый начинает по очереди глаголить какие-то слова, который в данный момент проходят мимо ушей. Тетево нервной системы не может ничего воспринимать, всё происходящее — обрывки, разрываемые ужасом печали, гнозисом дьявола. Она бы помолилась за упокоение её dame folle, её безучастной музы, её человеку грязной жизни, но занятие это тщётное. Коломбина давно предалась в лапах нечисти и смыть с себя грешность бытия сложно. Даже невозможно. Церемония быстро заканчивается, не успев и начаться. Коломбина напевает прощальные мелодии, согревающие мягкую плоть в знойной, сырой комнатке. Она была бы рада, даже счастлива вновь увидеть пылающие взоры и милые удивления тлеющей алой ведьмы. Но теперь тлеющей в буквальном смысле. «За что боролись, на то и напоролись» — девушка снова и снова вспоминает эту едкую фразочку, кинутую Панталоне после новостей о смерти любовницы на чужбине. Сердце покрыто коркой льда, всей той злостью, накопившейся с самого начала пути Розалин, его покрывают молодые шипы, быстро завядшие под надзором лазурно-пломбирного неба. Сейчас это не имеет смысла. Ничего не имеет смысла — вернее сказать. Потеря всего лишь восьмого номера или чего-то большего, тайно проявляющегося в действах крон? Ответ замызган в артериях, причём в размытых собственных идиллиях. —Мисс, покиньте помещение, — голос строгий, но с каплей сожаления подбирается под рёбра, заставляя слегка отстраниться от навязчивых мыслей и вернуться в реальность. —Что вы будете делать с Синьорой? —Коломбина грубо хватает за шиворот Арлекин, смотря прямо в омутные глаза, едва источающих жизнь. —Я не знаю… Точнее, мы не знаем, —после небольшой паузы монолога хозяйка приюта расжимает хватку и со свойственной хрипотцой откашливается. —Вы были близки, не так ли? —Всё верно. Дозвольте мне ещё несколько минут, я хочу задержаться здесь подольше, —дыхание Дамслетт сбито, а руки задеревенели от ужасно ядрёного холода. Арлекино одобрительно кивает, растворяясь в тёмном казусном переулке, оставляя на языке лёгкие язвы, а в лёгких — гарь ушедшего. Привязанность вызывает опухоль, которая расползается шипастыми ветвями по телу. Опухоль вызывает злорадный зуд, а он последствия в виде приторного саспенса, больно плавящегося на уголках потёртых губ. Коломбина похоронит её окончательно в мемуарах, будет жить дальше, но так и не сможет выкинуть прощальную записку. Предвестница вдруг ощущает горячее прикосновение на плече, обжигающее сквозь плотную ткань, заставляющее вздрогнуть от неожиданности. Очень похоже на Розалин. Мотылёк красный такой, цвета языка пламени нежно обрамляет кожу и вбивается в руку, согревая своим же теплом. Быстро, всё также мимолётно, как и она, исчезает, не успев насладиться манящей молодостью дней. Раз. Два. Три. Всего несколько вздохов и Коломбина начинает жить с новым грузом эллипсов.