сверхценная идея

С Эдвардом что-то не так. Эд знает эту истину чуть ли не с малолетства, когда перед обходящими его стороной сверстниками задергивал манжетами желто-лиловые кляксы синяков на запястьях, чтобы двинуться навстречу мимо идущим. «Сколько слонов уместится в одной машине?» В тщетной попытке подружиться. В наследство он получает лишь ретро-коллекцию пластинок покойной матери, которую Эд видел только на фотокарточках, и песни Конни Франсис и Билли Холидэй почти не заменяют материнское тепло, но заучены наизусть; на них до сих пор были заметны красивые петли и каллиграфически-тонкие завитки её отпечатков. У Эдварда поразительная память и образное мышление, он с легкостью запоминает загадки, с точностью до формулировок рассчитывая их ответ. Сильнее в этом никого не находится, маленький Эд чувствует свою значимость, это его отдушина, его талант — пластик найденных отцом пластинок обугливается на заднем дворе, и мистер Нигма больно бьет его по кистям, едва Эд сломя голову порывается достать их. И в беснующемся пламени не спасает ни одну. Теперь Нигма, молодой судмедэксперт готэмского полицейского департамента, автор многих научных статей по криминалистике и признанный профессионал, лишь изредка вспоминает об этом, так, между своими мыслями, готовя по утрам омлет и кофе без кофеина. У него давно своя квартира, своя музыкальная коллекция винила, неплохой оклад, и, в отличие от коллег, его не посещают кошмары после зверски изуродованных или расчлененных тел. Места преступления — всё те же загадки с уликами и вещдоками, не представляющие особой сложности; Эд по-хорошему не зацикливается на том, по какой причине так быстро их разгадывает, восстанавливая картину произошедшего и с легкостью объясняя пропойным детективам логику серийных убийц. Эд слишком старается, когда дружелюбно улыбается, и это всегда получается искусственно и жутко; все разговоры замолкают, стоит Нигме появиться на горизонте, в нелепо опрятном виде со вмазанными бриолином темными волосами и очками в довершение всего. Эд находит не самые очевидные ответы, которые не приходят на ум здоровым людям, и на фоне очерченного мелом трупа все смотрят на него с этими детскими загадками, будто он несколько раз ударился головой. На лестничном пролете в участке Эд догоняет мисс Крингл, после всех попыток до боли в горле не представляя, как подобрать слова извинения и подступиться, чтобы не сделать хуже. Кристен ссылается на дела и ускоряет шаг, и Эдвард не вполне понимает почему. В архиве он становится свидетелем её сцены с Доэрти, которую не должен видеть. А еще он видит, как уже на запястьях Крингл, словно чайные розы, расцветают кровоподтеки: взбухшие, лилово-алые, и она их не скрывает, и никому ровным счетом нет до этого никакого дела. Мягкий, сговорчивый Эдвард не прощал отца. «Ты не заслуживаешь, чтобы с тобой так обращались». Всё произошедшее резко, резко меняет всё. На исходе мрачного готэмского дня Нигма берет с собой нож на слежку за Доэрти, неплохо зная, что провалит переговоры и проиграет в силе, подбирает нужный момент и пыряет его не меньше, чем десять раз, даже когда офицер, словно тряпичная кукла, безвольно обмякает в липких окровавленных руках. Со смертью Тома Доэрти, до костей растворенного в кислоте, они с Кристен начинают встречаться. Эд никогда не видел её такой счастливой, его это окрыляет, господи, и в такие моменты вся прошлая жизнь задергивается тусклой мутной пеленой, как кошмарный сон. Его кошмары возвращаются, словно и не покидали ни на секунду, когда в словесной перепалке пальцы сами собой смыкаются на шее Кристен и сжимают, заглушая лениво бьющиеся артерии, сжимают, пока они окончательно не смолкнут. Он никогда бы не причинил ей боль, сомнение и страх режет больнее ножа, и в оливковых глазах напротив, в которых Эдвард видит свое отражение, безмолвно застывает осуждение. Эдвард, сквозь замирающие слезы, сидя на раскладной кровати рядом с её телом, навсегда запоминает их лучшие дни. Его кошмары углубляются. В сумраке безжизненно пустой квартиры, озаряемой лишь зеленой вывеской напротив окон, он считает притаившееся за циферблатом тиканье часов. Контроль над собой расходится по швам, как старая невзрачная серая куртка, в которую до побелевших костяшек мертвой хваткой вцепился Доэрти перед тем, как насмерть истечь кровью. Перед зеркалами Эдвард один на один со своим отражением и всеми теми неприглядными мыслями, о которых невыносимо признаться себе — но они поднимаются с топкого дна подсознания, преследуют и подбираются всё ближе, чтобы сожрать его живьем. Голова гудит медным колоколом, не дает сфокусироваться, и он не может от них сбежать, впиваясь одеревеневшими пальцами в акриловую раковину, будто это единственное, что способно сохранить шаткое равновесие. «Жалкий неудачник». Объективная правда лишает почвы под ногами, и все слова вдруг резко приобретают значение. У него квартира в лизинг, коробка никому не нужного музыкального барахла, смехотворная зарплата и невралгия по ночам. Эдвард по-настоящему не знает, за что так ненавидит себя, если наутро согласно подсказкам в загадках заставил искать по всему полицейскому участку разрозненные куски Кристен Крингл. Не знает Эдвард, но знает Загадочник. Что-то от него прежнего похоронено вместе с Кристен, безнадежно заворочено плотным черным целлофановым мешком, засыпано землей и скрыто под слоем из пожухлых листьев и налета мертвого снега. Чертов Джим Гордон, смотрящий на Эдварда умозрительно, увлеченный своим идиотским героизмом, палец о палец не ударил, чтобы её найти. Спустя год в Аркхэме и, надо же, неожиданные предательства, он стирает Эдварда Нигму и всё, что с последним связано, всё, что так долго мешало: всю скованность, мучительные сомнения и с детства годами тянущийся невротизм. И едва ли не за всё время чувствует себя настоящим. «Лучше, чем бог, страшнее, чем дьявол. Есть у бедняка, но нет у богача». Зеленый — цвет зависти, и Нигма, уверенно надевая лоснящийся изумрудно-зеленый пиджак и примеряя черный котелок, так хочет стать кем-то другим. Это — его сверхценная идея. Загадочник бросает вызов полицейскому департаменту, зашивает подсказки в окоченевших трупах, инсценирует грабежи картинных галерей, и, дергая за ниточки, шаг за шагом выставляет их всех полными кретинами — после внезапной смерти все как один так глупо, так бесполезно на него таращатся. Он умнее их всех, всей этой узколобой братии вместе взятой. Теперь он требует ответы силой; голос скрежещет в тишине и изливается торжествующим смехом, распарывая неправильную разгадку. И всё с ним теперь более чем в порядке.